— Поняла, о чем я? Нельзя заниматься самоусовершенствованием вообще, не представляя своей цели. Изучение древних языков — это самоусовершенствование; но и стремление приблизиться к идеалу в исполнении, скажем, чарльстона — это тоже самоусовершенствование, ведь так?
— Вы не поняли меня, — сказала Эра. — Когда я спросила, как можно сделать человека лучше и счастливее, я имела в виду не себя, а… ну, в общем, кого-нибудь другого.
Валерий Павлович улыбнулся:
— Я могу всего лишь рассказать о себе… Только с возрастом, а значит, слишком поздно начинаешь понимать, что выбор цели, которую человек перед собой ставит, и пути достижения этой цели определяют смысл и ценность его жизни, а значит, и возможность счастья. Хотя, знаешь, — он махнул рукой, — счастье — это такая неуловимая и неопределимая субстанция, что все разговоры о нем — разговоры, увы, пустые.
— Счастье… — задумчиво повторила тетя Соня. — Да, счастье…
И вздохнула.
Первым, кого увидела Эра, войдя в класс, был Мурашов. Встретившись с Эрой взглядом, он вздрогнул, отвел глаза и демонстративно отвернулся.
— Извини, — сказала она, подходя. — Я ну никак не могла. Ты долго ждал?
— Не так чтобы очень, — пробурчал он, роясь в сумке. — Знаешь, оно и к лучшему, я там такую цыпочку подхватил! Из школы с английским уклоном. Здорово мы с ней сбацали!
Он снова нагнулся над сумкой, притворяясь, будто что-то там ищет. Эра отошла.
Она хотела повторить теорему (ее давно уже не спрашивали по геометрии), но рядом тяжело плюхнулась Чеснокова и заговорила плачущим голосом:
— Ладно, я знаю, что всем в классе на меня начхать… но тебя я всегда считала человеком! Спасибочки, буду теперь знать, как ты ко мне относишься…
Эра удивленно поглядела на Чеснокову и вдруг вспомнила: день рождения!
— Люся! Извини! Клянусь тебе, я не нарочно! Просто так получилось… Не сердись, а?
— «Не сердись»… — передразнила Чеснокова. — Кому вообще интересны мои переживания? Ты не нарочно, у Беседкиной теннис, у Бурсаковой рояль, у Бражкина свидание, у Облакевич насморк, у Сивчиковой театр… а у Саламатиной настроения не было. Я все понимаю. Я для вас распоследний человек. А я, между прочим, целый месяц вам про свой день рождения твержу!
— Это уж точно, — не удержалась Эра.
— Скажи, ну почему меня никто не любит?! — приваливаясь к Эре, зашептала Чеснокова. — Ни один человек. Всем я до лампочки.
Эра отложила книжку и с сомнением посмотрела на Чеснокову.
— Ну, ладно… Потому что ты вешаешься на всех, как гиря. Пойми, тебе никто ничего не должен. С тобой не то что трудно, а… уныло. Ты слишком правильная.
— Это… плохо?
— Не очень хорошо. Ты ходила и ныла, чтоб не забыли прийти, пока у всех не появилась оскомина.
— И у тебя?
— У меня первой.
— А что мне делать?
— Нужно иметь свою жизнь.
— А если у меня нет… своей?
— Заведи.
— Я не умею.
— О господи! Ну вот: что ты любишь? Или чего ты хочешь?
— Собачку хочу.
Эра фыркнула.
— Что такого смешного я сказала? — обиделась Чеснокова.
— К тому же у тебя совершенно нет чувства юмора.
— Нет?..
— Ни капли.
— А где его взять?
Эра разглядывала Чеснокову, не в состоянии понять, шутит та или говорит вполне серьезно, но тут в класс вошла математичка, и, уныло вздыхая, Чеснокова поплелась на свое место.
На воспитательном часе Маргарита Викторовна раздала им листочки с вопросами (это были давно обещаемые ею анкеты, без которых, как известно, невозможно обойтись ни в исследовании коллектива, ни в изучении отдельной личности) и тоном заговорщика сообщила:
— Подпись не обязательна.
— А на кой это? — с ленцой бросил кто-то из обитателей Камчатки.
— Анкета… Правильно составленная анкета, — поправилась Маргарита Викторовна, — может дать очень многое. Лично я считаю, что она нужна и тому, кто читает, и тому, кто пишет. Второму, может быть, даже в большей степени. Иногда человеку, для того чтобы разобраться в себе, просто не хватает времени.
— А для чего это — разбираться?
— Для того, Будашкин, что человеку не пристало жить на манер растения. Человек должен задумываться о себе, хоть иногда. Подпись, повторяю, не обязательна.
