Погода стояла просто солнечная, настоящее бабье лето, все лужи куда-то поисчезали, словно их и не было. Но никого это особенно не радовало — что хорошего, когда не понимаешь, на какой улице очутился и как вернуться домой или дойти до друзей? Горожане тщетно рассматривали таблички с названиями улиц, приглушенно спрашивали друг у друга дорогу, заглядывали в переулки и за углы, возвращались, пожимали плечами. Даже у котов вид был озадаченный.
Толпу разглядывала не только Лиза — Инго с Лёвушкой тоже сверлили прохожих глазами. Кого искал брат, Лиза знала точно.
— Нет, мне это нравится, — не без горечи пробормотал Лева. Он весь подобрался. — Лизка, ты Гарамонда не видишь?
— Нет пока, — Лиза завертела головой ещё старательнее. — Может, спросим кого-нибудь?..
— Что спросим?
— Ну… — Лиза растерялась. — Как найти его лавку.
Лёвушка развернулся к Лизе всем корпусом.
— Ха, — только и сказал он. — Поди туда не знаю куда. — И дернул Лизу за рукав, уворачиваясь сразу от тележки и от троллейбуса, который умудрялся ползти в горку по кривой улочке, мощеной булыжником. Над которой висели провода.
— Она сказала, у зоопарка, значит, — пробормотал Инго и покосился на Лизу, — надо попасть к зоопарку…
Лиза точно знала, что зоопарк никак не мог выходить на Большой проспект. И тем не менее через минуту они миновали неведомо как затесавшуюся сюда улицу Веретена и… очутились у ворот зоопарка. «Непонятно, это само так совпало или всё-таки город его слушается?» — подумала Лиза, но сказать брату ничего не успела, потому что Инго замахал забинтованной рукой, ускорил шаг, а потом перешел на бег:
— Маргарита!
Марго терпеливо стояла у самых ворот. Она с интересом и без всякого страха озиралась по сторонам и даже пыталась объяснить что-то топтавшимся рядом ошалелым туристам — по крайней мере, явно отговаривала их прибегать к карте города.
Туристов можно было понять. От перетасованных городов не только рябило в глазах, но и звенело в ушах. Машины раздраженно бибикали повозкам, а кони и ослики изо всех сил учились держаться правой стороны и останавливаться на красный свет, но получалось у них пока плохо. К тому же половина перекрестков была радингленская, без проводов и светофоров, и потому то и дело возникали заторы. Лиза углядела в гуще машин безнадежно застрявший телевизионный автобус, из окошка которого высунулась Паулина — наверно, прикидывала, не пойти ли пешком. На боку у автобуса голубела надпись «Все свои». «Вот уж точно — все свои», — подумала Лиза. Тут вверху мощно зашумело. Она задрала голову и мысленно добавила: — «Куда ни глянь. Даже в небе».
Над зоопарком, который ещё можно было более-менее узнать, кружил Костя Конрад. Горожане то и дело вскидывали глаза и цепенели с озадаченным видом — как будто пытались вспомнить, полагается ли в небе над Петербургом летать крылатому чудовищу.
— Пижон, — сердито сказала Лиза.
— Не-ет, это он на разведку, — вступился за звероящера Лёвушка.
Дракон пошел на снижение и… исчез. Прохожие ахали.
— Ну вот, теперь можно и к Эрмитажу, — Инго, который вел за собой Марго, не успел и шага ступить, как из толпы вынырнул взлохмаченный Костя и кинулся им наперерез. Наверно, сверху углядел, догадалась Лиза.
— Слушайте, там такое! — не поздоровавшись, закричал дракончик. — Ну, сверху такое видно!
— Что? — не сговариваясь, спросили все в один голос.
— Ничего не узнать! — Костя возбужденно размахивал руками. — Неву ещё так-сяк видно, а все остальное как в тумане… Нет, не как в тумане, — перебил он сам себя. — Как будто одну фотографию на другую наложили… и перемешали! И она колышется!
— Ну все, — с чувством сказал Инго. — Хватит. Пошли искать телефон, в Амберхавен звонить.
— В Амберхавен твой звонить мы будем с папиной работы, — твердо отвечала Маргарита.
На Дворцовом мосту они очутились почему-то очень быстро — как будто дорога сложилась и стала втрое короче. В ясное небо над Невой там и сям тянулись Радингленские башни.
— Ух ты! — завопил Костя. — Гляньте! Душераздирающее зрелище!!
Но Лиза уже и сама увидела. Королевский Дворец перекрыл проезд на Невский, а вместо радингленского уступчатого парка с фигурно выстриженными кустами у его подножия желто-красным морем плескался и шелестел Александровский сад. Исаакий из-за высоченных башен было не видно. «Ой, — подумалось Лизе. — Мы же у Бабушки под окнами галдим. Все. Хором».
— Боммм!
— Бух!
Лиза втянула голову в плечи.
Одновременно ударила полуденная пушка на Петропавловке и часы на главной дворцовой башне. Значит, хотя бы со временем все в порядке — уже что-то!
