— Вот и хорошо, что суббота. Мой папа в субботу — что ни спроси — всё объяснит.
Помолчали.
— А может, это секрет какой, эта самая ОМОРКА? Может, нам вовсе и знать этого нельзя?
— А мы и так ничего не знаем…
Виталик вдруг перевёл взгляд с бумаги на Сашку:
— А всё-таки бумагу нужно отдать…
— Мне домой бы… — тоскливо заметил Сашка.
— Отдать нужно.
Виталик устремился туда, где скрылись из виду Тольский. Баламут и остальные.
— Догоним их, — оглянулся он на Сашку, — отдадим бумагу, а после — домой. А?
— Бабушка ищет…
— А меня, думаешь, не ищут?
— Папа ругает…
— А меня, думаешь, хвалить станут?.. Отдадим бумагу — и домой. А то Баламут в Ригу уедет без бумаги и всё из-за нас…
— Ну ладно, — махнул рукой Сашка, — отдадим — и домой… Только тогда уж точно домой!
На Ригу — в десять ноль-ноль
Пока рассматривали бумагу, пока читали, пока решали, как её вернуть, Тольский с компанией пропали из виду.
— Никуда им от нас не уйти, — сказал Виталик, — мы же знаем, что поезд на Ригу в десять ноль-ноль. Сядем на трамвай и живо будем на вокзале…
— А вдруг нас спросят, куда это мы по ночам ездим?..
— Никто нас не спросит. Сейчас все трамваи без кондукторов.
— А билеты на что мы купим?
— А мы объясним контролёру, — сказал Виталик, — что у нас очень важное дело.
В пустом трамвае ребята ехали молча. Даже в окно не глядели. А что глядеть? Самого себя разглядывать? В трамвае — свет. А за окном — темень.
Да и на Рижском вокзале народу почти не было. Одни поезда. В гулкой тишине объявили по радио:
«Поезд Москва — Рига отправляется в двадцать два часа. Провожающим выйти из вагонов».
А Виталик тащит Сашку за руку:
— Сюда, сюда…
— Погоди ты, — упирается Сашка, — надо же прочитать, где этот Рижский…
— Чего читать? Я только что видел, как они сюда зашли.
— А может, это вовсе не они?..
— Они, они…
Сашке хочется спать. Да ещё в трамвае разморило. Он едва языком шевелит. А ноги и вовсе по земле волочит.
— Да скорее же ты! — торопит его Виталик.
— Мне спать охота. Бабушка ждёт… Ужин остыл…
— «Ужин, ужин»! — повторяет Виталик. — Вот вернём бумагу и поедем… ужинать. Куда он денется, ужин?
И, легко преодолев слабое Сашкино сопротивление, Виталик затаскивает его в вагон.
— А не отправится? — вяло сомневается Сашка. — Уже по радио объявляли…
— Да никуда он не отправится, — уверенно отвечает Виталик, — ещё не ноль-ноль…
Но едва он это проговорил — двери сами закрылись, и поезд, словно нехотя, сдвинулся с места. Сашка ещё ничего не понял. Только когда состав легко тряхнуло и он, мгновенно успокоившись, плавно заскользил по рельсам, Сашка внезапно очнулся. Ребята стояли в пустом тамбуре, а поезд шёл, набирая скорость. Всё быстрее и быстрее.
— Что мы натворили!..
Широко раскрытыми глазами Сашка уставился на Виталика.
«Граждане пассажиры, — сказали по радио, — электропоезд следует до станции ИСТРА. Просьба в вагонах соблюдать чистоту».
— До станции ИСТРА?.. — разочарованно сказал Виталик.
— Это же просто электричка! — закричал Сашка. — Зачем же нам ИСТРА?..
— А я сам видел, что они сюда зашли…
— «Сам видел, сам видел»!
Сашка чуть не заплакал.
— Брось, — солидно заметил Виталик, хотя и самому хотелось зареветь. — Так уж вышло, — бормотал он, успокаивая друга. — Я же хотел как лучше… Я же документ хотел возвратить…
И он взял Сашку за руку.
Сашка замигал потемневшими от страха глазами.
— Что будет с бабушкой? — только и смог выговорить он.
— Что будет…
Виталик положил теперь руку Сашке на плечо.
— Ничего с ней не будет. Мы же вернёмся. Проедем всего одну остановку — и назад. Понял? Всего лишь одну остановку…
На тихой улице Москвы, где по ночам спят троллейбусы, во всех домах уже давно погашен свет. Все люди спят. Только в Сашкином доме беспокойство и суета. И больше всех беспокоятся и суетятся
новый домком тётя Зоя,
папа и бабушка Сашкины,
мать и отец Виталика,
дядя Юра Худяков,
Алёна — дошкольный ребёнок и
ошпаренный кот Зебка…
— Алёна! — слышится из, окна первого этажа. — Алёна! Хватит! Сейчас же домой!
