— Профессор! Король нас обманул! Уф! — ошарашенно взвизгнула Хрюква. У нее от волнения перехватило дыхание. Она плюхнулась на пятую точку и уставилась в небо, глазам своим не веря.
— Лечууу! — смеялся Урмель из облаков. Голос у него был очень довольный.
Вертолет описал круг почета вокруг домика. Пумпонель и Сим махали руками. Похоже, они что-то кричали. Но за треском мотора слов было не различить.
Вот они развернулись, ровненько, как по невидимой линеечке, съехали вбок — и устремились прочь. Фигурки все уменьшались, вот они превратились в два черных пятна — и наконец совсем исчезли…
— Какое свинство! — задохнулся от возмущения Пинг.
А Хрюква на это незаслуженное оскорбление всего ее свинского племени даже внимания не обратила.
Глава тридцать третья
Селифант перестает грустить
Итак, вероломство Короля определило дальнейшую участь Урмеля. Теперь его посадят в клетку Пумполонского зоопарка, где на него будут пялиться зеваки, где его задразнят невоспитанные мальчишки и закормят вредными угощениями неразумные взрослые. Больной от тоски, он будет глядеть сквозь железные прутья, грезить о славных днях на Хатихрю, проливать горькие слезы по Хрюкве, слепнуть от фотовспышек…
Любопытные ученые станут его изучать, взвешивать, обмерять и просвечивать рентгеном. А то еще и похуже чего придумают.
А малыш так доверчив и невинен! Представьте себе: он наслаждался полетом!
Накувыркавшись в своем домишке, Урмель долго спал и проснулся совсем здоровым. Он протиснул голову в оконце между прутьями.
Ветер дул ему в нос. Круглые уши реяли как флажки. Как высоко! Это зеленое пятнышко на воде и есть Хатихрю? Забавно! А домик какой крохотульный! Эге-ге-гей!
Ой, неужели эта черная точка размером не больше мушиной какашки — островок Селифанта? Урмель еще никогда там не бывал. Задрав морду кверху, он подмигнул Королю. Тот помахал в ответ. Дескать, понял, снижаюсь. Пике! У Урмеля заныло в животе. Черная точка стремительно разрасталась. Урмель и глазом моргнуть не успел, как она превратилась в каменную площадку среди пенистых волн. На площадке сидел Селифант. Он прижимал передние ласты к сердцу.
Урмель не слышал, о чем поет морской слон. Мотор шумел слишком громко. А может, он вовсе и не поет? Гляди-ка, ластой машет и что-то кричит! Наверняка что-нибудь очень-очень-очень грустное.
Вертолет на минутку завис в воздухе. Звери столкнулись нос к носу. Вот клетка слегка качнулась, и — чмок! — Урмель поцеловал великана в мясистую щеку.
Ластоногий опешил. Такого с ним еще не случалось! Как же ему после такого события грустить? Нужно было хорошенько подумать над этим вопросом.
Меж тем Пумпонель прибавил газу. Вертолет набрал высоту и скрылся из виду.
Глава тридцать четвертая,
которая завершается словом «КОНЕЦ»
Фьють — и исчез навсегда?! Как бы не так! Он тут же появился снова!
Король мягко поставил клетку на землю, прямо перед крыльцом, и отвязал канат. Затем он полетел на берег, где совершил посадку. А чуть погодя Король и паж, смеясь, уже поднимались наверх — пить обещанный кофе.
Кофе был, конечно же, не готов: Хрюква о нем и думать забыла. Сперва она гневалась, потом грустила, теперь — сияла от счастья.
Всеобщими усилиями они вызволили Урмеля из клетки.
— Вы уж простите меня! — сказал Король. — Он меня просто замучил. Покатай да покатай! Сами знаете, какой он. Вбил себе что-нибудь в голову — нипочем не отстанет. В этом мы с ним, кстати сказать, очень похожи. Ну и потом, мне хотелось немножко загладить свою вину.
Хрюква мысленно попросила у Короля прощения. Вода закипала.
— Но как же мне быть? — размышлял Пумпонель. — Вернуться в Пумполонию с пустыми руками? Это невозможно!
— Я знаю, я знаю! — закрякал Пинг. — Забирай Краба!
— Краба? — переспросил Король.
— Нет! — заявил Тибатонг. — Ничего не получится! Во-первых, нам вряд ли удастся вытащить Краба из пещеры. Во-вторых… э-э-э… не сочтите меня безумцем, но я бы хотел попытаться… э-э-э… научить его говорить. Думаю, он поведает мне массу интересного. Я хочу разгадать тайну этого зверя!
Ну что можно посоветовать в такой ситуации? Профессору тоже хотелось, чтобы Король привез с острова какую-нибудь диковину, которая поразила бы Цвенгельмана не меньше, чем Урмель.
