Сегодня ему казалось, он видит ее опять такой же, какой он в первый раз увидел ее в замке Фонтенбло, когда ему было всего пятнадцать лет, а ей и того меньше. Тогда они были официально обручены папским нунцием в присутствии короля Франции и всего двора, и юный жених вернулся в Эскуриал, увозя с собой маленький локон белокурых волос и воспоминание о детских губках, склонившихся над его рукой, когда он садился в карету. Потом была наскоро отпразднована свадьба в Бургосе, маленьком пограничном городке двух государств, и последовал пышный въезд в Мадрид, сопровождавшийся обычным торжественным богослужением в церкви La Atocha и особенно торжественным аутодафе, для которого 300 еретиков, в том числе много англичан, были выданы в руки священнослужителям и преданы сожжению.
Конечно, Король безумно любил Королеву, на беду, как думали многие, своей стране, бывшей тогда в состоянии войны с Англией за обладание Новым Светом. Он почти не спускал с Королевы глаз; для нее он забыл, или казалось, что забыл, все важные государственные дела, и в том ужасном ослеплении, которое страсть налагает на своих рабов, он не замечал, что сложный церемониал, которым он думал угодить ей, только усиливал ее странную болезнь.
Когда она умерла, он на время почти лишился рассудка. И, конечно, он бы, наверное, формально отрекся от престола и удалился бы в монастырь траппистов в Гренаде, почетным настоятелем которого он уже состоял; но его удерживала лишь боязнь оставить Инфанту во власти своего брата, прославившегося жестокостью даже в Испании, тем более что многие подозревали его в отравлении Королевы с помощью пропитанных ядом перчаток, подаренных ей во время посещения Арагонского замка. Даже после снятия трехлетнего траура, наложенного королевским эдиктом на всю страну, король не позволял своим министрам заводить речь о новом браке. Когда же сам Император обратился к Королю с предложением руки своей племянницы, прелестной эрцгерцогини Богемской, он приказал послам ответить своему повелителю, что король Испанский уже повенчан с Печалью, которую, несмотря на ее бесплодность, любит больше Красоты. Ответ этот стоил его короне богатых Нидерландских провинций, которые вскоре, по наущению Императора, восстали против Короля под предводительством нескольких фанатиков-протестантов.
Вся его супружеская жизнь, озаренная ярким пламенем радости и так внезапно завершившаяся трагической агонией, казалось, воскресала перед ним сегодня, в то время как он смотрел на игравшую на террасе Инфанту. Она унаследовала от Королевы всю милую живость ее манер, ее решительный поворот головы, прекрасный, горделивый, тонко очерченный рот и ее чудную улыбку – vrai sourire de France[4], – освещавшую личико Инфанты, когда она мельком бросала взгляд на окно или протягивала свою маленькую ручку для поцелуя какому-нибудь величественному гранду Испании. Но резкий смех детей оскорблял ухо Короля, а яркое, безжалостное солнце издевалось над его горем; и едва уловимый пряный запах особых веществ, употребляемых при бальзамировании, казалось, носился в ясном утреннем воздухе.
Впрочем, может быть, это только казалось? Он закрыл лицо руками, и когда Инфанта снова взглянула на окно, гардины были уже опущены и Короля не было.
Инфанта сделала недовольную мину и пожала плечами. Ведь он, конечно, мог бы остаться с ней в ее день рождения! Стоит ли думать о каких-то глупых государственных делах? А может быть, он пошел в эту мрачную часовню, где всегда горели свечи и куда ей никогда не позволяли входить? И что это ему вздумалось, когда солнце так ярко сияет и все чувствуют себя такими счастливыми! Так он, пожалуй, кроме театра марионеток и других чудес, не увидит и шуточного боя быков, на который уже призывают трубы. Ее дядя и Великий Инквизитор были куда благоразумнее. Вот они вышли на террасу и мило ее приветствуют. И она откинула свою хорошенькую головку и, взяв Дона Педро за руку, медленно пошла по ступеням к длинному павильону из красного шелка, воздвигнутому в конце сада. Другие дети следовали за ними в порядке знатности: носители более длинных имен шли впереди.
Процессия знатных мальчиков в фантастических костюмах тореадоров вышла ей навстречу, и молодой граф Тьерра-Нуева, замечательный красавец лет четырнадцати, со всей врожденной грацией идальго и гранда Испании снял шляпу и подвел Инфанту к возвышению над ареной, где стоял маленький стул из золота и слоновой кости. Дети сгруппировались вокруг, помахивая своими большими веерами и тихо разговаривая друг с другом. Дон Педро и Великий Инквизитор, улыбаясь, стояли в дверях. Даже герцогиня, носившая звание Главной Камереры, худощавая женщина в желтых брыжах, с резкими чертами лица, не казалась, как обычно сердитой, и что-то вроде холодной улыбки пробегало по ее сморщенному лицу и кривило тонкие бескровные губы.
