«Свет, свет, свет…» — вызванивала синица.
И в душе у девочки пело по-синичьи: свет, свет! Как бы ни было трудно, свет победит тьму, победит свет!
Прошло больше года. Опять наступила весна, вторая весна с тех пор, как дядя Родион стал печенёвским старостой. Тогда ему казалось, что война кончилась: деревней завладели немцы и надо к ним приноравливаться, надо думать о себе.
Но теперь он видел, что война не кончилась, она стала войной народа. В партизаны уходили и девушки и старики.
Как они не боялись? Этого он не мог понять. Сам он жил между двух огней, в вечном страхе. Не донесёшь — немцы узнают, казнят. Но если партизаны узнают, что он донёс, — партизаны его не помилуют.
Весной разнёсся слух, что в деревне, где-то неподалёку, партизаны застрелили предателя-старосту. Дядя Родион стал ходить по улицам оглядываясь. Его пугала собственная тень.
Ночью он вскакивал с постели.
— Даша! У нас под окнами кто-то ходит.
— Ничего не слыхать. Приснилось тебе.
— Слышь, ставень дёрнули: меня выглядают. Но я никого не выдал. Петька Кондруненко приходил повидаться с матерью. В немецкую форму переоделся, наглец. Я виду не подал, что узнал Петьку. На всё глаза закрываю. За что же меня казнить?
— Да ты совсем хворый, Родя! Что мне делать с тобой!
Тётя Дарья отправилась в церковь в Неведро, поставила свечу перед иконой Николая-угодника, заказала молебен за здравие болящего раба божьего Родиона. Но и молебен не помог.
И тогда тётя Дарья решилась на последнее средство. Насыпала в кулёчек муки и впервые за два года пошла навестить свекровь.
Она нарочно выбрала время, когда мужа не было дома: печенёвский староста с утра уехал в Тимоново — решил обновить велосипед, запрятанный в сарае в начале войны.
— Здравствуйте! — с порога нежно пропела тётя Дарья. — Думаю, надо бы заглянуть к родным. А вы всё по-городскому желаете жить — с цветочками.
Она понюхала стоявший в консервной банке букетик подснежников.
— Как пахнут! Ну прямо мёд. И где же ты эти первоцветики насобирала?
Лара, не отвечая ни слова, отошла в угол. Пришлось вести разговор бабушке.
— Не взыщи, невестушка, угощать тебя нечем.
— Ничего не надо. Я, слава богу, не голодна.
— Знать, сыто живёте?
— Помаленечку. И свой хлеб имеем, и Родя с походной кухни то каши, то ведёрко супу принесёт. Опять же мясца принёс, когда колол для немцев коров в Тимонове.
— Он и шкуру хотел стащить, — послышалось из угла, — да немец заметил и закричал: «Отдафай корофья шкура! Не отдафаешь, твоя шкура будем снимать».
Это звучало явным вызовом, но тёте Дарье было невыгодно ссориться.
— Мало ли по деревне сплетен! Я к вам пришла по-родному, мучки вам принесла. Только уж ты, свекровушка, меня выручи. Ты всякие травы знаешь, ещё в старое время колдовкой слыла.
— Кого же надо тебе заколдовать? — усмехнулась бабушка.
Тётя Дарья подвинулась ближе и стала совать бабушке в руки кулёк.
— Вылечи Родю, пожалей сына. Сохнет ведь человек.
Тёмные Ларины глаза с тревогой смотрели из угла на бабушку. Неужели она согласится лечить этого немецкого прихвостня? Какой он ей сын? Он бросил её сам.
— Нет у меня такой травы. — Бабушка отодвинула от себя кулёчек.
Лара облегчённо вздохнула.
— Побойся бога, свекровушка! Ежели мать откажет, кто будет его лечить…
— Пущай сам себя лечит. От нечистой совести травы у меня нет.
Но, видно, не легко дались бабушке эти слова. Шить в этот вечер она уже не могла. Сказала, что плохо видит, в глазах потемнело. Бабушкины пальцы всё ещё беспокойно двигались по лавке, всё будто отталкивали от себя кулёчек. А кулёчка-то не было. Тётя Дарья унесла его домой.
Лара не знала, чем угодить бабушке.
— Баб, отдыхай. Я всё приберу сама и помою пол. Воду можно было набрать здесь, на усадьбе, в пруду. Он кишел лягушками, которые по-весеннему урчали, высовывая плоские головы из воды.
Взобравшись на мостки, Митя бросал в лягушек камешки.
— Нашёл забаву! Лучше попросил бы отца тебя на велосипеде покатать.
У крыльца дядиного дома стоял забрызганный грязью велосипед. Значит, хозяин вернулся домой.
— Он сегодня сердитый, — пожаловался Митя. — Меня во двор выгнал, чтоб я не слушал, про что они с мамкой говорят.
— Про что же такое они говорили, что ребятам слушать нельзя?
