— Залезешь?
— Залезу!.. Давай мензурку. Я пойду, а ты тут подожди.
Ага, чтоб я так товарища бросил! Нет, так у нас, Жора, не получится. Если мне и ждать, то только под деревом.
Жорка не стал спорить:
— Полезли?
— Полезли!
Опустились на локти, поползли. На небе ни единого облачка, и видно вокруг — не нужен и прожектор. А на вспаханном поле хоть бы один сорняк!
— Это они специально сделали, чтобы никто прокрасться не мог, — отдуваясь, шепчет Жорка.
Передохнули немножко — и снова вперёд. Пашне, казалось, конца-края не будет.
Ф-фу, наконец добрались! Легли под деревом, совершенно обессиленные. Хорошо, что здесь хоть тени немного есть, не так заметно, как на этой проклятой пашне.
— Вить, давай! — говорит Жорка, отдышавшись.
Взял мензурку, зажал в зубах.
— Жора, ты ж смотри, осторожнее! — Мне уже за него страшно. Уже и не рад, что согласился. Лежали бы сейчас в кроватях и горя бы не знали.
Жорка лишь головой кивнул. Потом примерился, ухватился за сук и сразу исчез в куще ветвей.
Заметил его уже над фабрикой. Чёрная фигура на фоне серой стены: застыла и не шевельнётся.
«Давай же, давай!» У меня аж кулаки от волнения стиснулись. А светло вокруг, а тишина — такая жуткая, что немеет затылок.
Наконец, Жорка двинулся. Дошёл до угла и снова прирос к стене.
«Ну что же ты!.. Давай!..»
А он обернулся в мою сторону да ещё и рукой махнул: всё, мол, в порядке. И лишь тогда свернул за угол.
Я лежал и боялся пошевелиться. Прислушивался…
Ничего не слышно… Ну, Жорка, молодчага!..
И только вот так обрадовался — раздался крик. Пронзил тишину, резанул ножом. Крик, топот и стон. Я так и вскочил, так и метнулся к проволоке. А там уже орали оранги, должно быть, охрана, потом завыла сирена. Всё вокруг вспыхнуло от света прожекторов, слепящие снопы стали ощупывать пашню, и она словно зашевелилась, загорбатилась.
Я упал на землю, прижался к пашне, а в уши бил Жоркин крик:
— Беги, Витька, беги!..
Его куда-то волокли, потому что голос становился всё тише и тише. Вот он совсем затих, и я остался один. Лежал и не шевелился, потому что прожекторы шарили и шарили, а повсюду метались всполошенные охранники. Несколько раз оранги пробегали мимо меня — так близко, что я мог бы схватить кого-то из них за ноги, но, к счастью, меня никто не заметил.
Вскоре сирена смолкла, погасли прожекторы.
Я полежал ещё немного и пополз прочь от фабрики.
Сколько полз — не помню. Лицо моё было мокро от слёз, а в ушах звенел отчаянный крик Жорки: «Беги, Витька, беги!» Он и в минуту опасности думал обо мне.
Дополз до крайнего дома, поднялся, пошёл не дворами, а по улице: теперь мне было всё равно. Встретил бы патруль — не стал бы и прятаться.
Не встретил — добрался до дому благополучно.
* * *
Когда я рассказал обо всём тёте, она аж за голову схватилась.
— Что вы наделали!.. Ты хоть понимаешь, что вы наделали?!
Давно не видел её такой рассерженной.
— Ну разве ж мы думали…
— Хоть бы со мной посоветовались!
Тётя Павлина уже одевалась.
— Сиди и никуда не рыпайся!
Дверью хлопнула так, что весь дом содрогнулся.
На улице уже светало. Я тяжело вздохнул. Что там с Жоркой? И надо же мне было его послушаться! Словно чувствовал — так не хотелось из постели вылезать.
Ходил из комнаты в комнату — места себе не находил. Эх, если бы сейчас махолёт! Долетел бы до фабрики, схватил бы Жорку — пусть стреляют вслед! Или чтобы целый отряд таких вот агрессивных существ, которых тётя Павлина сконструировала. Я с ними всю эту фабрику по камешку бы разнёс, а Жорку бы выручил.
Только где я его возьму, тот отряд?
Вернулась тётя. С папой. Бегала, значит, к нему.
— Вот он, вояка!
Папа тоже на меня сердится. Словно это я во всём виноват.
— Плохо, очень плохо! — хмуро сказал папа.
— Ты думаешь, его убили? — тревожно спрашивает тётя.
— Нет… Я другого боюсь…
Чего «другого», папа так и не сказал.
— Схожу во дворец, попытаюсь обо всём разузнать. Ещё: оставлю у вас Ван-Гена. Как бы он сейчас чего-нибудь не натворил.
— Он про Жору уже знает?
Папа кивнул головой. Вздохнул, посмотрел на меня с упрёком:
— Как же ты так?.. Не мог его остановить… Эх, ты!
Мне этот упрёк — в самое сердце! Хоть я Жорку и останавливал. Но кто мне сейчас поверит?
Вот и Ван-Ген не поверит ни за что. Сидит, оцепенев — не шевельнётся.
