— Да нет, откуда. Я просто нашла его среди других пачек, споткнулась — а он тяжёлый, я подумала — какой-то шутник принёс кирпичи, а потом открыла, ну и…
— Это не страшно, — сказал господин Вегнер. Голос у него был мягкий, бархатный. Как кошачьи лапки. — Все пачки фотографировали, выкладывали в общую группу. Найти будет несложно.
Марта сделала ещё один круг у фонтана. Смотрела на окна домов — на те, что светились. Пыталась представить, в котором из них сейчас не спит господин Вегнер.
Как-то совсем забыла, для чего, собственно, звонит. А с другой стороны — он же работает с костями не первый год, да? Наверняка знает о них больше, чем она когда-нибудь будет знать.
Вот последняя его фраза смутила Марту намного сильнее.
— Я думала, вам это для себя. Не для егерей.
— Ну конечно. Но если узнаю, кто принёс, может, смогу получить ещё. Для экспериментов мне этого материала хватит надолго, но скорее всего потребуется дополнительный. К слову, ты что-нибудь сумела выяснить насчёт драконьих падений в Ортынске?
— Пока в основном слухи, чепуха всякая. Если бы я лучше понимала, что именно нужно… Господин Вегнер, а чересчур будет, если я попрошу вас рассказать немножко больше? Обещаю никому…
Он снова засмеялся. Вот бывают же люди с таким мелодичным, чистым смехом! Откуда они только берутся!
— Верю, Марта. Верю, что никому не расскажешь. И знаешь — я сам думал о том, чтобы раскрыть тебе чуть больше. Тебе наверняка будет интересно. А мне… если честно, мне иногда очень не хватает человека, с которым можно поговорить по душам. Посоветоваться, поспорить. Но, — добавил он насмешливо-строгим тоном, — попрошу не забывать: в пределах школы мы с тобой учитель и ученица. Никаких поблажек. Никаких посторонних разговоров. И никакой фамильярности, а то меня уволят в два счёта, к чёртовой бабушке. Учти: от твоей осмотрительности, таким образом, будет зависеть не только моя карьера, но и судьба всего человечества.
— Постараюсь оправдать доверие, — в тон ему ответила Марта.
Они засмеялись, теперь уже вдвоём. Это было потрясающее чувство: смеяться вместе с ним.
— Ну, спокойной ночи, Марта, — сказал наконец Виктор Вегнер. — Буду ложиться, завтра рано вставать.
— И я тоже скоро буду, — соврала она. — Спокойной ночи, господин Вегнер.
Ещё раз огляделась — вон там, решила, он мог бы жить в той угловой, под крышей. Оттуда ближе к звёздам, а по утрам хорошо видны старые часы на башне — всё, что осталось от ратуши. Они не бьют и не ходят, но всё равно сверху должны выглядеть красиво, особенно на рассвете, когда солнце золотит стрелки.
Потом она взглянула на собственные часы и, вздохнув, ещё раз взвесила все «за» и «против».
Хотя что там было взвешивать! Сегодня её вечер, её ночь. Ей всё удаётся. И откладывать на завтра не стоит. В конце концов, ей ведь по дороге!
Так что она развернулась и поспешила на кладбище.
* * *
— «Экстренное сообщение, — жестяным голосом бубнил приёмник в домике сторожа. — На триста семьдесят втором году жизни умер один из выдающихся граждан нашей страны, Эльфрик Румпельштильцхен. Ветеран трёх Крысиных войн, кавалер всех семи Киноварьих подвязок, в последние годы он являлся бессменным и незаменимым министром финансов при нашем мудром правителе. Его талант, изобретательность, безоглядная преданность общему делу давно уже вошли в легенды. Именно Эльфрик Румпельштильцхен сумел вопреки всем экономическим блокадам и прочим бессмысленным ухищрениям заморских держав наполнить нашу казну звонкой монетой. Весь наш народ, всё правительство, кабинет министров и сам Главнокомандующий склоняют головы в молчании перед гением покойного. Скорбь о нём лишь утвердит нас в желании до победного конца сражаться за наши светлые убеждения и ценности, нести мир и процветание неблагодарным соседям. Так — победим!»
Приёмник прокашлялся и продолжал:
— «А теперь о других новостях. В связи с переориентацией государственной экономики во всех областях страны временно приостановлены уборка и складирование соломы. Излишки заготовленного сырья будут по мере возможности утилизироваться с тем, чтобы расчистить склады. Что до посевной кампании…»
— Ну вот, — сказал другой, живой голос. — А я Гиппелю ещё когда говорил. Предупреждал. Да кто ж Михала слушает? Что Михал может толкового рассказать, да?
Из-за домика вышел, поддёргивая штаны, крохотный щуплый старичок в серой безрукавке. Подвигал носом, полуприкрыв глаза. Смачно чихнул.
— О, — сказал. — И то правда.