— Нет! — отвечает Алёна.
— Как это «нет»? Тебе давно пора в постель.
— Всем давно пора в постель.
— Взрослые могут не спать. А дети — нет, — доносится из окна терпеливое объяснение матери.
— А я могу, — возражает Алёна. — Пойду спать, а они найдутся… Все узнают, что они нашлись, а я — нет!
И Алёна отходит подальше от окна, чтобы даже не слушать настойчивых требований матери.
…Дядя Юра сто раз ездил куда-то. А сейчас вышел из машины, подошёл к бабушке и тихо говорит ей:
— Только, Прасковья Степановна, не ругать…
— О чём вы говорите, Юра?..
Мать и отец Виталика прислушиваются к их разговору.
— Вы ведь не знаете, Прасковья Степановна, зачем и куда они ушли, — продолжает дядя Юра, — а прежде чем ругать, необходимо всё выяснить…
Дядя Юра вынимает из кармана сигаретницу, разминает сигаретку и, постучав ею о крышку, опять обращается к бабушке:
— Позвольте, Прасковья Степановна, мне покурить…
— Ах, Юра, — машет рукой бабушка, — я бы, кажется, сейчас и сама закурила…
Дядя Юра закуривает. Выдыхая дым в сторону, он продолжает разговор с бабушкой:
— Так вот. Прежде чем ругать, Прасковья Степановна, необходимо всё выяснить. И непременно в спокойных тонах. Что мы знаем? Ровным счётом ничего. Может, цель у них самая благородная? Что, если они, скажем, отправились на освободительную войну против колонизаторов? Педагогично ли будет за это их ругать?
— Господи! — всплеснула руками мать Виталика. — Против колонизаторов!.. Только этого нам недоставало!
— А что вы думаете? — продолжает дядя Юра. — Я говорю вам из личного опыта. В этом возрасте я тоже бегал… Бегал убивать Гитлера.
— Так что же нам теперь делать? — плача, выговорила мать Виталика.
— Ничего особенного… — Дядя Юра опять выпустил дым в сторонку, чтобы он не попадал на женщин, и, немного помолчав, добавил: — Знайте только одно: прежде чем наказывать, нужно тщательнейшим образом выяснить все обстоятельства и вообще подумать, есть ли основания наказывать…
— Есть, есть основания!
Бабушка обиженно поджала губы и затрясла головой.
— Это жестоко: заставить всех так волноваться! Это достойно самого серьёзного наказания!
Бабушкин подбородок дрожит от негодования.
— И всё-таки во всём следует спокойно разобраться, — настаивает дядя Юра.
— Полно вам! — тяжело вздыхает бабушка.
Бабушкины губы дрожат, дрожит платочек, который бабушка держит в руке, и голос бабушки тоже вздрагивает.
— Прежде нужно знать, живы ли они, — упавшим от дрожи голосом едва выговаривает бабушка.
Мать Виталика вытерла лицо скомканной тряпицей и, набрав в себя побольше воздуха, громко позвала:
— Виталик!
— Да что ты, господи, кричишь тут над ухом! — сказал отец Виталика. — Будто мы его не кричали!
— Виталик! — не обратив внимания, опять позвала мать.
— Вот и будем кричать без толку…
Отец Виталика стоит без пиджака, и рубашка пузырится у него на спине.
— Сначала без надобности дёргаем парня… Морскую свинку и ту держать не позволяем… А после: «Виталик, Виталик»… А что? От такой жизни и на войну против колонизаторов подашься…
Неожиданно из темноты вынырнул Сашкин папа.
— Нет! На этот раз я непременно его выпорю, — выпалил он с раздражением.
Бабушка подтянулась и, основательно упрятав дрожь в голосе, чётко сказала:
— Костя, уймись!
— На этот раз не уймусь! — буркнул папа и снова исчез в темноте.
Подъехала милиция. Не только тёти Зоин милиционер. Вся милиция была на ногах.
На каком-то вокзале нашли какую-то курточку.
Теперь за эту курточку держались все разом:
новый домком тётя Зоя,
мать и отец Виталика,
папа и бабушка Сашкины,
дядя Юра Худяков,
Алёна — дошкольный ребёнок, и даже ошпаренный кот Зебка… потёрся
о курточку здоровым боком. Потом все разом отпустили курточку…
— Нет, — сказали все разом, — нет… не наша…
— Что нам делать? — повторяла мать Виталика.
— Искать, — ответил милиционер.
Он сел на мотоцикл и уехал.
Тётя Зоя строго посмотрела на женщин. Потом она перевела свой строгий взгляд на Сашкиного папу.