Бой быков был поистине восхитительный, по мнению Инфанты, гораздо лучше, чем настоящий, на который ее водили в Севилье по случаю визита герцога Пармского к ее отцу. Некоторые мальчики гарцевали на покрытых богатыми чепраками игрушечных лошадках, потрясая длинными пиками с целым каскадом ярких лент; другие проходили пешие, размахивая своими алыми плащами перед быком и ловко перепрыгивая через барьер, когда зверь устремлялся на них; что же касается самого быка, то он выглядел совсем как настоящий, хотя и был сделан из обтянутых кожей ивовых прутьев и по временам упрямо бегал по арене на задних ногах, что, конечно, никогда бы не пришло в голову ни одному живому быку. Но все же он великолепно сражался, и дети в восторге вскакивали на скамейки и, махая своими кружевными платками, кричали: «Браво, торо! Браво, торо!» – так же осмысленно, как взрослые. Однако же в конце концов после продолжительного боя, во время которого многие из лошадок были прободены насквозь и их наездники выбиты из седла, молодому графу Тьерра-Нуева удалось поставить быка на колени; тогда, получив разрешение Инфанты на «coup de gr£ce», он вонзил свою деревянную шпагу в шею животного с такой силой, что голова быка сразу отлетела и на ее месте появилось смеющееся лицо monsieur de Lorrain’a, сына французского посла в Мадриде. Потом, под гром рукоплесканий, арена была очищена и мертвые игрушечные лошадки торжественно вынесены двумя пажами-арабами в желтых с черным ливреях. После короткого антракта, во время которого француз-акробат ходил по натянутому канату, на сцене маленького театра, специально построенного для этого случая, выступили несколько итальянских марионеток в полуклассической трагедии «Софонисба». Они так хорошо играли, и жесты их были так натуральны, что по окончании спектакля глазки Инфанты стали влажными от слез. Многие же из детей по-настоящему плакали, и их пришлось утешать конфетами. Да и сам Великий Инквизитор в волнении высказал Дону Педро, как ему невыносимо было думать, что существа, сделанные только из дерева и крашеного воска и управляемые с помощью проволоки, были так несчастны и переживали такие сильные страдания.
Затем появился африканский фокусник, он внес большую плоскую корзину, накрытую красной тканью, поставил ее в центре арены, вынул из своего тюрбана забавную тростниковую дудочку и стал в нее дуть. Несколько мгновений спустя покрывало заколебалось, и под все более пронзительные звуки дудочки две зелено-золотистые змейки высунули странные клиновидные головки и медленно поднялись, покачиваясь в такт музыки взад и вперед, как колеблются водоросли на воде. Однако дети, по-видимому, боялись их пятнистых головок и проворных, похожих на стрелки язычков и были гораздо больше рады, когда фокусник заставил вырасти из песка крошечное апельсиновое дерево, на котором расцвели красивые белые цветы, тут же превратившиеся в настоящие плоды; когда же он взял веер маленькой дочери маркизы Лас-Торрес и превратил его в голубую птицу, с пением полетевшую по павильону, восторгу и восхищению детей не было границ.
Торжественный менуэт, исполненный мальчиками из церкви Нуэстра Сеньора Дель Пилар, был очарователен. Инфанта прежде никогда не видела этого удивительного обряда, совершаемого ежегодно в мае в честь Пресвятой Девы перед ее высоким алтарем. Действительно, ни один член испанского королевского дома не входил в большой Сарагосский собор с тех пор, как один безумный священник, как подозревали многие, подкупленный Елизаветой Английской, пытался причастить принца Астурийского отравленной облаткой. Так что Инфанта только по слухам знала о «танце в честь Мадонны», без сомнения представлявшем очень красивое зрелище. Мальчики были одеты в старинные придворные костюмы из белого бархата, а их оригинальные треугольные шляпы были отделаны серебром и громадными страусовыми перьями. Причем ослепительная белизна их одежд, при движении сверкавших на солнце, еще больше оттенялась их загорелыми лицами и длинными черными волосами. Все были очарованы торжественным достоинством, с которым они выполняли запутанные фигуры танца, и утонченной грацией их замедленных жестов и величественных поклонов. Когда же по окончании церемонии они сняли перед Инфантой свои увенчанные перьями шляпы, она чрезвычайно любезно ответила на их поклон и дала обет послать большую свечу к алтарю Божьей Матери Дель Пилар в благодарность за доставленное удовольствие.
