Александр Шаров
Некоторые удивительные события из жизни Бориса Пузырькова
Есть такие читатели, которые умеют, ничего не зная о писателе, только по его книгам довольно точно представить себе его биографию, характер, даже внешность…
Если мы внимательно прочитаем всё, что написал Александр Шаров (а кроме того, что есть в этой книге, он написал ещё немало), то перед нами начнёт вырисовываться напряжённая и интересная жизнь этого писателя. Мы узнаем, почему Александр Шаров так много, так страстно и взволнованно пишет о детях, их воспитании, о школах, об учителях. В книге «Маленькие становятся большими» А. Шаров рассказал о детях, которые стали школьниками в начале грозных двадцатых годов. Об их жизни — голодной, холодной, но дружной, весёлой и осмысленной. Нетрудно догадаться, что А. Шаров сам был среди этих детей, что ему и его товарищам выпало счастье встретиться с умным и добрым человеком, который организовал «Школу-коммуну» и стал их воспитателем.
Из книг Александра Шарова мы узнаем и то, что он учился, чтобы стать биологом. Ведь только человек, знающий науку, мог так точно раскрыть научное содержание тех человеческих подвигов, о которых рассказывается в его книгах «Жизнь побеждает» и «Первое сражение». Мы узнаем, что будущий писатель так и не стал учёным, что совсем по-другому повернулась его жизнь.
Разнообразны интересы Александра Шарова, немал его жизненный опыт. Он пишет о подвигах советских врачей, борющихся с возбудителями страшных болезней; он рассказывает о войне так, как может рассказать человек, воевавший сам. Его рассказы и очерки посвящены тонким, поэтическим описаниям природы, борьбе за её сохранение. Роман о врачах и педагогах, рассказы о школьниках, очерки о птицах, увлекательные фантастические рассказы и сказки — все они написаны одним человеком.
Но и об этом можно догадаться, не заглядывая на обложку, где написана фамилия автора. Эти разнообразные произведения объединены одной настойчивой, упорной мыслью. Будущее нашей страны и всего мира может быть счастливым только тогда, когда люди, которые придут нам на смену, будут не только умными и образованными, но и добрыми, верными, непримиримыми к жестокости, нравственной фальши, к любой лжи, как бы она ни называлась и ни маскировалась. Человеком не только родятся — им становятся именно тогда, когда к нему ещё очень многие относятся ласково-пренебрежительно: «Ребёнок и есть ребёнок! Что с него возьмёшь?!»
Но как раз в этом возрасте складывается характер, воля, представление о том, что такое добро и что такое зло…
Вот почему так пристально всматривается писатель в детство — и своё собственное, и своих ровесников, и в детство теперешних школьников. Вот почему так бесконечно важна для писателя тема «взрослые и дети». Ведь только соприкасаясь с миром взрослых людей, только учась у взрослых людей, дети познают окружающий мир, знакомятся с огромным человеческим опытом.
В одном из выступлений А. Шаров сказал, что для него идеалом является Янош Корчак — замечательный польский детский врач, детский писатель, педагог. Но ведь дело не только в профессии… Янош Корчак дорог писателю и всем людям своим великим добрым сердцем, своим мужеством. Когда фашисты увозили его воспитанников, чтобы сжечь их в печах «лагеря смерти», ему предложили покинуть детей и остаться в живых. Янош Корчак предпочёл умереть с детьми, нежели покинуть их в самый страшный и последний час их жизни.
Высоких нравственных качеств писатель требует не только от воспитателей, но и от тех, кого они воспитывают. Александр Шаров относится к ребятам не снисходительно, а с уважением, как к равным. Есть у А. Шарова повесть «Ручей старого бобра». В этой повести рассказывается о мальчике, который нашёл в себе внутренние силы для того, чтобы жить и поступать «по совести», так, как ему подсказывали его убеждения. Это оказывается иногда трудным и для взрослого человека, а не только для подростка… Но Коля Колобов проходит через все горькие испытания, потому что он уверен — только так и должен жить человек!
Право, не случайно история этого мальчика оказалась связанной с бобром. Шаров очень любит животных, но бобров особенно. Эти умные, работящие и добрые звери кажутся ему олицетворением того разумного, целесообразного и красивого, что есть в природе. Очень хорошо про это рассказано в истории бобра Седого — она есть в этой книжке. Но читая рассказы А. Шарова про животных, мы всегда чувствуем, что речь в них идёт прежде всего о человеке. Вот так и в маленькой сказке о соловье и кукушонке. И даже когда писатель сочиняет такую невероятную историю, как сказка «Старик Мрамор и дедушка Пух», мы понимаем, что Шаров написал в ней о вещах очень важных для него и для его читателей.
