— Ох, очень хорошо, — промолвила Изабель.
Неужели получилось?
Лицо Изабель скривилось в язвительной усмешке.
— Очень хорошо для того, чтобы убить твою семью! — заорала она на всю пещеру.
Она подняла пульт и приготовилась нажать кнопку, угрожающе глядя на Гамильтона.
— Твоя семья нашла в Нью-Йорке ключ Мадригалов. Но это не чабрец! Ты лжешь!!!
«Ты просто знаешь, что на самом деле это розмарин, потому что Люциане, скорее всего, нашли этот ключ», — думал Гамильтон, боясь произнести это вслух.
Он не знал, какие ключи были у Изабель и о каких ей было известно. И боялся рисковать, видя, что жизнь его семьи под угрозой и что все зависит от того, что он скажет.
Гамильтон покрылся потом. Так он еще никогда не волновался, даже на ответственных соревнованиях.
— А, это цинк! В конце цинк! — выкрикнул он. — Цинк, а не олово! Это единственное, о чем я солгал, не считая первого раза. Честное слово! Клянусь! Пожалуйста, не убивайте мою семью!
На лице Изабель мелькнула коварная усмешка И… она опустила пульт.
* * *
— Йона, — кто-то проворковал ему в ухо.
Йоне приснился страшный сон. Как будто он был на сцене, но в зале был один-единственный человек — женщина. Его мать и Изабель Кабра в одном лице.
— Спой про свои ключи, — приказывала она.
И тут она раздвоилась, и их стало двое. Одна — Кора, другая — Изабель. Кора кричала ему: «Нет! Нет! Молчи! Не слушай ее!» А Изабель настаивала: «Открой мне свои ключи! А не то я…»
И тут Йона проснулся и увидел, что он не на сцене, а на холодном каменном полу.
— Тебе очень больно? — жалостливо продолжал тот же певучий голос.
Боль во всем теле была невыносимой. Всякий раз, как только он делал вдох, внутри у него что-то взрывалось и осколками пронизывало с головы до пят. Раньше он даже не представлял, что может быть так больно, и удивлялся, почему он еще жив и все еще не умер от этих мук.
— Может быть, это поможет тебе, — сказал голос.
Он почувствовал укол в руку, и боль стала отходить. Но не совсем. Однако этого было достаточно, чтобы он потихоньку начал, приходить в себя. Зрение восстановилось, и он увидел над собой лицо Изабель Кабра. Мамы здесь нет.
— Мне нужны ключи, — тихо сказала она. — И ты мне их сейчас назовешь.
«Всего превыше верен будь себе, — вспомнил Йона. — Верен будь себе».
— Мы с вами разные люди, — еле слышно произнес он. — Я не Люцианин. Я — Янус. Моя мама не понимает… И я должен победить как Янус. Победа — это искусство…
— Искусство?! — взорвалась Изабель.
Йона всегда чувствовал, если публика недовольна.
— Как в «Глобусе», — голос его стал более твердым. — Я вдруг понял это. И я собирался спеть. Про то, как из-за семейной вражды Кэхиллы стали истреблять друг друга и причинять боль близким. О том, как прошла вражда, утихли страсти, награду поделили между всеми, что-то в этом роде, не знаю… поделили между собой ключи. И как, быть может… быть может…
Изабель разразилась громким сумасшедшим смехом. Она была публикой, готовой сожрать своего кумира, издеваться над ним, сломать его жизнь и карьеру.
— Кэхиллы никогда не умели делиться. Не сумеют и сейчас, — сказала она, сжала ему руку и стала больно выворачивать ее.
Наверное, в руке тоже были переломы, потому что пытка началась снова и Йона почувствовал невыносимую боль.
— Быстро отвечай мне! — приказывала она. — Какие у тебя ключи?
— Нет, — прошептал Йона.
Сознание его было уже где-то далеко. Он парил там, где ему больше не нужно было угождать маме, угождать публике и любезничать с поклонниками, где было все равно — Янус ты или нет. Неужели в нем все это время жило что-то другое, самое настоящее-пренастоящее — то, о чем он даже не подозревал?
— Ты будешь говорить, а иначе я… — начала Изабель.
— Йона пришел сюда один, — вдруг раздался чей-то голос — то ли Иана, то ли Дэна. — Вы не можете угрожать тем, кого он любит, их здесь нет.
«Один, — подумал Йона. — Я один».
— Да, Йона пришел один, — согласилась Изабель. — Но вы знаете, некоторые родители… Короче, когда ты сам ни на что не способен и наживаешься на своих детях… Смотрите, ну разве это не мило, что старый, бездарный Бродерик сам прибыл на наш остров?
Она приподняла Йоне голову, и сквозь новый приступ боли он увидел на стене большой экран. Его отец, прикованный к могиле, сидел на земле и беззвучно шевелил губами. По лицу его текли слезы.