Потом он обнаружил Марту и комично вскинул брови:
— А ты, красавица, что здесь забыла? На негру ты не похожа, на пороховницу тоже.
Пороховницами и пороховниками звали клиентов Губатого — тех, кто втирал в дёсны «порох». В основном это были молодые ребята, всяческая богема, как бы творческая молодёжь. Ника полгода, ещё до Йохана, встречалась с одним пороховником, так что Марта была наслышана о той тусовке. Ширяться и ходить за вдохновением на кладбище — спасибо, как-нибудь без неё.
А неграми звали негромантов и негроманток — тех, кто пытался по найденным в Сети руководствам, якобы сканам из древних манускриптов и тому подобной лабуде, возвращать к жизни мёртвых. Эти были, в принципе, безобидные: могилы не раскапывали, в склепах гробы не взламывали. Устраивались рядом, чертили черепашьим когтем на земле или мелом на полу склепов очень могущественные и крайне тайные символы, сжигали клочья паутины, шерсть морских свинок, коконы бражников, читали вслух стишки без ритма и смысла, плевали на ладонь, потом втирали слюну себе в лоб и раскачивались, закатив глаза. Однажды Чистюля с Эриком и Натаном решили проследить за такими; притаились неподалёку, а потом пуганули в самый ответственный момент. Негры драпали так, что едва не своротили пару древних памятников.
— Я, — сказала сторожу Марта, — к отцу.
Старичок крякнул, приосанился и зачем-то разгладил жидкие усики над верхней губой.
— Ага, — кивнул. — И где ж он лежит? Ты погоди, я сбегаю за фонарём и проведу. Хотя время, скажем прямо, ты выбрала не самое удачное. Но… понимаю, я за эти годы всякого насмотрелся и наслушался. Недавно?.. Родные хоть остались?
Говорил он с этаким рутинным сочувствием, даже без особого любопытства. Просто человеку ночью на дежурстве скучно, а тут оказия.
— Вы не поняли, — вежливо сказала Марта. — Мой отец работает на ночной смене, у господина Гиппеля.
Старичок замер на полпути к двери, обернулся.
— Ах, — произнёс, — в этом смысле.
Он покашлял, с пристальным вниманием разглядывая носки своих ботинок.
— Тогда тебе прямо по аллейке, знаешь, где часовня и старые склепы? Не заблудишься, они там скоро займутся очередной решёткой, увидишь и услышишь. Фонарь дать?
— Спасибо, — сказала Марта, — я без фонаря.
Возле старых склепов — она это видела даже отсюда — горели огни. Переносные лампы на высоких штативах, как выяснилось, когда Марта подошла поближе.
Вдоль забора стояли ещё не крашенные решётки. Узкие, в размер двери.
Несколько человек в оранжевых спецовках как раз тащили одну такую к распахнутому склепу. Отец Марты стоял у входа и руководил. Рядом расхаживал Гиппель, с кем-то ругался по телефону.
— Да плевать, — взмахивал он локтём, — и на планы, и на распоряжения. «Что в моих силах», ага. Так над временем и пространством я не властен, не сложилось как-то, знаете. Откуда я вам возьму?.. Кого? Куда?! Вот именно туда себе пусть и засунут. Тут с подвисшими бы разобраться. А нет мест, господин Гёррес, и так уплотняю по максимуму. Пусть в другой какой-нибудь… да плевать, год назад находили… Ах, поменялась политика, новые директивы? Их пусть тоже, туда же… мы тут эти самые директивы оценили и распробовали. Вам самому количество несчастных случаев по городу за последнюю неделю ни о чём?.. Я откуда?!.. Так они ж потом куда, по-вашему, попадают? А вы мне про места. Ага. Именно! Вот прямо сейчас, ударными темпами и готовим. Чтоб хотя бы по лампочке людям, матрасы какие-нибудь… ну да, людям, а кто ж они, по-вашему? В общем, скажите там мэру — а надо будет, я и сам, не из пугливых, ничего, — скажите, чтобы там даже не думали. Пускай разворачивают и двигают в Истомль или Урочинск… Уже? Ну, я не знаю, в другие города, не моё дело разбираться с перевозками…
Отец между тем заметил её. Вскинул брови, махнул рукой рабочим, чтобы справлялись без него.
— Марта? Что-то случилось?
— Нам нужно поговорить, — сказала она. — Это важно.
Отец оглянулся на Гиппеля, тот кивнул, мол, всё в порядке, идите, разговаривайте.
Они отошли подальше от склепов, чтобы не перекрикивать шум, там как раз включили сварочный аппарат.
— Это насчёт Элизы. Я видела её вечером… её руки. Пап, надо ей помочь. Нельзя так. Может, ты на неё сердишься, ну, за Будару, только это совсем скверно. Даже я её простила… хотя она ехидна, конечно, та ещё.
