Военный пыл подмывал: лилипуты не могли ни сидеть, ни ходить, ни стоять.
Только двое не участвовали в военной тревоге.
Один из них был музыкант Бицибуци, который объехал с концертами Страну Чудес. Тотчас же после того, как вестники наделали переполох, он вышел на площадь столицы, зажав под мышкой смычок и скрипку, с широчайшим бантом на груди и в забавно-длинных туфлях с пряжками, и закивал толпе своим остреньким личиком:
— Перестаньте шуметь! Война приносит несчастье! Начнем переговоры со Страной Чудес. Это мирный народ: народ без толстосумов и бедняков. Свободный, честный народ!
Бицибуци не дали продолжать. Его избили, и он вынужден был спасаться бегством. На месте происшествия остались сломанный смычок и коренной зуб.
Второй, кто не принимал участия в буйствах, был Громовое-Слово. Он сидел у себя дома на чердаке, мотал седой головой и сам себе задавал вопросы:
— Почему не освобождает нас великан от толстосумов? Ведь, я это предсказал… Почему он собирается в поход на жителей Страны Чудес? Почему не идет против толстосумов? Почему?
Ему хотелось разыскать Муца, расспросить его о многом; но он не решался показаться на глаза лилипутам; он все еще стыдился своего бегства перед королевской короной. Он все раздумывал, как бы добраться до проклятой волшебной короны, но не мог сосредоточиться, так как с улицы день и ночь доносилось пение горлодеров:
Ра-аз, два-а, три —
Врага с земли сотри!
Поэты, в мирное время сидевшие на лугах, втягивая в себя пряничный аромат и перерабатывая его в своих головах в пряничные стихи, — эти поэты стали производить только военные оды. А музыканты сторонились Бицибуци, играли только военные марши и усиливали шум на улицах.
Безумие и горячка! Словно народ перестал голодать, перестал испытывать нужду, тоску по прянику и не был в рабстве, — словно ненависть к Стране Чудес насытила его.
Улицы затихли и опустели только тогда, когда все лилипуты, в возрасте от двадцати до пятидесяти лет, превратились, благодаря ярким мундирам, в вояк и вступили в армию.
А на окраине столицы день и ночь стучала сотня молотков. Они ковали снаряжение такой величины, что в нем могли бы поместиться десятка два лилипутов со своими семьями. Снаряжение было предназначено для Муца, и должно было предохранить его от ран, чтобы королевская клятва могла быть выполнена после войны.
Муц совершенно не подозревал о коварном плане короля и его советников. Он беззаботно просиживал с Буцом по целым дням на месте работ; слушал, как визжали напильники, как пели топоры, и смотрел, как появлялись панцырь, шлем и сабля.
Сабля была длиной в три лилипута, поставленных один на другого, и сверкала, как молния. Муц отплясал экзальтированный индейский танец, когда облачился в свое могучее снаряжение.
В тот же час был отдан приказ: всем собравшимся в столице войскам выступить в поход.
* * *
Три дня спустя на вершине одной скалы в Бурных горах сидело четыре странных карлика. На их спинах висели бело-красные крылья; малюсенькие ружья лежали на коленях.
То были четыре пограничных солдата Страны Чудес. Они размахивали руками, указывали на извивы долины, которая, как желобок, уходила с Бурных гор в Лилипутию и, вдруг, вскричали:
— Войска лилипутов! Войска лилипутов!
И, действительно, то, что они завидели, было армией лилипутов. Длинной вереницей пробиралась она в Бурные горы. Солнце сверкало на ножнах сабель, на пиках кавалерии, на пуговицах мундиров.
— Они снова собираются напасть на нас! Ах, как глупы эти лилипуты!
Все четверо покачали головами, вытащили из карманов тонкие подзорные трубы, приставили их к глазам, направили на двигающиеся войска и увидели диковинную и, вместе с тем, страшную штуку: во главе войска двигалась гигантская фигура, закованная с ног до головы в железо, волоча сбоку длинную сверкающую саблю и держа на плече одного лилипута. В руках у последнего была дубина, а на шляпе развевалось длинное перо. То были Муц и Буц, потому что король с зубовным скрежетом должен был согласиться на то, чтобы Буц был с Муцом, а дубинка с Буцом. Они шли уже третий день, и Буц рассказывал разные истории, которые все начинались так:
— Дядя жены брата моего отца рассказывал мне, как ему десять лет тому назад прострелили на войне ногу…
А Муц так хохотал, что все его вооружение бряцало.