— Ван-Ген, идёмте завтракать, — говорит ему тётя.
Молча поднялся, сел к столу.
— Ван-Ген, вилку-то возьмите.
Взял.
— Ван-Ген, вы ешьте.
— Ага, я ем… Ем…
И тырк-тырк вилкой мимо тарелки. Ожил лишь когда папа вернулся.
— Я, к сожалению, не ошибся, — сказал подавленно папа. — Жора уже в клетке.
— В клетке? — охнула тётя Павлина.
— В той, что на плантации… Где растёт держи-дерево… — Папе, должно быть, сейчас очень тяжело говорить: Ван-Ген упёрся в него взглядом.
— Жрецы? — тихо спросила тётя Павлина.
— Они…
Тут и я припомнил, как мы были в храме, и как старший жрец приставал, чтобы мы отдали ему Жорку. Жертвой для держи-дерева.
У меня аж мороз по коже прошёл.
Тётя Павлина схватила золотую бляху, стала поспешно надевать.
— Ты куда?
— К Орангу. Я ему скажу!.. Я наконструирую!.. Я ультиматум поставлю!..
— Не надо, — устало сказал папа. — Я с ним уже разговаривал.
— Ну и что?.. Что он сказал?! — закричала тётя Павлина.
— Здесь даже он бессилен, — глухо ответил папа.
— Не верю! — резко выкрикнула тётя Павлина.
— К сожалению, так оно и есть. Из той клетки дорога одна… Никто не имеет права выпустить из неё на свободу. Даже Оранг. Тот проклятый жрец знал, что делал, когда так быстро посадил Жору в ту клетку.
Ван-Ген, напряжённый, словно струна, вдруг направился к дверям.
Папа догнал его, обхватил за плечи.
— Куда вы, Ван-Ген?
— Пустите! — Ван-Ген попытался вырваться; взгляд у него стал совсем безумный. — Я пойду!
— Куда вы пойдёте?
— К сыну… В клетку…
Подбежала тётя, стала уговаривать его, а он всё рвался к дверям.
— Ван-Ген, милый, хороший, успокойтесь, мы что-нибудь придумаем…
— Что вы придумаете? — с болью в голосе выкрикнул Ван-Ген. — Что?! Пустите, я хочу умереть с сыном!..
И затрясся в немом плаче…
А я забился в угол. Чувствовал себя таким виноватым, таким…
«Я тоже пойду в эту клетку, — мрачно думал я. — Сяду с Жоркой рядом, пусть нас вместе и кидают…»
— Что же, — сказал папа, — поубивались, и хватит. Нужно действовать! Павлина, я снова пойду во дворец, а ты следи за Ван-Геном.
* * *
Папа вернулся только к вечеру.
— Всё по-прежнему… Но я кое-что надумал. — Лицо у папы волевое и решительное, он очень похож сейчас на тётю Павлину. — Мы будем Жору вызволять. Силой… Ещё посмотрим, чья возьмёт!
У тёти Павлины глаза так и загорелись: её хлебом не корми, дай только с кем-нибудь повоевать! Даже Ван-Ген — и тот ожил. Подошёл к папе, жадно прислушивается. Ну а про меня и говорить нечего! Да я за Жорку в огонь и в воду!..
— Вы знаете, что скоро праздник цветения держи-дерева?
Знаем. Будь он проклят, этот праздник.
— А что ему предшествует, знаете?
Нет, этого мы не знаем.
Я сам про это дознался только сегодня… Накануне праздника устраивается грандиозный банкет. По всей стране. Все оранги обжираются и напиваются в стельку…
— И охрана?
— Охрана вряд ли… Хотя, наверное, не удержится от искушения хлебнуть этого их адского пойла. Но мы на это рассчитывать не будем. Для охраны я прихватил кое-что другое…
Тут папа подошёл к столу, осторожно достал из-под полы какой-то длинный пакет.
— Что это?
— Сейчас увидите.
Стал разворачивать — так осторожно, словно внутри было полно гадюк.
— К сожалению, мне не удалось достать более эффективного оружия. Но я думаю, что обойдёмся и этим…
— Стрелы! — воскликнули мы.
— Да, стрелы… Осторожно, здесь смертельный яд!
Мы уже и сами это видели: на конце каждой стрелы была острая колючка. С держи-дерева.
— Но у нас же луков нет!
— А вы их натянете, те луки? — насмешливо спросил папа. — Вы видели, какие у них луки?
— Луки можно сделать, — тихо сказал Ван-Ген. Он заговорил впервые за всё это время, мы аж вздрогнули. Погладил нежно стрелы. — Луки я сделаю, было бы из чего.
— Ну, за этим дело не встанет! — сказала тётя Павлина. — Витя, бегай-ка на кухню, принеси нож.
Я со всех ног метнулся на кухню. Выбрал самый большой ножище — острющий, как бритва.
— Этот?
— Пойдёт и этот. — Тётя взяла у меня нож, провела пальцем по лезвию. — Вы побудьте тут, а мы с Витей мигом…
— Не попадитесь на глаза орангам!
