На этот раз движение оказалось достаточно медленным.
Йоршу удалось положить руку на голову малыша. Волны малюсеньких чешуек изумрудно-зелёного цвета чередовались на ней с полосами мягкой, как бархат, тёмно-зелёной с золотым отливом шерсти. Тело дракончика было гладким, мягким и тёплым, но через руку эльф чувствовал отчаянный страх малыша, всепоглощающий и абсолютный, который заливает сознание и притупляет остальные эмоции, таким может быть только страх новорождённого. Внутри головки огромного дракончика ощущалась бесконечная тоска и боязнь чего-то намного более серьёзного, чем голод, и определённо более ужасного, чем темнота.
Йорш чувствовал, что тонет в этом слепом и бездонном ужасе, и вспомнил себя — одного под бесконечным дождём, когда до самого горизонта нет никого, кроме тебя.
Страх одиночества.
Страх, что тебя никто не любит.
Теперь Йорш понял, что делать. Он изо всех сил подумал о себе вместе с малышом. Он представил, что малыш кладёт голову ему на колени посреди бесконечного поля маленьких ромашек. Представил, что они спят обнявшись. Что делят сладкий миндаль и горох пополам. А потом — ещё раз, что малыш держит голову у него на коленях в бескрайнем поле ромашек.
Малыш успокоился, отчаяние его исчезло, глаза прояснились.
— Всё хорошо, малыш, всё хорошо.
Ничего себе, малыш. Дракончик был размером с небольшую гору. Но Йоршу не приходило в голову другое название. Это был малыш. Его большие влажные глаза зелёно-золотого цвета напоминали гладь горного озера, над которым сверкает солнце.
«Всё хорошо, маленький, я с тобой» помогло. Зелёные глаза дракона потонули в голубых глазах эльфа.
— Маленький, хорошенький малыш. Ты мой маленький цыплёнок. Цыплёночек ты мой, малыш, хорошенький дракончик, маленький дракончик, хорошенький цыплёнок.
Дракончик просиял. Улыбнулся в первый раз в жизни. Нежнейшей, беззубой улыбкой: никаких следов верхних боковых, верхних средних, нижних боковых и нижних средних клыков, лишь лёгкий намёк на передние.
В первый раз в своей жизни малыш вильнул хвостом, и его циклопическое яйцо разлетелось на осколки. Так вот как они вылуплялись! В учебнике об этом ничего не было написано, надо бы добавить. Осколки яйца разлетелись во все стороны изумрудно-зелёным и золотым фейерверком.
Он назовёт его Эрброу.
— Эрброу! — с триумфом повторил эльф.
Малыш буквально подскочил от радости. Подпрыгнул от счастья. Убийственный удар его виляющего хвоста снёс древнейший сталактит, и несколько глыб рухнуло с потолка. Затем последовал довольный «пиииииииип», и, к счастью, Йорш вовремя нагнулся, спасая лицо, но от волос остался лишь маленький вихрь из пепла на полу, куда упал и уцелевший фрагмент «Учения о меридианах». Следующие несколько веков человечество не сможет определять время. Даже приблизительное предсказание появления какой-то несчастной кометы или затмения окажется сложнейшей задачей.
Йорш сел на землю: дракончик опять улыбнулся. Глаза малыша сияли ярче, когда он улыбался. Дракончик положил голову эльфу на колени и, обессиленный, моментально заснул.
Спокойствие.
Правая рука Йорша болела после ожога. Лоб тоже был обожжён.
Он попытался составить быстрый план действий по порядку срочности. Первое — перенести все книги и пергамента в центральный зал, чтобы уберечь и от дракона, и от непогоды. Второе — найти арнику горную, аконитус и наперстянку пурпуровую и придумать, как делать ингаляции дракончику, чтобы он стал более, так сказать, удобным в обращении. Нет худа без добра: арника горная лечит и ожоги. Посадить бы её везде!
Малыш спал у него на коленях, прямо в центре ковра из маленьких ромашек. Осторожно, стараясь не разбудить его, Йорш протянул левую руку, единственную, которой мог пошевелить, и, вытягиваясь изо всех сил, достал свой учебник по драконологии, в этот момент самую важную книгу библиотеки.
Ромашки? Пол пещеры был покрыт ромашковым полем!
Важные сведения о драконах не были отражены в учебнике. Например, о том, что дракончик, когда счастлив, превращает свои сны в явь, учебник даже не заикался. Или — кто знает — может, и заикался, но это было съедено плесенью.