«Нет, он не плачет, — увидел Йона. — Он поет!»
И приглядевшись, Йона узнал эту песенку по губам.
Йона, мой сыночек,
Йона, мой дружочек,
Йона, мой родной…
Это была первая песенка в его жизни, которую они сочинили вместе с папой.
И Бродерик приехал за своим сыном на этот остров не потому, что за это он получил бы большие деньги, нет! Он приехал туда, потому что там был Йона. Потому что он любит его.
И как же он раньше не догадался? Почему ему в голову не приходило, что отец был ему настоящим другом?
— Я убью твоего отца, если ты сейчас же не выдашь мне все свои ключи, — с ледяным спокойствием сказала Изабель, поднеся к его глазам пульт.
«Молчи! Не говори ни слова, что бы ни случилось!» — кричала Кора Уизард.
Йона смотрел на экран, где его отец пел старую смешную песенку. И вдруг он понял про себя все. Он хочет быть самим собой. Не больше и не меньше. И теперь он впервые понял, какой у него отец. И ему не пришлось выбирать.
— Жемчуг, — еле слышно произнес он, — мед, сера…
* * *
«Ты слышишь? Йона, оказывается, был готов к перемирию еще в „Глобусе“. — Дэн телепортировал свои мысли сестре. — То, что он только что сказал, это ведь похоже на Мадригалов!»
«Ага, только он нашел какой-то странный способ примирения, — мысленно отвечала она. — И вообще, теперь он с переломанными ногами не очень-то годится на роль борца за мир!»
«А Гамильтон? — думал Дэн. — Втроем мы с ним…»
Но Гамильтон не сводил глаз с экрана, повторяя снова и снова: «Мам. Пап. Рейган. Мэдисон». Он даже не смотрел в сторону Изабель.
И Эми больше не могла смотреть в экран и на Нелли.
Дэн глубоко вздохнул. Изабель закончила истязать Йону. Пришла очередь Эми с Дэном. Она отвела их в сторону.
Дэн не стал ждать.
— Мускат, — сказал он. — Лилия. Медь…
Каждое слово было предательством всего, за что они боролись на протяжении всей гонки за ключами. Дэн не просто отдавал ей все ингредиенты. Он предавал память о Грейс, надежды Мадригалов, мечты своих родителей.
Но жизнь Нелли стоила того.
* * *
— Которого из моих братьев вы нашли в самолете? — спросила Шинед, щурясь в экран. — На экране плохо видно…
— Не все ли равно? Или ты любишь одного больше, а другого меньше? — насмешливо спросила Изабель. — Кого из этих калек ты предпочитаешь?
— Мои братья не калеки! — закричала Шинед, бросившись на Изабель. — Не смейте так говорить о них!
Изабель отступила назад.
— Нет? — невозмутимо продолжала она. — А как мне их еще называть? Твой Тед слеп, как крот, с тех пор как прогремел взрыв в Институте Франклина. Ах, бедный мальчик! Бедный Тед! А какие тонкие чертежи, какие хитроумные схемы он рисовал!
Услышав эти слова, Гамильтон вскрикнул.
— Тед не слепой! — отвечала Шинед. — У него недостаточное зрение! Но он видит свет и понимает, когда совсем темно!
— Ах, ну да, конечно, — качая головой, пропела Изабель. — Свет и тьма. А Нед? Что это он все время жаловался мне на постоянные боли в голове? Видите ли, «я не могу думать, когда у меня болит голова»! И лекарства ему не помогают! — она прищелкнула языком и слащаво залепетала. — Бедный мальчик, бедный мальчик! Такой гений и даже не может думать!
— Он вылечится! — крикнула Шинед. — И Тед снова начнет видеть! Когда я получу формулу…
— Нет, — сказала Изабель, вплотную подойдя к ней. — Нет. Ты не получишь формулу. Она моя. Твоим братьям не суждено выздороветь. Но зато ты можешь спасти им жизнь, если сейчас же назовешь мне ключи! Нед, Тед, какая разница?
Шинед не могла говорить дальше. Она задыхалась от рыданий.
Изабель занесла палец над пультом.
* * *
«Неужели братья Старлинги были так сильно ранены? — Алистер был потрясен этим известием. — Неужели это правда? Один ослеп, а другой обречен на непрерывную головную боль?»
Он удивился, как он сам ничего не заметил, когда они встретились в музее Тейт Модерн. А потом в Церкви Святой Троицы… И потом он несколько раз общался с детьми во время еды.
«Нед все время молчал, — вспоминал Алистер. — В остальном они почти не отличаются друг от друга».
И вдруг он понял. Они помогают друг другу скрывать свои увечья: Нед — это глаза Теда. А Тед думает за Неда, когда того одолевают особо сильные приступы боли.