Эра прочла первый вопрос: «Какая музыка нравится тебе больше всего?» Подумав, она написала: «Классический джаз». «Чем является для тебя школа?» — «Местом, где я получаю образование». «Какие книги любишь читать?» — «Современную прозу». «Твои планы на будущее?» — «Получить образование, иметь интересную работу». «На что бы ты предназначил(ла) большую сумму денег, выигранную в спортлото?» Тут и думать нечего: на путешествия по всему свету! «На что ты обращаешь внимание, знакомясь с новым человеком?» — «На характер». «Где ты больше всего любишь проводить время?» — «Везде». «Что любишь делать, когда остаешься один (одна) дома?» — «Читать, слушать музыку, смотреть телевизор». «Какую книгу возьмешь с собой в космос?» Эра написала: «Винни-Пух», потом густо зачеркнула и написала снова: «Толстой, «Война и мир». «Что ты делаешь, когда разочаровываешься в друзьях?»
Над этим вопросом Эра думала дольше всего. Так и не решив, что писать, она оставила место, чтобы снова к этому вернуться, и стала читать дальше. «Чего, по-твоему, недостает твоим родителям?» Это Эра знала совершенно точно: им всегда недоставало времени! «Что ты делаешь, когда родители отказывают тебе в покупке дорогой модной вещи?» — «Сначала злюсь, а потом надеюсь, что они мне ее все же купят». «Нуждаешься ли ты в других людях?» — «Очень!» «Хочется ли тебе изменить мир?» — «Да!!» «Таков (такова) ли ты, каким (какой) хочешь быть?» — «Не совсем». «Для чего, ты считаешь, дана человеку молодость?»
Над этим вопросом Эра тоже немного подумала, написав в конце концов: «Чтобы жить». Так и забыв ответить на вопрос о друзьях, она положила анкету на учительский стол.
Не успела Эра сложить в сумку книги, как Мурашов уже исчез. Но Эра знала, где его искать — у лотка с пирожками. Похоже, это была их с отцом основная еда.
Мурашов отошел от лотка, жуя пирожок.
— Интересно, чего ты ко мне пристаешь? — проговорил он с набитым ртом и, прищурясь, глянул на Эру. — Может, влюбилась?
Эра покраснела.
— Вот, держи деньги. Продали твой свитер.
— Ну, спасибочки.
— Ладно, я пошла.
— Иди.
Но отчего-то она продолжала идти рядом.
— Только не надо оправдываться. Вот уж чего терпеть не могу.
— Я не оправдываюсь. Честное слово, это было очень-очень важно…
— А я верю, — усмехнулся он. — Интересно, почему это порядочные люди всегда такие зануды? Обязательно подсчитают, что очень-очень важно, что очень важно, а что просто важно, и выберут, конечно, самое-самое важное. По велению, так сказать, совести, а не просто оттого, что хочется. У тебя в классе ведь нет друзей, правда?
— Почему ты так считаешь?
— Я не считаю, я вижу.
— Неправда. Я со всеми в совершенно нормальных отношениях.
— Кроме Курдюмовой. Она тебя не переносит. Почему?
— Понятия не имею, — уклончиво сказала Эра.
— Да?.. — с недоверием протянул он. — А почему ее дразнят Дипломатшей?
— Откуда я знаю.
— Хорошее отношение — это не дружба. С тобой неудобно.
— Почему?
— Потому что ты себе позволяешь то, чего не могут позволить другие.
— Например?
— Маленький пустячок: быть собой, — проговорил он с иронией и закончил нормальным тоном: — А тыщу один пример ты можешь привести без меня.
— Им тоже никто не мешает.
— Это ты так считаешь. А вот они считают, что совсем наоборот: все мешает. Кому интересно портить отношения? И ради чего? Сойдет и так. В сущности, всем все равно. Поэтому считают, что ты выпендриваешься.
— И ты тоже?
— Не-а. Я особстатья. Но я считаю, что твоей заслуги в этом нет, просто у тебя отсутствует чувство самосохранения.
— Это как?
— Да так. Раньше я страшно завидовал разным смелым людям: кто-то взобрался на Эверест, кто-то пересек на яхте Тихий океан… А потом понял, что завидовать бессмысленно: у этих людей просто отсутствует чувство самосохранения. Нет его, и все. Я спросил себя: смог бы и я так? И совершенно честно тебе отвечу: нет. Когда я представляю себе тонны воды над каким-нибудь суденышком… Бр-р… Не знаю, прав я или нет, но я так считаю. Ты, наверное…
Мурашов вдруг умолк и молчал так долго, что Эра удивленно повернулась к нему и проследила за его остановившимся взглядом. Впереди, заметно пошатываясь и косолапо перебирая худыми ногами в стоптанных кроссовках, семенила обтерханная фигура с отвисшей линялой авоськой в руке. Несмотря на неуверенность хода, в ее движении была настойчивая целеустремленность и упорство. Из-под пляжной кепки, в прошлом белой, во все стороны торчали неряшливые серые вихры. Фигура мельтешила перед ними совсем не долго нырнув в подворотню, она пропала из виду.