Они с утра работали на сборе винограда, это самая лучшая работа на свете! Никто не в состоянии пересчитать гроздья в винограднике и виноградины в гроздьях. Они обязаны были постоянно петь, чтобы продемонстрировать, что во рту ничего нет, но разве заметишь, что не хватает одного голоса. Слова
Все мы любим нашего Судью,
Мы судьбу свою ему вручаем,
И здоровья мы ему желаем
За то, что он нас лю-ю-юбит.
раздавались над виноградником беспрерывно. Дети научились есть по очереди, и ел тот, кто находился в тот момент дальше всех от Тракарны, которая постоянно ходила, контролируя их, между рядами. Страмаццо храпел в это время под финиковым деревом у подножья холма с виноградником. Когда он спал, слюна стекала из уголка его приоткрытого рта вниз по седеющей бороде, но даже так он выглядел умнее, чем в бодрствующем состоянии.
Крешо и Морон тоже не представляли опасности: они были слишком заняты набиванием собственного живота.
Солнце ярко светило над рядами виноградника. Дождей этим летом пролилось мало, и виноград выдался восхитительным. Вдалеке блестели первым снегом вершины Чёрных гор. Говорили, что за Чёрными горами есть море — что-то вроде огромной реки без конца и края, простирающееся во все стороны вплоть до горизонта, отделявшего его от неба. Роби вспомнила рассказы отца, который говорил, что рано или поздно он покажет ей море, потому что дух всех свободных людей неизбежно ведёт их к местам, где небо соприкасается с землёй вдоль абсолютно ничем не прерванной линии горизонта.
Иомир работала рядом, и даже она между одной и другой виноградиной орала во всё горло:
— …За то, что он нас лю-ю-ю-ю-юбит…
Вдруг неожиданно лицо Иомир окаменело, она прикрыла рот руками и чуть не уронила только что сорванную гроздь винограда. На лице девочки по очереди отразились: самое большое в мире удивление, самое большое в мире счастье, самое большое в мире горе, самый большой в мире страх и самый большой в мире ужас. Роби проследила за взглядом Иомир и увидела чью-то тень, притаившуюся между рядами. Она сразу всё поняла: один из родителей Иомир, а может быть, и оба пришли за своей дочкой, и малышка была в ужасе от мысли, что Тракарна и Страмаццо или один из детей вдруг их увидят.
В Дом сирот попадали не только сироты, то есть дети умерших родителей, но и покинутые дети, то есть дети родителей, которые по каким-то причинам ушли своей дорогой и оставили потомство на попечение Гиен. Это делило обитателей Дома сирот на две группировки, неизбежно и постоянно враждующие между собой. Брошенные дети давно и железно привыкли быть брошенными: они с малых лет боролись за выживание, были близко знакомы с голодом и жестокостью и видели в этом фундаментальные черты своей личности и вообще всего мира, что приводило к презрению и даже ненависти к любому, кто хранил в памяти воспоминания о любви и достатке. Брошенные с детства знали Тракарну и Страмаццо и были ими почти любимы, если Гиены вообще способны были любить кого-то, кроме себя. Брошенные дети доказывали одним своим существованием, что щедро предоставленный Гиенами приют и уход всё-таки способствуют выживанию: дети эти были, можно сказать, гордостью Дома сирот.
У всех брошенных была одна и та же скрытая мечта: когда-нибудь кто-нибудь придёт за ними, какой-нибудь король или королева постучат в дверь Дома сирот, разыскивая своё дитя, утерянное в какой-нибудь ужасной катастрофе: пропавшее во время землетрясения, унесённое водой в плетёной корзине во время наводнения, похищенное просто из злобы орками, троллями, эльфами, оборотнями и так далее.
Но день шёл за днём, а в дверь так никто и не стучал. Да и не было-то толком никакой двери, в которую мог бы постучать король, королева или кто бы то ни было и спросить, не здесь ли случайно находится его обожаемый ребёнок. Всего лишь овечья шкура, отодвигавшаяся только для того, чтобы пропустить внутрь Гиен и «временных опекунов», которые нанимали детей для работы, торгуясь с Тракарной, пока Страмаццо наблюдал за ними, сидя под ивой с обычным идиотским выражением на лице и с одним из самых маленьких детей, обмахивающим его от мух и жары.
Но чего на свете не бывает. На самом дне подсознания все брошенные, даже уже взрослые, давно потерявшие наивность и веру, хранили мечту о короле или королеве, которые в один прекрасный день подъедут к овечьей шкуре на золотой карете, нагруженной вкусной едой.
Другая группа детей, сироты, попадали на попечение Гиен без какой-либо предварительной подготовки и часто с совсем неподходящими воспоминаниями. И главной задачей Гиен было вырвать с корнем из молодых сердец любое чувство любви к чему-либо, кроме Далигара.
