Мальчик, когда её видел, бил себя в грудь и получался такой звук:
– Боммммм!
А девочка ему отвечала:
– Дзынннь!
И они понимали друг друга.
Но однажды парень говорит «Бом!», а «Дзынь!»
не слышит.
Он ещё раз бомкнул, а ответа никакого.
Опять… Снова и снова на каждый его сигнал – её молчание в ответ.
Он ждёт, что она дзынькнет, а стеклянная девочка не отзывается. День, неделю, месяц!.. перерыв длиной в год… Он очень страдал, хотя и был железный.
Наконец, он решительно несколько раз ударил себя в грудь, да так сильно, что его грудная клетка помялась:
– Бомммммм!.. Боммм!.. Бомммм! Бомммм!..
Не услышать этот звук было невозможно, но ответом на него была лишь тишина. Страшная тишина! Оглушительная!
Прошло много лет. Железный мальчик стал стариком и на вид не таким уж и железным. На его грудной клетке можно было заметить тысячи вмятин, да и сама грудь покрылась ржавчиной и уже не могла звенеть, как раньше. Иногда казалось, что она издает какой-то скрежет, – и вот, когда железного мальчика-старичка уже повезли на свалку металлолома, он собрался с силами и в последний раз, что было духу бомкнул, да так громко, как никогда до того у него не получалось.
И вдруг он услышал тихое-тихое:
– Дзынь…
Это стеклянная старушка, наконец, отозвалась. Но поздно.
Она рассыпалась у него прямо на глазах. И тысячи осколков украсили свалку так, что ржавый металлолом засверкал и заулыбался блестящей улыбкой.
Ах, Саша-Саша… Всё-таки любовь и счастье – это когда кто-то и бомкает, и дзынькает, но без перерывов, в которых становится оглушительно слышна страшная тишина.
Все соловьи, как известно, здорово свистят.
Чижик говорит:
– Я тоже так могу.
Ему говорят:
– Не свисти.
А Чижик всё равно настаивает.
И действительно, Чижик умел свистеть, но по-своему.
Его спрашивают:
– Тебе сколько лет?
– Пятнадцать, – хотя все знают, что ему не больше трёх.
– Ты где родился?
– В Африке, – хотя все знают, что Чижик из псковских.
– Да как тебя зовут?
Ему бы ответить правду – Чижик. А он:
– Аурелио Эспиноза Капуччино Баланчино граф Тверской-Задунайский.
Ему говорят:
– Послушай, Аурелио, кончай свистеть.
А он:
– Я из рода павлинов. Меня все соловьи почитают. А голос мой известен во всем мире.
– Ну и где ж ты пел, Чижик?
– В консерватории. Прошлым летом. Арию Бертрана из оперы Глинки «Руслан и Джульетта».
– Послушай, Бертран, нет такой оперы у Глинки.
– У Глинки, может, и нет, а у меня есть.
– И у тебя нет. Ты же не композитор.
– Это вы так считаете. А я забил 19 голов за сборную.
– Так ты ещё и футболист?
– Ещё и чемпион мира по подводным шахматам. И по фигурному катанию среди штангистов.
– Ну, Чижик, не свисти.
– Да вы меня не знаете. А не знаете – не говорите.
– Ну, хорошо. Что ты нам ещё скажешь из того, что никогда не было?
– Всё было, но прошло. Например, когда я был в горячих точках… И спас несколько народов…
– Ты был в горячих точках? В каких?
– Во всех. В Андалузии, в Гвадалквивире, на Чукотке…
– Какая горячая точка на Чукотке?.. Там же холодно!..
– Я участвовал во всех жарких боях и схватках. Меня трижды ранили, и пять раз я горел. В танке, под проливным дождём в пустыне Сахаре.
– И не сгорел?
– Я спасся чудом, когда мы ушли на Северный полюс.
– Ты был на Северном полюсе?!
– По четвергам я там бываю и сейчас. Есть также специальные рейсы. Через Антарктиду.
– Хватит нам лапшу на уши вешать, Чижик.
– Ничего я вам не вешаю. Я только хочу сказать, что эти соловьи совершенно не умеют свистеть.
И с этими словами Чижик взлетел. Между прочим, очень высоко.
Наверно, Саша, ты не знаешь, что такое, вернее, кто такое – «выпь».
Не знаешь?.. Тогда я тебе скажу.
Это такая большая птица из семейства «цапли». Она этак пронзительно кричит, может даже испугать своим криком.
Поэтому выпь надо знать и не пугаться…
Но я вот узнал одну Выпь, которая о себе возомнила, что она – важная птица.
– Я, – говорит, – VIP, а вы все для меня мелкие сошки.
Никто, если честно, не мог сразу понять, о чём она толкует. Она объяснила:
– Вы все отстали. Не знаете элементарных вещей. VIP – это такая персона, которая не чета вам всем. Которая требует к себе особого уважения и преклонения. И вот отныне я для вас не просто какая-то несчастная «выпь», а VIP, то есть не такая, как все, понятно?
