— Зачем здесь маяк? — спрашиваю я Эко, чтобы прервать затянувшееся молчание. Может, ей больше понравится болтать о том, что у них в будущем не засекречено.
— Крушения, — отвечает она.
— Какие крушения?
— Корабли.
Тут она замечает, что ответ меня не устраивает, и добавляет:
— Внешнее побережье называют Атлантическим кладбищем. Особенно то место, где мы скоро окажемся.
Учитывая, сколько народу хочет меня убить, — остроумное замечание, нечего сказать. Джек Даниэльсон едет на Атлантическое кладбище, чтобы отдохнуть на побережье в обществе девушки-ниндзя, лишенной навыков светской беседы.
За что мне все это?
Эко снова отключает свои динамики. Это какая-то дзенская техника. Самопогружение. Полная замкнутость. Как будто меня тут и нет. Как будто мы можем проехать полтысячи миль, и за все это время она ни разу не отведет взгляда от шоссе, и это совершенно в порядке вещей.
Я ее что, совсем не интересую? И ей совсем не хочется объяснить свое странное поведение в последнее время?
Шоссе кончается. Дорога резко сворачивает вправо и упирается в деревянный забор. Делаю вывод, что мы тут и остановимся.
Ошибаешься, Джек. Белый полноприводной джип выруливает прямо на песок. И едет себе на север, словно нет на свете более естественного занятия, чем гнать машину вдоль линии прибоя.
Здесь уже кто-то проезжал. Мы едем по их следам. Проезжаем мимо припаркованных в дюнах джипов и фургонов. Люди купаются. Катаются на серфинге. Дети собирают ракушки. Но мы не останавливаемся. Это было бы слишком нормально. Мы едем дальше.
Сгущаются сумерки. Мы едем вдоль дюн уже несколько часов. Ни купальщиков, ни рыбаков. Песок, прибой и мы.
Солнце садится. Поднимается ветер. Волны — как ряды ощерившихся зубов. Быстро становится не по себе. Куда мы едем? Не знаю. Зачем? Понятия не имею.
По крайней мере, я уже не в сарае. Обстановка стала поинтереснее. Не говоря уже о природе. Над головой кружит птица. Широченный размах крыльев. Орел? Альбатрос? Я не орнитолог, но это определенно великолепный экземпляр.
— Голубая цапля, — подсказывает Эко. В первый раз она высказывается не в ответ на прямой вопрос.
Так ли уж «не в ответ»? Ой.
Она не отводит глаз от песка. Откуда она узнала, что я смотрю на птицу? Я установил защиту, но береженого Бог бережет.
— Ты читаешь мои мысли?
— Нет, — говорит она. — Мысли ты маскируешь.
Наверное, так и есть. Если бы она могла читать мои мысли, то заранее знала бы все мои планы. И тогда мне не удалось бы застать ее врасплох в сарае.
— Тогда откуда ты знаешь, что я смотрел на птицу? Ты на меня даже не глянула.
— Птица заметила, что ты смотришь на нее, — отвечает она.
— Ты прочитала мысли птицы? Что-то не верится, что ты сумела прочитать мысли голубого альбатроса, который парит в пятистах ярдах над нами.
— Это голубая цапля, — поправляет меня Эко. — Болотный великан. — Самое пространное высказывание за несколько часов. Может быть, она уже в настроении поговорить? Или просто любит птиц?
— Где же тут болото? — спрашиваю. — Здесь побережье.
Эко кивает в сторону дюн.
— Вон там. Увидишь. Сейчас главное — добраться до места.
— До какого?
— До безопасного.
— В сарае было опасно?
Эко пожимает плечами. Отбой. Я вешаю трубку.
Ее глаза останавливаются на голубой цапле и вместе с ней парят среди пурпурных облаков, плывущих к закату. Я внимательно слежу за Эко. Лицо у нее — с таким в покер хорошо играть, но я замечаю, что полет цапли пробуждает в ней сильные чувства.
Благоговение. Тоску. Глубокий, медленно кипящий гнев.
Хватит ждать. Она изводит меня молчанием весь день. Пора брать дело в свои руки.
Хватаюсь за руль и выкручиваю его к воде.
— Ты с ума сошел?! — Эко пытается вырвать у меня руль. Выписываем зигзаги по песку. — Мы застрянем, — предупреждает Эко.
— Тогда остановись и поговори со мной. ПРЯМО СЕЙЧАС!
Она ударяет по тормозам. Мы резко останавливаемся в пяти футах от поблескивающего приливного озерца.
Как мило, что теперь для разнообразия это она слушается моих приказов.
— Эко, ты передо мной в долгу. Я доверился тебе и поехал с тобой, и теперь у меня есть несколько вопросов. Тот сарай был местом достаточно укромным и безопасным, чтобы запереть меня там и некоторое время метелить. С чего нам вдруг понадобилось отправляться в сафари по побережью?
