Иисус скатал свиток и отдал служителю. Пришедшие в синагогу, затаив дыхание, единым движением подались вперед. И снова от этого голоса по жилам юноши словно огонь прошел.
— Говорю вам, ныне исполнилось писание сие, слышанное вами. Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное. Оно близко, при дверях. Покайтесь и веруйте[21].
Вот оно! Даниил жадно глядел на говорящего. Скажи нам, что момент настал! Скажи нам, что делать! От напряжения у юноши аж перехватило горло.
Но Иисус продолжал говорить тихим, спокойным голосом. По толпе побежал шепоток. Остальные тоже ждали непроизнесенных слов. Что он имеет в виду? Он сказал — пленным освобождение. Почему же не призывает их вооружиться против тех, кто их пленил? Покайтесь, он говорит. Чем покаяние поможет против римлян? Даниил разочарованно и недоуменно прислонился к стене. Огонь в его сердце угас. Да, минуту назад голос звучал как боевая труба. И к чему же он звал?
Что думает Симон? Даниил держался поближе к другу, стараясь не потеряться в огромной толпе, валившей из синагоги.
— Скажи мне, зилот он или нет? — вырвался у него вопрос, только они остались одни.
— А ты как считаешь?
— Право, не знаю. А почему они пытались его убить в Назарете?
— Одни говорят, он богохульствовал. Другие утверждают — он назвал себя помазанником Божьим, он — сын простого плотника. Они прямо в ярость впали.
— Как же ему удалось спастись?
Симон замедлил шаг:
— Точно не скажу, хотя стоял рядом и все видел. Сам знаешь, как бывает в толпе, понятия не имеешь, что происходит, а все равно бежишь вместе со всеми. Стыдно признаться, у меня тоже в руке оказался камень. Они потащили его к утесу, хотели столкнуть вниз. Но на самом краю все вдруг отхлынули, и вот он стоит совсем один и глядит на них. Не знаю, как остальные, но я вдруг такой стыд почувствовал ужасный — с камнем-то в руке. Тогда он спокойно пошел вниз с холма, и никто его пальцем не тронул.
— Но он не дрался, не пытался защититься?
— Нет. Даже не рассердился. Он просто… понимаешь, он не боялся. В жизни не видел ни в ком такой храбрости.
Странно… Даниилу хотелось, чтобы незнакомец дрался, защищался. Утро в синагоге принесло какое-то непонятное разочарование. Он еле отрывал ноги от земли, тащась рядом с Симоном.
— Не могу я понять, — признался он наконец. — О чем это он — Царство уже при дверях?
Симон продолжал идти, уставившись в землю.
— Не знаю, — ответил задумчиво. — Но собираюсь узнать.
У перекрестка Симон свернул:
— Я зайду завтра. Плащ — твой, старый, но может еще пригодиться.
Даниил медленно шел по залитой полуденной жарой улице, исподтишка посматривая на встречных и сам поеживаясь от слишком пристальных взглядов. В дом бабушки он вернуться не спешил.
Неожиданно мирный покой субботы прервал звук военного рожка. Все вокруг немедля пришло в движение, каждый в ужасе старался побыстрее убраться с дороги. Рядом с Даниилом две женщины с маленьким мальчиком бестолково метнулись с одной стороны улицы на другую. Молодая рванулась обратно, таща за собой ребенка, старшая закричала. Им едва удалось спрятаться, как показалась римская центурия[22] на рысях, только пыль из-под конских копыт. Четверо солдат в арьергарде внезапно натянули поводья, остановились. Приближалась пешая колонна солдат.
Даниил наблюдал, от ярости он был неспособен даже двинуться. С вершины горы они совсем иначе выглядят. Теперь их ясно видно. Не римляне, предатели самаряне[23], наемники на службе у Цезаря. Он смотрел на грубые, зверские лица, одно за другим, глядят прямо вперед, головы не повернут. Вот бы ударить по такому лицу — хотя бы одному. Он наклонился, поднял камень, заорал:
— Язычники!
Чья-то ладонь закрыла ему рот. Рука схватила за плечо, потянула назад. Он ударился спиной о стену, двое мужчин встали перед ним, закрывая от солдат. Они держали его крепко, и юноша пришел в себя, замер, не пытаясь сопротивляться. Даниил знал — все случилось так быстро, что ни один солдат не заметил. Отряд скрылся вдали, калиги[24] выбивали четкий ритм.
— Ушли, — выдохнул кто-то. — Слава Всевышнему, ничего не произошло.
— Не этого надо благодарить, — раздался голос.
Внезапно державшие его руки исчезли.
— Ты что, одержимый? — прошипел один из мужчин.
— Еще одна горячая голова! — насмешливо отозвался другой.
Мужчина шагнул ближе, вгляделся в лицо Даниила.
— Откуда ты, парень? Ты же нездешний, верно?
Юноша бросил на него угрюмый взгляд:
— Я Даниил бен Иамин.
