Опять они зашумели, заспорили, наконец старый гусь сказал: «Мы тебя можем взять, но только если будешь кормить нас в полете. Ты наши сети перепутал, мы рыбы не поели, нам без пищи до лугов тебя не донести, сил не хватит…»
Маленький рыбак говорит: «Буду кормить!»
А сам думает: «Как–нибудь долетим».
Гуси слетали в лес, нащипали веток, сплели клювами не то корзину, не то гнездо большущее, посадили в него маленького рыбака и понесли. Над горами, над лесами… Час летят, два летят. Шестеро корзину несут, шестеро — просто так, рядом. А потом меняются… Вот сменились десятый раз, и один гусь вдруг закричал: «Есть хочу, сейчас упаду!»
Испугался маленький рыбак, не знает, что делать. А гусь опять кричит: «Падаю!..»
Маленький рыбак заплакал, собрал силы, оторвал от ноги кусок мяса, бросил гусю в клюв… Не бойтесь, это не так уж больно было, ноги–то все равно отмороженные… Ну, больно, конечно, да терпеть можно… А тут другой гусь кричит: «Есть хочу!»
Оторвал маленький рыбак кусок от другой ноги… А в это время третий гусь закричал…
Вот так летят они, кормит маленький рыбак гусей своим телом, плачет и думает: «Скорее бы долететь, хоть одним глазком на луга поглядеть, а то ведь умру и не увижу…»
И вот опустились они на берегу синего озера, в котором белые облака плавают, отражаются. Обступили гуси корзину, загоготали испуганно, крыльями захлопали: почему маленький рыбак голову уронил, почему в крови? А как поняли — всполошились еще пуще! Выплюнули мясо, приложили к ранам на ногах, на руках, а старый гусь раны заклеил волшебной слюной. Потом окунули они в озеро крылья, обрызгали маленького рыбака, тот и очнулся…
Смотрит — слева синяя вода, справа, до самого края земли, высокая трава с цветами и густые рощи среди лугов, будто острова. А между рощ, над травою, там и тут белые дома с красными крышами стоят. А от домов идут люди. Мужчина идет, и женщина, и девочка с мальчиком. Волосы у них желтые, глаза синие, а лица добрые. А впереди рыжая собака бежит, хвостом машет. Глаза у собаки золотистые, язык розовый, и она будто смеется.
Гуси тут как закричат: «Люди–люди, га–га–га! Мы вам мальчика принесли с дальней стороны!» И улетели.
Маленький рыбак стоит и не знает, что делать. Собака подбежала, стала теплым языком последние ранки на нем зализывать.
А девочка спрашивает: «Ты чей?»
Он говорит: «Ничей, сам по себе. Меня гуси принесли…»
Женщина говорит: «Хочешь с нами жить? Я буду твоя мама…»
Он как побежит, как обнимет ее…
Мужчина говорит: «Я буду твой отец».
Мальчик говорит: «Я буду твой брат».
А девочка: «Я буду твоя сестра».
А собака ничего не говорит, только хвостом машет, но и так все понятно…
Вот и вся сказка…»
Они с минуту сидели неслышно, не возились, не шептались. Потом потихоньку завздыхали, зашевелились.
Чижик осторожно сказал с тумбочки:
— Нет, это не все. Еще сказка про луга, как там люди живут… Антон, расскажи.
— Про луга — это уже не сказка, — строго возразил за спиной Корнелия Илья.
А неуклюжий Дюка завозился и вздохнул:
— Про гусей — это сочинительство, а про луга — по правде.
Они все опять зашептались, запереглядывались. Старшие девочки — Дина и Лючка — встретились глазами с Корнелием и отчужденно потупились. Он почувствовал себя гостем, которому деликатно намекают, что пора заканчивать визит.
Конечно, у них свой мир, свои тайны, своя сказка, которая, кажется, стала чуть ли не религией. Сказка–надежда про волшебную страну, куда можно бежать из постылой тюрьмы…
Он хотел встать, но Тата вцепилась в локоть. Надо же!..
Антон вдруг сказал, глядя прямо в лицо Корнелию:
— Чего ж рассказывать сказки про луга. Вот если бы найти человека… — Он словно принимал Корнелия в равноправные собеседники. — Гусей, конечно, по правде не бывает, а вот люди, которые умеют уводить, они есть…
— Уводить на Луга? —прямо спросил Корнелий.
— Ага… — выдохнул Антон.
А Лючка, обнявшись с Диной, мечтательно объяснила:
— Это дальняя земля такая. Может, даже другая планета… Там все без индексов живут, и если кто–то сирота, ему сразу говорят: «Иди жить к нам». И луга кругом зеленые–зеленые… Только бы знать, как уйти…
— Антон, расскажи про Вика, — попросил Ножик.
— Сколько можно про одно и то же…
— А ты Корнелию… господину Корнелию расскажи.