На площади, вокруг Александрийской колонны с присмиревшим ангелом, толпа была ещё гуще. Похоже, жители Питера подтягивались сюда так же инстинктивно, как радингленцы — к королевскому дворцу. Лева наконец увидел Гарамонда, рыскавшего глазами вокруг, оттащил его в сторону и затеял с ним бурную беседу. Вдруг сквозь городской шум Лизе послышался голосок скрипки. Она на секунду замерла, навострила уши, а потом ввинтилась в самую гущу толпы, даже не оглянувшись на Инго с Маргаритой, которые бросились за ней.
У подножия колонны на низенькой деревянной скамеечке сидел Филин, до самых глаз замотанный в голубой шарф. Он наигрывал на скрипке невероятно сложную румынскую мелодию, петляющую, как тропинка. Скрипку он держал не под подбородком, а уткнул в плечо, на цыганский манер, и она то всхлипывала, то вскрикивала. И она была черная.
Ее вчерашняя скрипка — черная, мутаборская. Которую Лиза благополучно оставила в зале.
Секунду Лиза смотрела на скрипку в оцепенении.
И вдруг ей все стало ясно. Вещь — она вещь и есть. Скрипка — это скрипка, вопрос в том, кто на ней играет. И только в этом.
Филин отсалютовал Лизе смычком и продолжал играть. Над ухом у Лизы сказали «привет». Она оглянулась и увидела Василису. Рядом с ней стояли Петр-и-Павел… а вон Яша… и Федор…
— Куда ни пойдешь — одно непонятное, — объяснила Василиса. — Мы по городу потыкались, а потом как-то само получилось сюда прийти.
— Ну да, — без особой уверенности добавил Яша. — Вдруг опять играть надо? Если что, ты свистни. — Он показал Лизе футляр. — У меня и кларнет с собой.
— Угу, — кивнула Лиза. Потом вспомнила Паулину. — Подождем, нам скажут.
А Инго уже пристроился рядом с Филином, и волшебник, продолжая играть, что-то ему вполголоса сурово выговаривал сквозь шарф. Инго покорно кивал. Марго бочком отошла в сторонку и всё смотрела на Зимний дворец, как будто боялась, что он вот-вот возьмёт и исчезнет. Или сменится крепостной стеной. Потом вытащила из кармана мобильник и принялась сосредоточенно набирать номер.
Мелодия всплеснулась и кончилась, прохожие и оркестранты захлопали, и Лиза, стараясь никого не задеть, просочилась к Филину.
Тот похлопал Лизу по спине и подвинулся, предоставив ей пятнадцать сантиметров деревянной скамеечки, продолжая при этом говорить с Инго:
— …до заката потерпеть можно. Но дальше лучше шуток не шутить.
— Чтобы я — и шутил? — возмутился Инго. — Я? После вчерашнего? Никогда!
— Тьфу! Я, чтоб ты знал, с утра уже поговорил с Амберхавеном.
Лиза с облегчением выдохнула.
— К нам едет фриккен Бубендорф. — Продолжал Филин. — Но и без неё работы нам с тобой выше ушей, так что изволь не расслабляться, — Филин то ли случайно, то ли намеренно покосился на Маргариту. Лиза потерла нос. — Эх, — сказал волшебник сипло и горько, сам, все сам, вечно все сам! — Он снова уткнул скрипку в плечо и заиграл протяжно и грустно.
Когда музыка смолкла, Филин хрипло крикнул публике:
— Спасибо!
Толпа разочарованно загудела, кто-то потребовал «бис», но Филин развёл руками и замотал головой. Лиза вгляделась в публику и поняла, почему. Со стороны Миллионной к ним через площадь бежала незнакомая светловолосая женщина в распахнутой дубленке, отороченной искрящимся голубоватым мехом. При виде её Инго учтиво встал и произнес что-то вроде «Гуттин ток, фриккен Амалия», но фриккен Амалия, запыхавшись, едва кивнула ему и бросилась к Филину, взволнованно восклицая что-то на незнакомом Лизе языке, похожем на немецкий, — должно быть, по-зеенландски. Филин, улыбаясь, ей ответил, Амалия густо покраснела, глубоко вдохнула и высказалась:
— Итти ты к зильоной бабьюшьке!
После чего нагнулась, поставила наземь плоскую чёрную сумку и звонко чмокнула Филина в щеку. Инго подмигнул Лизе, как мог осторожно снял с Филинского плеча жёлтый липовый листок и пустил его лететь. Листок послушно взмыл в небо и, вернувшись оттуда лазоревой бабочкой, принялся виться вокруг белокурых кудрей Амалии, и тут Лиза с изумлением поняла, что в ушах у неё зазвучал голос фриккен Бубендорф, говорившей теперь на безупречном русском. Правда, слова с движением губ фриккен Бубендорф никак не совпадали, словно в иностранном кино, но к этому можно было и не присматриваться, — главное, Лиза теперь понимала, что происходит.
