Николай Печерский - Кеша и хитрый бог

Возле окна, рядом с отцом, сидел в катанках и теплой, вытертой на затылке шапке дед Казнищев…

Кеше влетело за кота по первое число. Как уж только ни называл отец несчастного Кешу — и так, и эдак, и совсем иначе. У Кеши даже голова распухла от этих упреков и едких слов.

На этот раз мать не выдержала и сказала отцу:

— Хватит тебе, совсем мальчишку расстроил.

Отец посмотрел сверху вниз на «расстроенного мальчишку» и перестал. Воспитывайтесь, мол, теперь сами, а я умываю руки, потому что нет больше моих сил.

За Кешино воспитание принялась мать. Во-первых, она насильно накормила Кешу обеденной кашей, во-вторых, не пустила Кешу на улицу и приказала спать в избе.

Кеша не протестовал. Пойдешь на стожок — снова какая-нибудь ерунда приснится. Хватит уже с него. Ученый!

Кеша забрался на кровать, потянулся и с удовольствием зевнул. В избе тихо и темно. Застенчиво тикает и временами покрякивает какой-то пружиной будильник. Потикает возле самого Кешиного уха и вдруг смолкнет, будто бы вовсе его и нет. И слышится тогда, как шелестят за окном листья на березах и сдержанно, так, чтобы не потревожить никого вокруг, шумит Байкал…

Когда Кеша проснулся, отца и матери в избе уже не было. На столе лежала записка и сверху — горсточка медяков. Мать отправилась вместе с отцом в море, а Кеше велела сходить в лавочку и купить хлеба к щам, которые стояли на теплой, не выстывшей с ночи печной загнетке.

Кеша поступил по-своему. Он похлебал щей, а потом пошел в лавочку и стал прицеливаться, что там на эти капиталы можно приобрести.

Лавочка эта была не простая, а особенная. Там продавались и слипшиеся насмерть розовые конфеты-подушечки, и кирзовые сапоги, и даже старинный аппарат «Фотокор» с пыльным мехом.

Ничего ценного Кеша не купил, а купил он только два пряника и кусок конфет весом в сто пять граммов.

Настроение у Кеши было отличное. Сейчас он придет домой, поставит самовар и позовет в гости Тоню и Леху Казнищева. Пускай Леха не думает, что он такой… Если бы не Тоня и не Пашка Петух, Кеша этого кота и пальцем бы не тронул. Очень ему нужно варить котов…

Но прекрасный план Кеши лопнул и рассыпался на кусочки, как стекло на костре. Тоня ушла с матерью мыть бочки на коптильню, а Леха сидел с Казнищевым на завалинке и перевязывал бинтом кота Акинфия. Кеша только посмотрел издали на Леху и поскорей убрался восвояси.

Пировать Кеша сел один. Кипятить чай он не стал и съел весь свой провиант всухомятку. От пряников и конфет у Кеши стали липкими и сладкими и пальцы, и губы, и язык. Точно ручаться нельзя, но, видимо, по этой причине сделалась сладкой и Кешина душа.

Кеше захотелось свершить для близких что-нибудь хорошее и благородное.

Он наморщил лоб и погрузился в думы. Хорошо бы сейчас поймать шпиона, погасить пожар или, на худой конец, вытащить из воды какого-нибудь ротозея.

Но, как назло, не шли по дороге шпионы, не пахло вокруг дымом, не слышалось криков утопающих. Да и кому тонуть, если на Байкале одни рыбаки.

Даже Леха Казнищев — еще не выучил ни одной буквы, еще с грехом пополам считал до десяти, а плавал уже будь здоров! Нарочно не утопишь.

И вдруг Кеше пришла в голову счастливая мысль: пойти в горы и набрать там чаячьих яиц. Перед Кешей в одну секунду возникла раскаленная в печи сковородка. Чуть дымились зарумянившиеся белки, золотым солнышком лежали зыбкие, затянутые невидимой пленкой желтки.

Кеша даже крякнул от удовольствия. Ну конечно же, надо идти. Какой может быть разговор!

Кеша разыскал небольшую, связанную из прутиков тальника корзину и тронулся в путь.

Ночью над тайгой полосовал дождь. На земле, будто зеркала, сверкали лужи, и остро пахло сырым деревом. Тропка бежала сначала вдоль Байкала, потом стала круто забирать вверх. Уцепившись корнями за скалу, росли там и сям белокорые березки, задумчиво и строго качали зелеными верхушками кедры, прижимались к земле кусты шиповника. За леском лежала круглая, как пятачок, поляна, а еще дальше, скрытая сейчас деревьями, темнела в горе огромная пещера.

Кеша уже был тут однажды с какой-то ученой экспедицией из Иркутска. Ученые рассказывали Кеше, что жили здесь раньше люди каменного века и будто бы до сих пор в пещере сохранился на стенках рисунок — не то лошади, не то горного козла.