Ей отвечают:
– А чем ты, дура, от нас отличаешься-то?..
Вроде такая же пернатая как и мы!..
– Кто это там чирикает? – спросила Выпь и сверкнула грозным орлиным взором. – Сейчас каа-ак клюну, сразу поймёте, кто я, а кто вы!..
Все замолчали, потому что не хотелось никому с этой глупой Выпью драться – можно было порушить гнездо, где сидели маленькие цаплёнки, про которых можно было сказать, что они ещё цыплёнки. Вообще для цапель гнездо – это дом, то есть самое дорогое на свете.
Но наша Выпь так не думала. Она действительно стала жить совсем другой жизнью – не так, как все.
Во-первых, она почти совсем перестала летать. Её возили по небу на спецмашинах какие-то спецдрозды. На голове у Выпи при этом крутилась сине-красная мигалка, от которой шарахались в сторону даже облака и тучи.
Кормили эту Выпь в спецбуфетах специально откормленными червяками. В театре для Выпи сделали специальную ложу и специальный репертуар, состоящий из народных птичьих танцев и песен самых знаменитых канареек.
Дрозды сопровождали её везде и всюду.
На одном приёме, где канарейка спела какую-то свою оперную арию, Выпь поморщилась и спросила: – Вы слыхали, как поют дрозды?..
– Нет.
Дрозды спели, и все вокруг зааплодировали им, как будто они пели вживую. А это была соловьиная фонограмма.
А ещё Выпь любила «выпендриваться».
– Мне всё можно, – говорила она. – Особенно всё, что запрещено.
У неё был пропуск, на котором была написано одно, самое непостижимое, самое странное на свете слово – «ВЕЗДЕ». Что оно означает, никто в мире не мог понять. Ведь «везде» означает весь мир, всю Вселенную, весь космос, а, как и зачем быть «везде» – это же вопрос жизни и смерти, но наша Выпь об этом не задумывалась, эта ерунда её не интересовала.
Ей хотелось всего и сразу, но чего «всего» она не знала, а «сразу» понимала только как «сейчас».
Недавно она купила себе кусок неба на Рублёвке. Это такое шоссе, которое когда-то было уложено рублями вместо асфальта, но в настоящее время все эти рубли переведены в доллары.
Выпь устроила праздник на этом небе № 7. Здесь её гостями были Павлин, Индюк с Индюшкой, два Сокола, четырнадцать Куропаток, сто пятьдесят Уток и вместе с ними парочка залётных Попугаев. Хорошая компанейка. Хорошо потусовались. И всё было бы так же хорошо, если бы…
Если бы в ту же ночь, когда гости разлетелись, сюда не пожаловали чёрные вороны. Целой стаей.
Выпь попыталась было сопротивляться.
– Как вы смеете?.. я же VIP! – кричала Выпь.
Вороны усмехнулись:
– Ты обыкновенная цапля. Лучше помолчи! – и надели на неё наручники. Окольцевали, другим словом.
– За что? – закричала Выпь не своим голосом. Но её уже посадили в «воронок».
– Больно ты вознеслась. Нынче твой полёт кончился.
На том и кончилась и моя сказка.
Но мой намёк, Саша, надеюсь, ты поняла. Не будь VIPом, а будь самим собой. Даже если ты выпь из семейства цапли.
Жили-были две мухи… Одна муха регулярно летала в самолёте рейсом Москва – Нью-Йорк, а другая…
Первая муха была глубоко несчастна. Она не выносила замкнутого пространства, при взлёте и посадке она глохла, а запах вкусной еды, разносимой стюардессами, ей порядком надоел. Ведь пища всегда была одна и та же, а муха жаждала разнообразия. В полёте ведь всё время хочется есть. Поэтому она постоянно голодала.
К тому же ей совершенно некуда было себя деть.
– Снега-а! – думала она, глядя на бескрайние белые просторы в окнах-иллюминаторах и от скуки мёрзла.
Ползать по холодному стеклу было невыносимо тяжело, полёты туда и обратно просто сводили с ума. Туда-сюда. Москва – Нью-Йорк. Сюда-туда. Нью-Йорк – Москва…
Все попытки выскочить из самолёта на стоянке ни к чему не приводили, – пассажиры отмахивались от неё, гоняя по душному воздуху, и спешили по проходам с такой радостью по поводу своего приземления, что наша муха просто боялась сунуться в открытое пространство – ведь только что, когда самолётные колёса коснулись земли, все дружно зааплодировали, – и муха еле спаслась, её едва не прихлопнули.
Бывало, её тянуло к туалетам, но призывные ароматы исчезали при приближении – это жутко синяя вода чмокала хлюпающим и отталкивающим звуком. Муха шарахалась от хлорки, как от чумы.
Она всегда очень нервничала в Нью-Йоркском аэропорту – здесь самолёт серьёзно прибирали, мыли, и надо было переждать где-нибудь под сиденьем – не дай Бог тебя увидят, тогда точно несдобровать.
