— Не попадитесь на глаза орангам!
— Не попадёмся! — весело ответила тётя. Махнула ножом, как мечом. — Витя, за мной!
Во дворе росло несколько деревьев. Тётя подошла до самого молодого, с тонким стволом.
— Залезешь?
Вместо ответа я тут же полез на дерево.
— Держи! — тётя подала мне нож. — Выбирай, чтобы прямые были и не очень толстые.
Я и стал выбирать. Одну ветку срезал, бросил вниз… вторую… третью… четвёртую…
— Хватит!.. Ты что, весь город вооружить хочешь?
Обстругали ветки, занесли в дом. Ван-Ген сразу вокруг них захлопотал: с обоих концов понадрезал, сделал насечки, а тётя уже несла длинный шнур из крепчайшей нитки.
— Выдержит?
— Выдержит!
Не узнать сейчас Ван-Гена: глаза блестят, движения точные и уверенные. Смастерил один лук, взялся за второй. Папа вложил в готовый лук тяжёлую стрелу, натянул тетиву, целясь в дверь.
— Далеко не полетит, — сказал с сожалением. — Стрела многовато весит.
— А нам далеко и не надо, — ответила тётя Павлина. — Что мы, подкрасться не сможем?
— А попасть?
— Дай сюда!
Тётя Павлина отобрала у папы лук, повесила на дверь маленький кусочек бумаги. Отошла на другой край комнаты, прицелилась.
— Смотри, в нас не попади! — насмешливо сказал папа.
Тётя Павлина лишь бровью повела. Отпустила тетиву — стрела свистнула, впилась в дверь.
— Ур-ра! — закричал я во всё горло.
— Тихо, шалапут! — Папа подошёл к двери: стрела пробила бумажку точно посередине. Подёргал стрелу, спросил изумлённо: — Где ты научилась так метко стрелять?
— Где-то да научилась, — скромно ответила тётя.
А припомнил огромный лук, который висел у неё дома.
Тем временем Ван-Ген закончил с луками. Я выбрал самый красивый, попросил у папы:
— Можно и мне стрельнуть? Хоть разок!
— Нельзя! — тихо ответил папа. — И так одну стрелу испортили. — завернул стрелы в пакет, спрятал в сейф, а ключ положил в карман: должно быть, чтобы я не достал. — Если уж так свербит пострелять, смастери себе несколько стрел, и стреляй, сколько хочешь. Кстати, это тебе не помешает: хоть немного руку набьёшь.
Я и стрелял несколько дней: с утра до вечера. Снова лазил на дерево, выбрал несколько веточек, чтобы ровные были и тонкие, нашёл кусок проволоки для наконечников, заточил…
Под конец набил руку так, что не мазал ни единого раза.
Ну, оранги, берегитесь!..
* * *
Тем временем подошёл день праздника. Весь город украсили флагами со свастикой, портретами Оранга Третьего, лозунгами, изображениями держи-дерева: на ветке с ядовитыми колючками — чёрный цветок. Во всех домах варилось и жарилось, возбуждённые оранги, громко перекликаясь, тащили огромные бутыли с адской жидкостью.
— Скоро начнётся, — сказал нам папа: он забежал на минуточку, чтобы дать последние указания. — Всё приготовили?.. Еду не забыли?
— Не забыли. Ты сам, смотри, не напейся!
— Мне пить нельзя. Не забывай, что я обязан записывать каждое слово Оранга. Значит, до вечера…
Тётю Павлину тоже приглашали на банкет во дворец, но она прикинулась больной. Тогда оттуда приволокли запеченную антилопу и здоровую бутыль с жидкостью — подарок самого Оранга…
— Жаль, что не сможем взять её с собой всю, — вздыхала над антилопой тётя. — Кто знает, сколько мы будем в дороге.
Отрезала ногу, завернула в бактерицидную плёнку — теперь мясо хоть месяц в ней пролежит и не испортится, и запихнула в набитый с верхом рюкзак.
Мы решили бежать не с ту сторону, откуда нас привезли, а в противоположную — в горы. Потому что в долину нечего и думать спуститься: повсюду высоченная четырёхсотметровая стена, только один вход и есть, которым пользуются оранги, но он бдительно охраняется. К тому же, если бы на даже перебили всю охрану и прорвались бы в долину, нам всё равно ещё нужно бы было перебраться через неё. Там, в высокой траве, притаилось держи-дерево. Не напрасно оранги, отправляясь туда, брали с собой побольше слуг: чтобы было, чем откупиться…
Поэтому мы решили податься в горы. Там тоже была стена, не ниже той, что обрывалась в долину, но папа с Ван-Геном, которые уже там побывали, твердили, что в ней есть несколько трещин, промытых водой. Куда они ведут, можно ли по ним выбраться на самый верх, папа и Ван-Ген не знали, но у нас не оставалось другого выхода.
— Выберемся! — заверяла тётя Павлина.
Она вся аж кипела. Ходила из комнаты в комнату, воинственно пела:
Трумба, румба, тум!