Видите, сколько мы узнали об авторе этой книги без всяких анкет, не заглядывая ни в какие писательские справочники. А если мы в таком справочнике прочитаем о нём, то поймём, как близко к действительности всё, что мы узнали об А. Шарове из его книг.
Александр Шаров родился в Киеве в 1909 году. Свои школьные годы он провёл в Москве, в необыкновенно интересной «Школе-коммуне», которую основал старейший большевик, друг Ленина — Пантелеймон Николаевич Лепешинский. Учился А. Шаров на биологическом факультете Московского университета. Но профессией А. Шарова стала не наука, а журналистика. Он работал в редакции газеты «Правда», исколесил всю нашу страну, летал в Арктику. Всю войну А. Шаров провёл на фронте. После войны стал писателем.
Ну, а о том, что этот писатель любит и что ненавидит, чего он хочет, ради чего он пишет, — он рассказал нам в своих книгах. И в той, которую вы сейчас прочитаете, и в тех, которые прочтёте потом.
Лев Разгон
Сержант Родионов уезжал из города и сдавал свой участок старшине Лебединцеву, недавно демобилизовавшемуся из армии. Поезд уходил в час ночи. Родионову надо было ещё собрать вещи, попрощаться с товарищами и хозяевами квартиры, но, как назло, Лебединцев останавливался около каждого дома, подолгу беседуя с жильцами.
Сержант переминался с ноги на ногу, поглядывая то на смуглое от загара лицо Лебединцева, то на ручные часы, циферблат которых светился в сумерках.
— Дождь будет! — проговорил сержант первое, что пришло на ум, чтобы поторопить старшину.
Старшина вскинул голову, придерживая фуражку за козырёк, и долго, сощурив строгие серые глаза, смотрел вверх. Догоняя друг друга, с востока на запад, где ещё светился краешек неба, мчались разорванные облака. Они то совсем застилали небо, то расходились, открывая звёзды.
Лебединцев наконец взглянул на сержанта:
— Куда теперь?
— Домой, — неуверенно ответил сержант.
— Ну, раз всё осмотрели…
— Одно домовладение осталось. Километра два туда, немощёной дорогой… Вы бы завтра сходили.
— Давай как положено, — нахмурился Лебединцев. — Ты сдал, я принял.
Сержант с сожалением взглянул на свои начищенные до блеска сапоги и шагнул вперёд. Грязь захлюпала под ногами. Ветер дул в лицо. Он пытался сорвать фуражку, вытягивал из-под пояса гимнастёрку и надувал её горбом на спине.
— Ведмячье место! — пробормотал сержант, останавливаясь закурить у забора с навесом. — Раньше улица была, в войну спалили.
— И не строится?
— Да нет… Парк запроектирован. Только какой же тут парк! Сами видите — ветра. Человек не выдерживает, не то что дерево.
Дальше шагали молча. Редкие фонари освещали лужи, за которыми темнел бесконечный забор. Впереди мелькнула и стала приближаться высокая тень.
— Сержант? — окликнул хрипловатый голос.
— Он самый.
— На ловца и зверь бежит, — продолжал человек, окликнувший Родионова, платком стирая с разгорячённого от быстрой ходьбы лица капельки водяных брызг. — Происшествие произошло…
— Будь добр, старшине докладывай, Дмитрий Павлович.
— Старшине? — близоруко щурясь, переспросил говоривший. — Будем знакомы — управдом Карагинцев. Происшествие произошло шесть часов назад. У Рыбакова стекло в окне выбили. Я уговаривал: «Заявим, Пётр Варсонофьевич, завтра утром». А он ни в какую. Говорит: «Пока представители власти не прибудут, никаких мер не приму. Пусть всю комнату зальёт».
— Кто разбил? — нахмурился старшина.
— Муромцевы — Сева с Савкой.
Лебединцев и Родионов зашагали вслед за управдомом к высокому зданию с ярко освещёнными окнами, высящемуся за поворотом пустынной улицы.
Комната Петра Варсонофьевича Рыбакова представляла собой бедственное зрелище. В разбитое окно врывались водяные потоки. Ветер расшвырял всё, что мог. Придавленная лампой скатерть полоскалась по ветру, как парус, сорванный с мачты.