Часовые Страны Чудес покачали головами, вложили подзорные трубы в карманы, повесили ружья на плечи и нажали что-то за спинами. Загудели пропеллеры, и они стрелой полетели в небо. Несколько мгновений летуны боролись с горными вихрями, которые гнали их на скалистый утес, откуда, с пронзительным криком, вспорхнули большие черные птицы. Вытянув длинные ногти, они набросились на летунов, но те отогнали их маленькими кинжалами, поднялись над утесом и, широко взмахивая крыльями, полетели в Страну Чудес.
В тот же вечер на всех горах Страны Чудес замелькали огни сторожевых костров. То был сигнал к тревоге:
— К оружию! Отечество в опасности!
Начало и конец первого сражения
Свежий ветерок летнего утра обвевал утесы и забирался в пропасти Бурных гор, качал деревья и насмешливо пел среди расселин:
— Видите там внизу, на границе, две армии? Скоро начнется побоище. Толстосумам хочется овладеть чужим кладом. Старая история!..
Деревья кивали ветвями, а листья шуршали:
— Толстосумам хочется овладеть чужим кладом. Старая история!..
На вершинах гор, из лилипутских пограничных крепостей глядели наведенные пушки, а в стенах, зубцах и бойницах ветер пел свою насмешливую песенку:
— Толстосумам хочется овладеть чужим кладом. Старая история!..
Из нависших над кручами гнезд взывали с карканьем большие черные птицы, и в расселинах отдавалось эхом:
— Старая история!..
Обветренные вершины хребта походили на исполинские лица, насмешливо и сердито глядящие на Самоцветье.
То, что происходило внизу, было безумием. В Самоцветье колосился хлеб на полях; птицы распевали на деревьях; пчелы висели в чашечках цветов на лугах; деревья и кусты были объяты безмятежным покоем, — а в то же время на границе бряцали оружием неприятельские войска, луга у подножия Бурных гор были изрыты темными окопами, а в окопах лежали тысячи маленьких вооруженных существ… По другую сторону лежали жители Страны Чудес. Врагов разделял цветущий луг.
По лагерю лилипутов важно расхаживала одна фигура, заставлявшая жителей Страны Чудес не отрывать глаз от подзорных труб. Это чудовище высовывалось больше чем на метр из окопов, имело на груди панцырь, шлем на голове и длинную сверкающую саблю у пояса.
То был Муц. Он выглядел немного усталым после долгого перехода через горы. Но, несмотря на это, не отдыхал в своей палатке, и с раннего утра, в полном снаряжении, носился по всему лагерю. Ему нравилось бряцание его панцыря и очень хотелось показаться шмеркенштейновским мальчикам в таком виде. Напыщенный, как павлин, прохаживался он, словно не боясь никого на свете, поглядывал на окопы, за которыми лежала готовая к бою пехота и пробирался между палатками к кавалерии, которая была занята приготовлениями; чистила, кормила, поила двурогих — и, благодаря этому, не производила впечатление, что она тоже находится в боевой готовности.
Лилипуты с большим, чем когда-либо, уважением поглядывали на бряцающего своим вооружением великана. Каждый из пестро-мундирных солдат готов был дать голову на отсечение, что великан, действительно, пришел с неба и сделает из врагов яичницу.
Но это щеголянье в снаряжении нравилось Муцу только до полудня: железный полушубок показался ему чересчур жарким под лучами солнца. Он томился, принялся дразнить двурогих, подражая их блеянию, схватил двух лилипутов, в полном боевом снаряжении, раз двенадцать приподнял и опустил их на землю и, вообще, проказил напропалую.
Лилипуты посмеивались, но поведение Муца вызывало большое раздражение в одной палатке, в тылу лагеря. То была пышная дорогая палатка, с вышитой на переднем полотнище сверкающей короной, — палатка короля. Здесь Пипин держал совет со своими военачальниками, как уничтожить врага одним могучим ударом. …
Перед палаткой гарцовала группа офицеров сыновей толстосумов, отпрысков родов Сыр-в-Масле, Полная-Чаша, Золотой-Чурбан и прочих именитых родов. Алчные взоры офицеров были устремлены вдаль, где на горизонте вырисовывалась синяя вершина горы. В этой горе был зарыт клад, о котором мечтали в продолжение десятилетий толстосумы.
А в королевской палатке сидел Пипин, топал ногами так, что корона ходуном ходила у него на голове, и бесился.
— Великан опять начинает бесчинствовать! Начнем скорее сражение! Если чудовище будет ранено, мы повесим его во время сражения, здесь, перед моей палаткой. Пусть он, живой, поболтается на виселице, как я поклялся своей короной. Начнемте же скорее сражение!