Трумба, румба, тум!
Теперь нам оставалось только ждать, пока все оранги перепьются.
Я ежеминутно бегал во двор, смотреть на горизонт. И мне каждый раз казалось, что оттуда наступают тучи.
— Уже ползут! — врывался я в дом.
— Смотри, ливень накличешь! — осаживала меня тётя Павлина. — А то поплывём без пересадки — прямо в долину…
А место тем временем погружалось в празднество, в какую-то дикую оргию.
Сначала оранги пьянствовали по домам. Из каждого окна доносился глухой рёв, топот и звон. Потом им стало тесно в комнатах — вывалили на улицы. С бутылями, с кусками мяса, самцы и самки, взрослые и дети, все в коричневой форме, измятой, порванной, заблёванной. Они горланили, визжали, прыгали, били пустые бутыли о брусчатку, усеивая улицы битым стеклом, хохотали и плакали, обнимались и дрались, падали, одурманенные алкоголем, и никто их не поднимал, по ним топтались те, кто ещё держался на ногах.
Более отвратительного зрелища мне ещё не приходилось видеть.
Лишь когда зашло солнце и с запада набежали тучи, потихоньку закрывая серебряное сияние в небе, на улицах стало потише. Те. кто ещё как-то держались на ногах, поползли отсыпаться по домам, остальные же сопели, храпели, стонали прямо на улицах. Лежали вповалку — и стар, и млад.
— Раса господ! — бормотал с отвращением Ван-Ген. — Властелины мира!
Смотрел на неподвижные тела с такой ненавистью, что если б мог — всех бы уничтожил!
— Где же твой папа? Уж не загулял ли во дворце?
Переставлял с места на место рюкзаки, несколько раз принимался натягивать на лук тетиву.
— Успокойтесь, Ван-Ген, он вот-вот появится, — уговаривала его тётя Павлина. — Всё равно ещё рано.
А я Ван-Гена понимал. Мне и то, как подумаю, что Жора сейчас в клетке сидит — как-то не по себе становится.
Сорвался бы и побежал…
А вот и папа.
— Ну, всё!.. Едва вырвался.
— Чего так долго? — тётя с упрёком. — Мы уже чего только не передумали!
— Да говорю же: не мог никак вырваться! Оранга потянуло на разговор по душам. Едва отцепился.
— Никто не заметил?
— Вроде никто… Вы уже собрались?
— Давно. Тебя только ждали.
— Тогда выступаем. Вот только стрелы достану.
Вытащил пакет, дал по две стрелы каждому.
— Осторожно держите, чтоб не поцарапаться. Стрелять только в случае крайней необходимости. Мы идём не убивать, а выручать Жору.
— А если погоня?
— Тогда будет видно… Пошли!
Двинулись: Ван-Ген впереди, за ним — папа, тётя Павлина и я. На улице темно, хоть глаз коли! Небо в тучах, аж чёрное. Идём, спотыкаемся об орангов, которые лежат повсюду, словно трупы.
Остановились аж за крайним домом — передохнуть. Потому что рюкзаки, сперва вроде лёгкие, становились всё тяжелее и тяжелее.
— Значит, так, — сказал папа, когда мы прошли всё поле и остановились перед проволокой. — Рюкзаки оставим здесь — там они будут мешать. Мы с Ван-Геном пойдём немного впереди, а вы нас будете прикрывать. И смотрите: будем подходить к воротам — чтобы ни звука!
Наложили стрелы на луки, пошли вдоль проволоки. Папа с Ван-Геном едва чернеют впереди, так вокруг темно. А я всё думаю: а что, если охрана додумается включить прожекторы? Жаль, папу я про это не предупредил, а теперь уже поздно.
— У них прожекторы, — говорю тёте Павлине.
— Тс-с-с! — сердито ответила она.
Остановилась, к чему-то прислушивается. Замерли впереди и папа с Ван-Геном.
— Часовой, — прошептала тётя Павлина. — В воротах.
Теперь я услышал: впереди что-то топает. Туп-туп-туп… Туп-туп-туп… То тише, то громче.
Папа с Ван-Геном снова двинулись вперёд — теперь уже согнувшись, а за ними и мы.
Вот они вдруг исчезли. Словно под землю провалились!
— Ложись! — дёрнула меня за рукав тётя Павлина.
И только я луг, сразу же увидел часового. И ворота из металлических прутьев. Чёрная фигура в них ходит туда-сюда, как заведённая.
Куда же делись папа и Ван-Ген?
Всматриваюсь вперёд и ничего не вижу. Кроме часового и ворот. Хотел немного приподняться, но тётя Павлина так надавила мне на голову, что я аж крякнул.
— Ты можешь хоть минуту полежать? — зашипела сердито в ухо.
Могу. Только зачем так бить по затылку? Всё лицо в земле. Хотел огрызнуться, но тут вдруг что-то впереди запищало. Тоненько, как мышь. Часовой тут же остановился, и писк прекратился. Да только он двинулся, как мышь отозвалась снова.