Кеше давно хотелось пойти в пещеру и самому посмотреть на лошадь или козла. Но Кеша так и не решился. Ну ее совсем, эту пещеру! Взрослые и то не заглядывали в темную, уходящую в глубь скалы дыру. Зимой пещера была наглухо забита снегом, а весной вытекал оттуда и падал вниз с камней маленький черный, как деготь, ручей. Видимо, где-то в глубине горы была железная руда.

Не заглянул Кеша в пещеру и сейчас. Как-нибудь в другой раз. Сейчас Кеше не до этого.

Над горами кружили чайки. Шумели в вышине крылья, далеко разносился резкий, отрывистый крик.

Вот и маленькие, выстланные мхом и сухой травой гнезда. Кеша брал из каждой ямки по одному яйцу и шел дальше. Чайки никогда не бросают своего гнезда; нанесут снова яиц, высидят птенцов и вместе с ними, еще чуть-чуть неуклюжими, робеющими от высоты, полетят к синей, теперь уже родной, неразлучной байкальской волне.

Кеша набрал полную корзину и сел отдохнуть. Припекало солнце. Вдалеке сквозь ветки деревьев синела узкая полоска Байкала. А над ним так, что больно было смотреть, сверкали легкие празднично-белые вершины Хамар-Дабана.

Кеша снова вспомнил сон. Как же все-таки это получилось — и сам чуть-чуть в бога не поверил, и Тоню еще больше запутал. Вот это друг так друг!

Тоня, впрочем, тоже отчасти виновата. Если б не Тоня, он бы вообще про бога никогда не думал!

Кеша прищурил глаз, посмотрел в небо:

— Где же ты, бог? Покажись, если не боишься!

Но нет, не блистали в небе грозовицы, не показывался бог. Все было тихо, как и вчера, как и много лет назад, когда Кеши и на свете не было.

Хорошо все-таки, что он сдержался и не рассказал отцу про бога и про церковь на дне Байкала.

Со стыда можно сгореть, и только!

Где-то в вышине пинькнула синица.

«Пиньк-пипьк-тррр!» — понеслось вокруг.

Кеша отыскал на вершине дерева синицу и улыбнулся ей, как старой приятельнице.

Птицы поют, когда им вздумается, а люди нет. Люди поют от счастья и тоски. Просто так никто не начинает ни веселой, ни грустной песни.

Кеше сейчас было очень хорошо. Он оперся на руку и начал вполголоса веселую, выдуманную им самим песню. В этой песне было все — и Байкал, и кедры, и даже безымянный, похожий на красную звездочку цветочек возле ног.

Но пел Кеша недолго. Он вдруг насторожился и повернул голову в сторону тайги.

По тропе кто-то шел тяжелым, уставшим шагом.

Показалось?

Нет, Кеша отчетливо слышал и эти шаги, и то, как сорвался с крутизны и покатился вниз, к Байкалу, большой, шумный камень.

Кеша растянулся на земле и стал ждать.

Кто же там все-таки шатается?

Скорее всего, в тайгу забрел чужой человек. У рыбаков свои дела, а охотники на Чаячьей горе не промышляют, потому что нет тут ни шустрой веселой белки, ни зайца, ни лисы-огневки.

Кеша подождал еще немножко, нащупал рукой камень и чуть-чуть приподнял голову. И тут Кеша, к удивлению своему, увидел на тропе Петуха Пашку. Какая нелегкая занесла попа в эти края?

А между тем Петух свернул с тропы влево и пошел прямым ходом к пещере. Длинная ряса замельтешила меж деревьев, скрылась на минутку, а потом появилась уже возле самой пещеры.

Петух воровато оглянулся, нагнул голову и, будто под мост, нырнул в черную, заросшую кустами боярышника дыру…

Не ожидая, что будет дальше, Кеша кинулся во весь дух прочь.

Кеша бежал домой с одной-единственной мыслью — никогда больше с Пашкой не встречаться, обходить его десятой дорогой и даже краем глаза не смотреть на церковь.

Но в жизни получилось совсем иначе, чем в Кешиных планах. В этот же самый день Кеша снова встретился с Петухом Пашкой.

Было это так. Кеша возвращался домой с корзиной чаячьих яиц и увидел возле коптильни Леху Казнищева. Леха сидел на березовом коне и смотрел по сторонам. Лехе было скучно. Забыв прежние обиды, Леха поскакал аллюром к приятелю.

Кеша устал, переволновался, но все равно Леху не прогнал. Кеша шел домой, слушал Лехину болтовню и даже отвечал на Лехины вопросы. Лехе такое отношение дружка-приятеля прибавило духу.

— Знаешь что? — сказал Леха, когда они подошли к дому. — Пойдем, Кеша, купаться.

Хотел Кеша уважить приятеля или просто надоело Кеше быть все одному и одному, а только Кеша согласился.

— Ладно, — сказал он. — Куда тебя денешь…

Купаться Кеша и Леха пошли не сразу.

— Сначала я пообедаю, нарублю дров, а потом пойдем, — сказал Кеша. — Ты, Леха, не бойся, я за тобой зайду.