— Что это? — сумрачно спросил Корнелий.
Небрежно и почти весело, словно не было прежнего разговора, Цезарь объяснил:
— Я тут хотел решить задачку о шарике: куда он девается между двух зеркал? Помните, вчера мальчик рассказывал? Антон, кажется…
— Ну… и что? — по–настоящему удивился Корнелий. — Зачем это тебе?
— Так. Любопытно.
— И… решил?
— Видите, что получается.
— Вижу. Шарик в кольце, и никуда он не исчез.
— А если вот так…
Широкая лента порвалась, перекрутилась и сомкнулась опять, изобразив нечто вроде восьмерки. Шарик выскочил на ее внешнюю сторону…
— Кольцо Мёбиуса, — сказал Корнелий. — Соединение двух плоскостей в одну…
— Ага, — откликнулся Цезарь, и впервые прозвучала у него озорная ребячья интонация. — А теперь… опять!
Ленточная восьмерка порвалась вновь и соединилась в обычное кольцо. Только шарик бегал уже не внутри, а снаружи кольца.
— Видите? Он ушел на другую плоскость!
— Вижу… Только понять не могу.
— А если представить вместо плоскостей трехмерные пространства? Они тоже на миг разорвались и соединились в одно, а шарик в это время перескочил…
— Ты мудрец, — без капли иронии сказал Корнелий. — Откуда это у тебя?
— Мы с папой часто играли в пространственные игры. Когда он дома бывал… Я один раз построил семимерный субкристалл с переходом в межпространственный вакуум. Папа не поверил, начал перезапись… А Бим не выдержал, отключился…
Последние слова Цезарь сказал уже вяло, угасающим голосом. И опять обмяк.
Чтобы он совсем не сник (хотя не все ли равно?), Корнелий торопливо спросил:
— Ну а за счет чего происходит разрыв и соединение пространств? Или это «уже другая задача»? Как в анекдоте про студента и профессора?
Цезарь приподнял и уронил плечи.
— Не знаю… Извините, у меня голова разболелась. Отсюда можно уйти до конца занятий? Я хочу лечь.
— Иди… — угас и Корнелий. — Я скажу учителю.
Оставшись в кабинете, Корнелий устало сел на хлипкий вертящийся табурет. И вдруг почувствовал: пальцы запросились к пульту. Рефлекс, наверно…
Экран был маленький, но пульт стандартный. Правда, большой ряд символов и микрофон для звуковых команд были заблокированы, однако Цезарь (ловкий парнишка все–таки!) умело обошел блокировку, подключившись к ВОТЭКСу через канал общешкольного информатория (видимо, подбросил такой хитрый вопрос, что Центральная Учебная Машина сама сомкнула контакты с большой сетью).
Корнелий привычно бросил пальцы на клавиши. В глубине стереоэкрана возникло желто–красное паутинное кружево остроугольной композиции. И неожиданно сложилось в узор, напоминающий фигурную решетку на тюремном окне…
И тогда Корнелий, обмерев от мгновенной слабости, от неожиданной надежды, послал вызов: «Информация юридической службы. Логические задачи…»
А в самом же деле! Юридическая Машина должна учитывать прецеденты! В старину, если человека расстреливали и не могли убить первым залпом, его потом лечили и миловали. Если у повешенного рвалась веревка, его тоже щадили!
«Субъект А, будучи приговорен к административной казни по штрафному миллионному шансу, не смог быть подвергнут акции по вине исполнителя (субъект В), оказавшегося не готовым к выполнению данной служебной обязанности. В то же время должностным лицом (субъект С) индекс осужденного был заранее снят с контроля, а субъект В — тоже заранее — подписал протокол о состоявшейся акции… Может ли в данном случае субъект А рассчитывать на помилование — с учетом прецедента, который условно назовем «лопнувшая веревка»?..»
Дальше Корнелий, судорожно давя податливые кнопки, подробно изложил ситуацию с неудавшимися казнями (в том числе и случай с героем фильма «Дочь контрабандиста») и факты отмены судебных приговоров. Потом загнал текст в шифровальный блок.
Алгоритм получился на три с половиной строки. Почему–то не доверившись транслятору, Корнелий сам отстучал цепочку цифр, букв и знаков. И, потеряв дыхание от тоскливого страха и жалобной надежды, стал ждать.
Сероватая пустота экрана мерцала голубыми искрами помех: машина была не экранирована. Оно и понятно: безындексные ребятишки не излучают. Но Корнелий–то излучал! Его лишенный юридической силы индекс по–прежнему посылал в эфир свои микроимпульсы. Кричал: «Я живой!»
Экран был пустым странно долго (или так показалось?). Потом повисли в пустоте светящиеся строчки: «Прошу подождать. Изложенные условия на грани нестандартной ситуации».