— Сын Иамина? Того, который…?
— Да.
— Кому, как не тебе, знать… Хочешь снова навлечь несчастье на всех нас?
— Я их презираю, — воскликнул Даниил. — Я поклялся…
— Не слишком шуми о своих клятвах, — оборвал его мужчина. — От вас, зилотов, одни неприятности. Из-за вас все селения в Галилее сожгут как Сепфорис.
Даниил знал — он вел себя ужасно глупо, но признаться в этом — ни за что. Оттолкнул стоящего рядом и с гордым видом пошел по дороге к узкому проулку, ведущему к дому бабушки.
На закате чистый, высокий звук рога объявил конец субботы. Бабушка тут же задула субботний светильник, тот, что горел с самого его прихода. Потом бережно завернула его и убрала до следующей недели. Домик теперь освещался только маленьким огоньком — фитилек плавал в крошечной плошке с маслом, а вокруг сгустились тени. Даниил с облегчением подумал — пора устраиваться на ночлег на крыше дома.
Но спать не хотелось. Он пробездельничал целый день — и теперь не мог найти себе места. Зато есть хотелось ужасно, хотя бабушка и сестра почти не тронули еду — все оставили ему. Он сидел на крыше и глядел на селение, оно, казалось, бурлит и кипит внизу, как огромный котел с похлебкой. Как же он ненавидит эти душные, зловонные улицы, жалкие, сгрудившиеся домишки. Как же ему ненавистна эта развалюха, то и дело задремывающая бабушка, беспрерывно бормочущая Лия. Здесь, в селении, никому и дела нет до его мечты о свободе. Симон предпочитает разговоры, все чего-то ждет, не решаясь действовать.
А этот человек в синагоге, Иисус из Назарета! В первое мгновение, когда он заговорил, ему, Даниилу, показалось… Нет, никакого толку. Слова, слова, опять одни слова.
Но он знает того, у кого хватает отваги на действия. Рош им всем покажет — только дай. Вот наберет побольше людей — настоящую армию, и эти трусливые поселяне еще будут умолять, чтобы их тоже взяли. А когда настанет час, он, Даниил бен Иамин, им тоже покажет. Они разобьют римлян, прогонят последнего римского солдата, и он вернется домой. Построит новый дом для бабушки и сестры, еды будет вдоволь, настанет хорошая жизнь. Тогда не надо будет разбегаться по сторонам при виде чужого войска, оглядываться через плечо, бояться даже шепотом заговорить. Всякий сможет идти по улице смело и свободно.
В темноте Даниил спустился вниз по лестнице. Услышал слабенький звук — колокольчик маленькой козочки, наверно, шевельнулась во сне. Замер на мгновенье в нерешительности. Лия, пожалуй, расстроится — проснется утром, а брат снова исчез. Нет, надо идти. Настанет день — он вернется, и тогда они будут вместе.
Вот уже узкие улочки селения позади, юноша направил свой путь к холмам. Он шагает быстро, уверено перепрыгивая с камня на камень. К полуночи удалось добраться до крутого подъема — там, наверху, его пещера. Сердце так и бьется от радости. Начал карабкаться наверх по почти отвесному склону и увидел — темный силуэт, неясный на фоне неба, отделился от камня, огромная фигура беззвучно двигается вниз, к нему. В тусклом свете видна лишь белая полоска — широкая, во весь рот улыбка.
— Эй, Самсон! Я вернулся!
Месяц Нисан[25] приближался. Начиналось время уборки урожая. На склонах холмов у подножья горы жнецы — мужчины, женщины и дети — медленно двигались по полям, засеянным ячменем. Длинные лохматые колосья падали на землю под ритмичными взмахами серпов. С высокогорных наблюдательных постов люди Роша следили за поселянами, обсуждая между собой, с какого плохо охраняемого поля утащить причитающуюся им долю. В прошлые годы Даниил всегда радовался весне, но сейчас не мог найти себе места. Его не оставляла досада — чтобы сделать один приличный меч, приходится несколько дней трудиться с рассвета до заката. Он жаждал той минуты, когда можно наконец перестать ковать мечи и вместо этого пустить их в дело. Он уже устал от бесконечного ожидания — а Рош, похоже, не торопится.
День за днем разведчики приносили вести о проходящих по дороге караванах. Рош — каждый раз, когда меньше всего ожидали — выкрикивал приказ, и тогда все приходило в движение. Даниил отдавался недолгой битве с яростью, которую столько времени копил против римлян. А потом на душе оставался странный осадок. И чего они добились? Приблизился ли долгожданный день? Той ночью, на крыше бабушкиного дома, все было ясно и понятно — он знал, на что надеяться и к чему стремиться, зачем он здесь, в банде Роша. А теперь оказывается — большинству и дела нет до высокой цели, они точь-в-точь как поселяне — ни о чем, кроме жратвы, и думать не могут.
