— Трещины? — Тициан хлопал руками по луже, будто мог их обнаружить и заткнуть.
Дарио посуровел и деревянным голосом сказал:
— Ладно. Мы, значит, идем ко дну. Но перед нами земля… или что-то похожее. Ты, Унка, ведь знаешь, что там такое.
Она кивнула.
— Если я не обманываюсь, там — труп. Причем не совсем обычный. Русалки учуяли его издалека и уплыли. Они испугались.
— Тру… Труп? — пробормотал Тициан. Но ведь эта штуковина длиной метров… метров семьдесят или восемьдесят? Так? — Ему никто не ответил, и он повторил громче: — Так ведь?
Они постепенно приближались к светло-серому бугру. Мало-помалу его очертания вырисовывались все рельефнее.
— Труп морской ведьмы, — сказала Унка.
У Серафина екнуло сердце.
— Морской ведьмы, — повторил Аристид и тоже было подскочил, но Дарио с такой злостью заставил его сесть на место, что Серафин хотел заступиться за малыша, но передумал и спросил Унку:
— Сколько мы еще продержимся?
Она медленно провела рукой по воде, скопившейся в черепаховом панцире.
— Часа три. Может быть, четыре. Если панцирь не лопнет.
— Сможем мы доплыть до суши?
— Не имею ни малейшего представления, где она находится.
Серафин вскинул голову. Его уже ничто не могло ни удивить, ни испугать.
— Следовательно, нам надо убраться с панциря?
— Да.
— И влезть вон на ту штуку?
— Ведьма мертва, — сказала Унка, — и никому не причинит зла.
— Постойте! — Дарио потер ладонями глаза, потом — виски, — Вы действительно хотите переселиться на дохлую ведьму?
Унка принюхалась к ветерку.
— Она умерла не так давно. Тело в воде сохранится еще дня два.
— Во всяком случае, дольше чем три-четыре часа, — подал голос Серафин в поддержку Унки, хотя и не мог понять, как он сам соглашается на такую жуткую авантюру.
— Я туда не пойду, — прохныкал Аристид.
Тициан молча выжидал.
— Я ни за что туда не полезу! — Аристид с крика перешел на панический визг.
— Она нам ничего плохого не сделает, — увещевал его Серафин. — Она наше единственное спасение.
Тициан решил его поддержать:
— А если бы это была просто мертвая рыба? Ты бы ее небось даже на зубок попробовал.
Аристид в растерянности взглянул на Тициана, его лицо исказилось гримасой, и он завыл тонким голосом:
— Вы все с ума посходили! Совсем сошли с ума!
Дарио, даже не взглянув на него, сказал:
— Течением нас несет прямо туда. Минуты через две подплывем.
Аристид было снова заголосил, но Дарио так глянул на него, что тог осекся. Глаза Дарио снова сузились, когда он перевел взор на колыхавшийся в воде труп морской ведьмы.
— Это ее лицо, вон там?
Все взглянули туда, куда он показал.
— Да, — сказала Унка.
Она вдруг сильно побледнела и умолкла. Никто этого не заметил, кроме Серафина, но он не задавал лишних вопросов. На вопросы и ответы еще будет время, когда они переберутся на свое новое пристанище.
Подул ветерок и донес до них отвратительный запах, какой бывает на венецианском рыбном рынке по воскресеньям.
Ведьма лежала на спине. Серафин уже разглядел, что у нее было тело огромной старухи — по самые бедра, а дальше виднелся колоссальный рыбий хвост, такой как у русалок, только величиной чуть ли не с корабль. Ее длинные волосы распластались на воде густым зеленым полукружьем, как водоросли. Надо было постараться, чтобы тонущий черепаховый панцирь не попал в эту волосяную сеть, где он мог запутаться и опрокинуться или застрять в зеленых прядях.
Серафин высказал вслух свои опасения, и все стали грести руками, чтобы направить посудину к чешуйчатому хвосту, где можно было легче и безопаснее подобраться к морской ведьме. Даже Лалапея помогала, как могла, хотя Серафину подумалось, не пользуется ли она просто случаем, чтобы снова окунуть руки в воду и что-то снова там ловить или щупать, — кто ее знает?
Осталось два метра.
Один метр.
Черепаховая скорлупа стукнулась о рыбий хвост трупа. Каждая пластинка чешуи была размером с колесо повозки, причем вся чешуя уже покрылась илом и тиной, забившейся под огромные чешуйки. Мерзкий запах бил в нос, мальчишки отплевывались, едва справляясь с тошнотой, пока мало-помалу не притерпелись к зловонию. Только Унка и сфинкс никак не реагировали на вонь.