И Корнелий, изнемогая, ждал еще целую вечность… Наконец строчки мигнули, пропали, и на их месте возникли другие:
«Ссылка на прецедент несостоятельна. Помилование субъекта А могло иметь место в том случае, если бы субъектом В ему был введен раствор и этот раствор не оказал бы запрограммированного действия (аналогия с лопнувшей веревкой). В условиях задачи субъект А не подвергался воздействию со стороны субъекта В (исполнителя) и потому по–прежнему подлежит штрафной акции. Субъект В, виновный в неисполнении и досрочном подписании протокола, и субъект С, заранее снявший индекс с общего контроля, в данном случае считаются несоответствующими служебному положению, подлежат ведомственному суду (первый по административной, второй по уголовной части) с передачей приговора на санкционирование и штрафную жеребьевку штрафной Машине муниципального уровня…»
Корнелий не ощутил нового приступа страха или уныния. Наоборот, даже какое–то облегчение почувствовал. Наверно, оттого, что не надо больше ждать и мучиться… Он посидел еще, тупо глядя в искрящуюся глубь опустевшего экрана.
Потом щелкнул динамик. Негромкий голос инспектора Мука сказал с усмешкой, но тревожно:
— Это Альбин… То есть «субъект С»… Корнелий, дружище, не играй в такие игры, а то зацепят на контроле, копать начнут. Все обращения в юридическую сеть фиксируются автоматически, ты же не дитя, должен понимать… Я тебе говорил: сиди тихо, не шебуршись.
— Тебя бы на мое место, — выдохнул Корнелий.
— Понимаю… А я что? Я и так все, что могу… Мы с тобой, можно сказать, одной веревкой повязаны. Проникнись…
После обеда Цезарь сходил к люку прачечной и торопливо переоделся в свое — чистое и отглаженное. И опять словно отгородился от всех крепкой стенкой. Но когда ребята пошли играть во двор, в спальне сидеть не стал, вышел за остальными. Сел на скамейку у забора и смотрел, как мальчишки и девчонки в зарослях желтой акации сооружают «балаган».
Корнелий разрешил ребятам взять в кладовых старые листы пластика, пустые контейнеры, остатки рулонной пленки, и обрадованные бичата стали сооружать себе «летнюю дачу». Хоть какое–то развлечение в жизни. Тем более что завтра воскресенье. (Господи, значит, Корнелий здесь всего неделю! А кажется — год!)
В «балагане» ребята хотели устроить что–то вроде пикника. Ножик сказал, что у них с Тышкой общие именины (вроде бы оба родились в августе), и они будут сегодня праздновать.
— Можно, господин Корнелий? Мы шуметь не будем… А потом мы «балаган» разберем и все сложим на место…
— Валяйте…
И старшие, и малыши работали старательно, без лишней суеты. Спокойно и почти весело. Но видно было, что сумрачный Цезарь, молчаливо сидящий в отдалении, им в тягость. То ли виноватыми себя чувствовали, то ли стеснялись новичка. И злились про себя, наверно. Нет–нет да и бросят неловкий взгляд.
Видимо, Цезарь понял, что дальше так нельзя. Что ни говори, воспитание — великая вещь. Если мальчишку десять лет учили быть человеком, он не позволит себе долго смотреть волчонком на тех, кто не виноват в его беде. Корнелий увидел, как Цезарь встал и, словно пересиливая себя, подошел к Илье.
Илья сидел поодаль от остальных и старался содрать крышку с большого пластмассового контейнера от какого–то прибора. Крышка не поддавалась.
— Извини, но так ничего не получится, — негромко и отчетливо сказал Цезарь. — Надо чем–то подцепить…
Тут же возник рядом Чижик — с железкой, похожей на стамеску:
— Вот! Годится?
Илья сидя зажал скользкий ящик пыльными побитыми ногами, а Цезарь железной полоской подколупнул крышку. Она с чавкающим звуком отошла. Илья засмеялся. Они взглянули друг другу в лицо. Корнелий, устроившись под яблоней, смотрел с пяти шагов. На миг ему показалось, что Цезарь тоже наконец вот–вот улыбнется.
«Ну! — с неожиданным нетерпением нагнулся вперед Корнелий. — Давай…»
Цезарь не улыбнулся. Но кажется, лицо его чуть потеплело. И может быть, какая–то ниточка — намек на симпатию — появилась между мальчишками. Возможно, Илья, смахивающий на юного скрипача (хотя и с синяками на ногах, нечесаный, в порванной рубашке), казался Цезарю ближе и симпатичнее других безынд. Более похожим на одноклассников из частного колледжа профессора Горна.