— А па-па-пачему мне нельзя в Плум-пла-лонию? Я этому Бреднельману…
— Цвенгельману!
— Я этому Вреднельману только язык показу, сказу: «Бе-бе-бе!» — и обратно! — пищал Урмель.
— Во-первых, его зовут Цвенгельман. Он доктор наук и директор Музея. Во-вторых, показывать язык и дразниться — нехорошо. В-третьих, пусть уж он лучше не верит в то, что ты существуешь. Не то они все повадятся ездить на Хатихрю, — сказал Тибатонг. — И прошу тебя, не называй Короля «Тютюнету». Короля зовут Его Величество Пумпонель.
— Урмелю можно! — улыбнулся Король.
— Бе-бе-бе! — Урмель показал Тибатонгу язык.
Тут Шуш-Башмак напыжился, цокнул клювом и важно провозгласил:
— Пррридумал! Хе-хе. Пусть Коррроль отвезет в Пумполонию рыбу-невидимку! В ведерррке с водой! А если рррыбешка окажется рррыбищей, то можно и в Бочке.
— Нет! Бочка останется при мне! — сердито сказала Хрюква.
— Но я ведь пока не доказал, что рыба-невидимка точно существует, — сказал Тибатонг. — Не может же Его Величество везти пустое ведерко и показывать пустой аквариум!
— А почему бы и нет? Кто докажет, что рыбы нету в ведррре, если она — невидимка?!
Пумпонель оживился. Славно придумано. Грандиозное развлечение! Скучать ему теперь не придется. Ученые будут до хрипоты спорить, существует ли в природе рыба-невидимка. Король захохотал так, словно опять вдохнул веселящего пещерного газа. Это натолкнуло его на мысль.
— Профессор! — закричал он со слезами радости на глазах. — А нельзя ли узнать состав этого… как его… газа… эфира? А потом взять да и наполнить им пробирки и пузырьки! Загрустил — понюхай из пузырька, мигом повеселеешь. А пробирки… представьте себе… берешь такую стеклянную бомбочку, шварк — и бросаешь в Пумполонский парламент, когда господа депутаты бросаются друг на друга, как бешеные собаки. Тут же они веселеют, начинают смеяться, хихикать. И спор тонет в дружном хохоте!
Тибатонг задумчиво смотрел на Пумпонеля. Удивительно, до чего ему нравится этот Король.
— Лекарство от грусти профессора Тибатонга. Открытие века! Прямо из скважины! Остерегайтесь подделок… — пробормотал Тибатонг. Он уже так и видел перед собой этикетку на пузырьке. — Хорошая идея! На Земле не хватает смеха. Большинство наших бед оттого, что люди относятся ко всему слишком серьезно… Но, к сожалению, пока с этим придется повременить. В пещеру-то нам не пробраться. Может, когда-нибудь после.
Король согласился. Придется ему пока отказаться от веселящих бомбочек и довольствоваться невидимками. А Урмелю пусть достанется в подарок домик!
И вот свечерело, и огромная стрекоза устремилась на запад, прямо в заходящее солнце. Под стальным брюхом болталось большое ведро с водой.
Профессор и звери следили за вертолетом до тех пор, покуда он не превратился в точку на красном солнечном диске.
— И все-таки это неправильно… — пробормотал Тибатонг.
— Почему? — спросил Шуш. — Ты ррразве уверен, что ведерррко пустое?
Нет, профессор не был уверен. Рыба-невидимка может быть где угодно. Или не быть нигде…
Хрюква укладывала Урмеля. Вава забрался в Ракушку, чтобы щщщидеть и шшшмотреть, как проплывает по небу луна.
Профессор Хубакук Тибатонг зажег свечку, чтобы начать новую книгу. О пещере, подземном озере и каменном органе.
Тим Кляксик приволок Почивальную Бочку к самому крыльцу. Хрюква убралась в своей спаленке, заново постелила тюфяк и повесила на прежнее место синюю занавеску с красными розами.
Потом она забралась внутрь, положила голову и пятачок на копытца и с благодарностью поглядела на звезды, мирно сиявшие на небе.
А Пинг поплыл к Селифанту. И вот они сидели бок о бок, озаренные светом полной луны. Вокруг шумел и пенился Океан.
— Все кончилось хорофффо! — тихо пролопотал Пинг. — Лучфффе не бывает. Но Ракуфффки мне так и не досталось…
— Хооочешь, споем? — спросил Селифант.
— Ага! — кивнул Пинг. — Красивую грустную песню.
Но Селифант неожиданно замялся:
— Прости, ничего не получится. Сегодня я не смогу. Я… кажется… счастлив! — Похоже, Селифант немного стеснялся.
«Ух ты! — удивился мысленно Пинг. — Что это с ним?»
Он нахохлился и привалился под бок к ластоногому. Друзья молчали и думали каждый о своем. Пингу не захотелось петь одному.