Никто не хотел первым дотронуться до чешуйчатого хвоста. Даже Унка, бледная как мел, неподвижно глядела на мертвую ведьму, хотя Серафину почему-то казалось, что она взволнована вовсе не от страха или отвращения. «Потом, потом, — говорил он себе. — Сейчас не до того».
Он собрался с духом, оперся о плечо Дарио, оттолкнулся от качающейся черепаховой посудины и ухватился рукой за край чешуйчатой пластины. Чешуя напоминала черепичную крышу, пластины накладывались одна на другую, за них можно было цепляться пальцами и опираться на них нотами. Если бы не трупный запах, Серафин чувствовал бы себя здесь почти как дома: он в Венеции облазал столько крыш вдоль и поперек, что взобраться по большой чешуе рыбьего хвоста было для него проще простого.
Серафин влез повыше, оглянулся и посмотрел на черепаший панцирь. Отсюда было хорошо видно, что посудина до половины наполнилась водой. Предсказание Унки было слишком оптимистично. Серафин прикинул, что панцирь пойдет ко дну даже менее чем через час.
Он ничем не мог помочь своим спутникам и лишь смотрел, как они один за другим перебирались через край тонущей посудины, хватались дрожащими руками за чешую и старались удержаться на скользкой поверхности. Слой ила и гнилой тины делал чешую осклизлой, словно намазанной мылом, но всем удалось наконец подняться на верхнюю часть хвоста. Последней покинула черепаший панцирь Унка. Серафин и Дарио протянули ей руки и подтащили наверх.
Посудина немного покачалась на волнах возле трупа, а потом ее подхватило течением и понесло в открытое море. Аристид и Тициан с тоской смотрели ей вслед, но Серафин предпочел заняться осмотром огромного мертвого тела, на которое они высадились.
Его уже не тянуло на рвоту, но от легкой тошноты он еще не избавился. Никогда в жизни он не видел ничего более мерзкого, но заставил себя выпрямиться и сделать несколько шагов по рыбьему хвосту к верхней части туловища.
Чья-то рука легла ему сзади на плечо.
— Позволь мне пойти вперед, — сказала Унка, опередила его, и они пошли друг за другом дальше. Остальные вместе с Лалапеей остались ниже на хвосте. Пока труп тихо покачивался на волнах, им тут ничего не грозило, и Серафин, пару раз вздохнув с облегчением, следовал за молчаливой Ункой.
Когда чешуйчатая поверхность осталась позади, они ступили на нечто совсем другое. Живот ведьмы был мягок и рыхл, вмятины от их шагов тотчас заполнялись жижей. Ему часто приходилось бегать вечером по площадям Венеции после того, как рынки закрывались, а мостовые там были еще покрыты кучами гнилых овощей и фруктов, которые вот так же чавкали у него под башмаками, как эта туша.
Они пробирались между ребрами. В продолговатых впадинах скопилось довольно много воды, где плавали какие-то крохотные морские твари.
Серафин уже разглядел и подбородок ведьмы — острый выступ, за которым виднелись скулы и щеки. Были видны и ноздри — две большие темные дыры под крупным горбатым носом.
Подбородок был перерезан широким шрамом, который зарос диким мясом. Унка, заметив шрам, замерла на месте.
— Что случилось? — Серафин невольно огляделся. Вроде бы ниоткуда не грозит никакая опасность. Однако лицо Унки сделалось мертвенно-бледным.
— Унка, — настойчиво спросил он. — Что с тобой?
— Это — она.
Он наморщил лоб, в желудке засвербило, словно от предчувствия чего-то страшного.
— Кто — она?
Унка отвечала, глядя мимо него на уродливый шрам, длинный, как лошадиная узда.
— Ведьма, которая взяла у меня мой «калимар».
— Твой русалочий хвост?
Она кивнула.
— Я сама ей его предложила, а она мне дала взамен человечьи ноги.
— Зачем?
Унка тяжело вздохнула, помолчала, а потом рассказала Серафину историю своей первой большой любви, без утайки рассказала о сыне торговца, поклявшемся ей в верности, но подло ее обманувшем. О том, что ведьма по ее просьбе дала ей ноги женщины, но не избавила от русалочьей насти с острыми зубами; о том, как два человека забили ее до полусмерти, а любимый жених и не пытался ее защитить; и о том, как Арчимбольдо, в ту пору еще мальчик, ее нашел, выходил и приютил в своем доме.
— Мерле знает мою историю, — сказала под конец Унка. — Она — первая после Арчимбольдо, кому я обо всем этом рассказала. Ты вторым узнал обо мне все.
Ее последние слова прозвучали вяло и безучастно, не как предупреждение или вызов, а просто как констатация факта.
Серафин перевел взгляд с нее на серое вздутое лицо ведьмы.