— Вроде про охоту. Мамка ругала папку, зачем согласился. Сказал бы: «Откуда мне ихние тропы знать».
Ведро выскользнуло из рук девочки и заколыхалось на воде.
— Ой, уплывёт! Ой, утопнет! — засуетился Митя. Он разыскал суковатую палку и помог девочке подцепить и вытащить ведро.
— Спасибо, Митя. А за что ещё мать отца ругала?
— За лисапед. Зачем папка на нём в Томоново покатил. Никто бы не знал, что у нас лисапед. Мамка сказала: «Уведу завтра ребят с утра на речку, чтоб не видели эту пакость, а ты разбирайся сам».
Мите надоело воевать с лягушками, он убежал на улицу. А девочка всё ещё сидела у пруда.
Митя думает, что отца позвали охотиться на зверя, а ей кажется, что это охота на людей, на партизан. Немцы хотят, чтобы дядя Родион показал им партизанские тропы: он знает Тимоновский лес, у него есть велосипед.
Они поедут на разведку завтра утром. Сбор здесь, на усадьбе. Поэтому тётя Дарья и уводит детей.
Надо будет увести и бабушку. Но этого мало. Если бы можно было помешать немцам!.. Что бы такое придумать?
Стемнело. Окна дядиного дома засветились, как глаза ночной хищной птицы. Девочке казалось, что из темноты на неё смотрит громадный филин и грозится: «Не вздумай стать мне поперёк дороги, берегись!»
Их приехало утром трое. Один из немцев, долговязый, с жёстким, словно выпиленным из дерева, лицом, кое-как говорил по-русски. Он сказал, что, по русскому обычаю, перед дорогой надо выпить и закусить.
Дядя Родион поёжился, но не посмел спорить. Немцы прислонили свои велосипеды к завалинке, и хозяин повёл непрошеных гостей в дом.
Спустя полчаса дверь открылась. Впереди всех шёл долговязый. Его лицо раскраснелось, он даже насвистывал какой-то мотив.
Долговязый подошёл к завалинке, и свист оборвался.
— Может, насосик?.. — услужливо подскочил дядя Родион, увидев, что немец судорожно щупает шины.
Сильный удар кулаком сшиб печенёвского старосту с ног. Долговязый что-то сказал товарищам, и три солдата зашагали по усадьбе, держа автоматы наготове.
Песченёвский староста, кряхтя и охая, поднялся с земли. За что его били? Почему долговязый кричал «Партизан!»?
Дядя Родион, в свою очередь, пощупал велосипедные шины, и холодные мурашки пробежали по его спине. Шины были дряблые, где порезаны, где проколоты. И впрямь: пока они выпивали и закусывали, на усадьбу пробрался какой-то отчаянный партизан. Среди бела дня под окном у старосты портит шины. Ничего не боится, злодей…
Теперь он уже далеко. Ищи ветра в поле.
Надо было убедить немцев, что с утра (дядя Родион сам видел, как Лара увела бабушку) ни одной живой души в усадьбе не было.
Над ещё не вскопанными, по-зимнему приплюснутыми грядками жёлтым лепестком носилась бабочка-лимонница. И вдруг в борозде между грядками что-то сверкнуло гораздо ярче, чем крылья лимонницы. Будто в борозде зажёгся зелёный огонёк.
Дядя Родион нагнулся. У его ног поблёскивал на солнце осколок бутылочного стекла.
Мало ли сора валяется на земле весной! Но на этом осколке была кровь.
Сказать немцам? Но если партизанам станет известно, что он помогал в поисках, пули ему не миновать.
Дядя Родион наступил сапогом на зелёный огонёк, и стекло, хрустнув, ушло в землю.
Он ничего не видел. Его дело сторона. Он ничего не нашёл. Пускай ищут сами.
Но найти преступника немцам так и не удалось.
Когда они покидали усадьбу, с бранью волоча свои испорченные велосипеды, печеневский староста предусмотрительно отошёл в сторону. Он боялся, как бы долговязый на прощание ещё раз не стукнул его кулаком. Наконец они ушли. И староста отправился осматривать разгромленный дом.
Немцы всё пораскидали, сломали табуретки, порвали занавеску, в погребе перебили крынки с молоком.
Чтоб немного утешиться, дядя Родион решил осмотреть баньку, где тоже шарили немцы.
Кто-то топтался под крышей по чердаку. Немцы не догадались туда заглянуть, а там, наверно, и спрятался злодей.
Бежать, звать на помощь было уже поздно. Дядя Родион прижался к коньку избы. Он не мог видеть человека, который спускался без лестницы, прямо по стене. Он только слышал, как под невидимыми ногами шуршат брёвна.
Если, спустившись на землю, злодей повернёт вправо, он не заметит печеневского старосту, а если он свернёт влево… У дяди Родиона перехватило дыхание: шаги послышались слева. Но вместо рослого парня с гранатой на поясе из-за угла выскользнула худенькая девочка.