— Ну, ладно. — Антон опять быстро глянул Корнелию в зрачки. — В той школе, где я раньше жил, в Суме, три года назад… там привезли одного. Вик его звали. Он был тогда такой, как я сейчас… Он говорил, что может уйти. На Л у г а… Через зеркала… Мы сперва не верили, а он вот что делал. Два зеркала берет и ставит их вот так… — Антон сдвинул прямые ладони под углом. — Примеряет, примеряет… А потом берет железный шарик и между зеркальцами — раз! С размаху! Мы думаем, осколки будут. А ничего, даже звону нет. И шарика нет. Нигде… Вик говорит: «Он уже там». — «Где?» А он: «В дальнем краю, на зеленых Лугах…» Тогда я про Луга и услыхал первый раз… Вы не слыхали… господин Корнелий?
Корнелий молча покачал головой. Антон опустил глаза — недоверчиво и недовольно.
— А дальше что? — нетерпеливо сказал Ножик.
— А дальше… Он говорит: «Уйдем вместе». Хотел нас научить, да не успел. Кто–то настучал, за ним пришли… Он тогда встал в коридоре, там с одной стороны зеркало такое, от пола до потолка, а с другой — стеклянная дверь. Он дверь–то дернул, она встала к зеркалу углом. Он в эту щель отшатнулся — и все. Нет его… Бегали, искали, всех допрашивали. Потом школу расформировали, она большая была… Неужели вы про такое дело не слышали, господин Корнелий?
— Откуда же…
— Но вы же воспитатель.
— Я не настоящий воспитатель. Я просто вам еще не рассказывал…
— А мы догадались, — прошептал робкий, вечно виноватый Гурик.
— О чем? — вздрогнул Корнелий.
— Что не настоящий… !
«Мне бы, как вам, бежать на Луга, да тоже не знаю дороги», — чуть не сказал Корнелий. Но очередной приступ изнуряющего уныния накрыл его. Корнелий с трудом встал.
— Спать, ребята.
— Давайте молитву, — шепотом сказал Илья. — Потихоньку.
Оглядываясь на лежащего ничком Цезаря, все тесным кружком встали между коек. Слов теперь слышно не было, но Корнелий знал: это «Гуси–гуси…» — молитва ребячьей горькой мечты.
Стало чуть легче… А что же Цезарь–то? Корнелий обернулся.
Цезарь… встал. Одернул свои скомканные брючки, опустил руки, низко наклонил голову. И стоял так, пока ребята не разошлись к своим постелям.
Что же это он? Из–за молитвы? Он ее наверняка даже и не слышал.
Теперь Цезарь отрешенно сидел на постели. Корнелий подошел.
— Значит, ты верующий?
— Я?.. Почему вы решили?
— Ну вот встал же…
— Ну и что? Раз люди молятся, нехорошо лежать… Это и х дом.
Просто чтобы не кончать разговор (может, хоть немного оживет мальчишка), Корнелий сказал:
— Ты молодец… А что, в вашей семье не признают никакой религии?
«Вот балда–то! Не надо про семью…»
— Нет… Папа говорит, что любая религия — это наивность. Мы признаем только Юхана–Хранителя. Но это не святой, он жил на самом деле…
— Да?
— Он был мальчик, трубач в крепости. Враги напали, хотели его убить, но он не испугался, заиграл тревогу и спас город. За это его объявили Хранителем…
— Я что–то слышал в детстве… Значит, этот Юхан у вас дома заменяет Бога?
Цезарь глянул недоуменно и строго:
— Бога никто не может заменить. При чем тут это?
Антон спросил:
— Господин Корнелий, можно выключить верхний свет?
— Можно…
Большая лампа погасла, ровно, почти уютно зазеленели в простенках ночные фонарики. В свете ближнего ночника лицо у Цезаря стало еще более резким.
Снова заговорил Антон:
— Спокойной ночи, ребята. Спокойной ночи, господин Корнелий. Спокойной ночи… Цезарь…
— Спокойной… ночи… — прошептал тот растерянно.
— Ложись, постарайся уснуть, — сказал Корнелий.
— Хорошо…
— Послушай… Цезарь. Тебя так и надо звать этим именем? Или можно как–то… поуменьшительнее? — Корнелий и сам не знал, почему это спросил.
Цезарь медленно поднял лицо.
— Да… Папа зовет по–южному: Чезаре… А мама… иногда просто Чек… — Губы у него шевельнулись в намеке на улыбку.
И Корнелий понял мгновенно, что, улыбнись мальчишка — и лицо его преобразилось бы. Появилась бы та самая детская округлость щек, заблестели бы глаза, забавно растянулся бы веселый белозубый рот. И стал бы Цезарь удивительно славным Чезаре, озорным Чеком.
Но он вдруг опять закаменел.
— Если позволите, я лягу… И называйте меня, пожалуйста, Цезарь.
Корнелий быстро встал. В своей каморке бросил в рот две таблетки. Потом еще одну, последнюю. Запил из стакана противной теплой водой. Упал на кровать.