Отвечает она неохотно:
— Ради твоей безопасности.
— О том, что я здесь, не знает никто, — замечаю я. — Кроме тебя и той вшивой дворняги, которая, полагаю, потребовала с тебя денег за предательство. Почему нам приспичило уезжать из надежного убежища? Куда мы едем? Здесь нет ни одного дома. Темнеет. И кстати, чем ты занимаешься, когда не колотишь незнакомых людей в сараях? Или это работа у тебя такая?
Губы Эко начинают шевелиться. У меня появляется странное чувство, что она собирается улыбнуться моей блестящей остроте. И становится даже жутко при мысли о том, что улыбка может оказаться теплой.
Не-а. Хмурая. Ни капли теплоты.
— За тобой и дальше будут охотиться, — говорит она. — Будут гнаться до самой твоей смерти. — Если она пытается меня так утешить, то подходит к делу крайне неумело. — Наверное, ты это уже понял, иначе ты клинический идиот. Я везу тебя в безопасное место — по крайней мере в относительно безопасное. Но пока мы туда не добрались, мы легкая мишень.
— Но почему за мной гонятся? — спрашиваю. Нет, вымаливаю ответ. Готов в ногах у нее валяться. — За что меня хотят убить? Почему ты решила мне помогать?
Серые глаза смотрят мне прямо в лицо неподвижным взглядом. Не дружеским, не враждебным. Голос стихает до шепота.
— Потому что у тебя есть ключ.
Разжимаю пальцы. Показываю ладонь. Пусто.
— Нет у меня никакого ключа.
В сумерках линии у меня на ладони поблескивают, словно расходящиеся тропы. Которая тут линия жизни? Наверное, не самая длинная.
— Ты сам — ключ, — очень серьезно шепчет Эко.
Изучаю ее лицо. Ничего для меня полезного.
— Давай. Договаривай. Ключ от чего?
Ее голос становится еще торжественнее.
— От той двери, за которой находится Пламенник. От спасения мира. Это можешь только ты. Так что все зависит от тебя. Судьбы всего будущего.
Что? Как? Почему я?
— Как так? — ахаю я, потрясенный и сбитый с толку ее тоном и пафосом в ее словах. — Я еще даже голосовать не имею права! И алкоголь покупать! — Чуть не добавляю, что и рога мне пока что наставить невозможно, но молчу. У меня тоже есть гордость.
— Как бы там ни было, — отвечает Эко. — А теперь давай поедем. Пожалуйста.
Она кончиками пальцев гладит мою руку, держащую руль. Прикосновение неожиданно нежное. Она пытается столкнуть мои руки с руля.
— Ты наш маяк надежды, но ты слишком много болтаешь.
Я отпускаю руль, Эко давит на газ, и дальше мы едем молча.
Бунгало на краю болота — на шатких сваях, словно старая болотная птица. Уединенное и не вызывающее подозрений. С берега его не видно. Кругом нет никаких домов, да и людей тоже. Ни дорог. Ни причалов. Хоть шаром покати.
Да и обставлено оно тоже не сказать чтобы с вызывающей роскошью. Ни тебе джакузи. Ни спутникового телевидения. И вообще ни одного телевизора. Ни радио. Нет даже стереосистемы, чтобы послушать легкую музыку, греясь на солнышке.
Видимо, надо сказать спасибо за электричество и горячую воду.
Только одно высокотехнологичное исключение. В гостиной. Голубой куб. Как только мы входим в дом, Эко бежит к нему. Легонько его поглаживает, а потом охватывает обеими руками. Куб начинает светиться. Не светом. Аурой. Эко стоит рядом с ним несколько минут, окутанная голубым сиянием. Сосредоточенная. Как будто читает что-то всем телом.
— Это еще что такое? — спрашиваю я, когда она наконец отрывается от куба. — Солярий для тех, кому нравится голубая кожа?
Эко совсем не смешно.
— У тебя недостаточно научных знаний. Не поймешь.
— А ты попробуй.
Она вздыхает.
— Монитор экосистемы и радар безопасности.
Я пару секунд размышляю об услышанном.
— Дает сводку погоды и подсказывает, нет ли поблизости людей, которые нас ищут?
— Это ни к чему, — отвечает она. — Они есть и скоро нас найдут.
Да, Эко, оптимисткой тебя не назовешь.
Забрасываю ее вопросами — кто я такой, кто такие мои родители и какова моя роль в спасении будущего мира. Эко не отвечает. Обещает, что мы обязательно поговорим, когда придет пора.
— Скажи мне хотя бы, жива ли моя мать? — напираю я.
Эко пристально смотрит мне в лицо и в конце концов, смилостивившись, отвечает еле слышным шепотом:
— Полагаю, да. Когда я видела ее в последний раз, три месяца назад и на тысячу лет вперед, она была жива.
