Диана Джонс - Дорога ветров

Как только камушек покинул его руку, Митт вдруг понял, что совершил ошибку. Мальчик рядом с ним бросил на него очень сердитый взгляд. Медленные шаги почти остановились, словно движение привлекло внимание солдат. Митт чуть не потерял сознание, так ему было жутко. Время текло — тошнотворно медленно и нечетко.

Сапоги прошли мимо классиков, остановились и двинулись дальше, делая по шагу. Топ-топ-топ... и постепенно затихли.

— Вали отсюда, — сказал мальчишка. — Ты мне партию испортил.

Митт с трудом поднялся. У него кружилась голова и все тело затекло, словно после зимней ночи в море. Ему пришлось идти по улице, хромая. Ни одна игра снова не началась. Все дети наблюдали за Миттом так же, как наблюдали за солдатами. Плохо. Они обязательно расскажут о нем кому-нибудь. Митт только надеялся, что они сделают это не сразу, потому что он так устал, что больше не мог бежать. Ему хотелось прилечь у ближайших дверей и плакать, пока не заснет.

«Возьми себя в руки! — сердито приказал он себе. — Ты в бегах, вот и все. Здесь люди постоянно пускаются в бега. Не знаю, как это получается, но я просто не могу не бежать. Что со мной происходит?»

На этот вопрос Митт ответить не мог. Он знал только, что утром проснулся с тем же намерением, что и последние четыре года, — одним ударом покончить с Хаддом и вольными холандцами. И теперь, когда ему не удалось прикончить Хадда, он мог думать только о том, как бы его не поймали.

«Эй, погоди-ка!» — Митт остановился и сделал вид, будто решил передохнуть в подворотне.

Оставались ведь еще вольные холандцы. Если он так испугался, что не может дать себя поймать, он может легко пойти домой к Сириолю или Дидео.

Теперь туда, куда бы Митт ни пошел, вскоре явятся люди Харчада. Чем не способ сделать так, чтобы вольных холандцев арестовали? Но Митт остановился, привалившись к столбу ворот и уставившись в никуда, потому что не испытывал ни малейшего желания это сделать. «Ни малейшего желания!» — повторил он себе. И это было так. Тут не было ничего картинного. Митт не стал бы говорить, что скорее умрет, чем пойдет домой к Сириолю (он понимал, что сделает что угодно, лишь бы не умереть), но все же он не собирался туда идти. И к Дидео тоже. «Тогда за кого же ты их считаешь? За друзей?» — презрительно спросил себя Митт.

Похоже, что так оно и было. Он вспомнил, как сморщилось от улыбки лицо Дидео, когда Митт принес ему первый пакетик селитры. И как Сириоль гневно смотрел на него поверх веревки — но не бил его ни разу после того первого дня. «А, наверное, стоило бы»,— подумал Митт. Он вдруг заметил, что улыбается. Сириоль всегда понимал его шутки, а Хам — почти никогда. А потом были еще Альда, обдававшая всех запахом арриса, и Лидда, собиравшаяся замуж за матроса с «Красотки Либби». «Я слишком хорошо их узнал»,— подумал Митт.

Но ему нельзя было стоять на месте, улыбаясь и глядя в пространство. Митт пошел дальше. Он решил, что лучше всего будет воспользоваться планами побега, которые так тщательно составил для него Сириоль.

— Нет! — воскликнул Митт.

И дело было не в том, что он не хотел ими воспользоваться. Он хотел. Он бы уши себе отрезал, чтобы это сделать. Но он не смог их вспомнить. Считая, что бежать ему не придется, он слушал Сириоля еще менее внимательно, чем Хобина, когда тот рассказывал ему об оружии. Он только смутно помнил, что где-то должна быть повозка... и какой-то пароль. Но больше ничего. Какого же он свалял дурака!

Но что ему делать? Он не может остаток жизни прятаться на улицах Холанда. Если он начнет разыскивать все повозки подряд, то его определенно поймают. Солдаты об этом подумают. Домой идти он не посмел бы. Тогда арестуют и Хобина с Мильдой. Единственное, на что он может решиться, — это податься на Флейт, как делали до него многие борцы за . свободу. Но он кое-что об этом знал. Там ведут охоту. И жизнь там ужасная — если только у тебя нет ружья, чтобы стрелять болотных птиц себе на обед. У Митта оружия не было. Но он знал, где оно есть: заперто в мастерской Хобина. А туда идти нельзя. Ох, он движется по замкнутому кругу. Ну, почему он не слушал Сириоля? Но Митт прекрасно знал почему. Он просто не думал ни о чем после той минуты, когда должен был бросить бомбу. «Похоже, ты совсем спятил! — сказал себе Митт. — Да делай же что-нибудь, слышишь?»

Ему хотелось домой — вот что ему хотелось. Но он не смел.

Или смел? Хобин ушел на весь день. Мильда с малышками у Сириоля. Если Митт пойдет домой, за ним следом придут шпионы. Но шпионы, скорее всего, и так туда придут, потому что у Хобина есть порох. А что, если Митт пойдет, возьмет ружье и заряды и сделает так, чтобы это было похоже на ограбление? Это все равно будет похоже на ограбление, потому что ему придется сломать замки и снять печати инспекторов. Хобина не смогут винить за то, что его ограбили. Так можно будет отвести от него подозрения. По правде говоря, чем больше Митт об этом думал, тем более необходимым ему представлялось пойти и ограбить Хобина. А потом? Наверное, уйти на Флейт и попытаться пробраться на Север...

Появление новой цели сильно изменило дело. Митт больше не чувствовал себя таким разбитым. Улица Флейт была совсем близко. Митт намеренно отправился туда кружным путем. Ему хотелось, чтобы его заметили в самых разных местах: так можно было сбить соглядатаев со следа. Когда Митт наконец очутился за высокой скользкой стеной, которая затемняла заднюю часть мастерской, он был почти уверен в том, что любой шпион, который попытается пойти по его следам, не попадет сюда раньше завтрашнего дня. А скорее всего, даже через два дня. Однако он сказал себе «завтра», потому что никогда не следовало недооценивать шпионов Харчада.

Стена составляла одну сторону переулка, а по другую сторону в него выходила такая же слепая стена. Митт стал лицом к ней, глубоко дыша. Кто-нибудь может заметить, как он перелезает через стену. Если он даст этому кому-то время привести подмогу и взломать парадную дверь мастерской — или вызвать солдат, чтобы это сделали они, — то у него как раз хватит времени на то, чтобы взять все необходимое, а потом устроить небольшой беспорядок. Но времени у него будет очень немного. Митт понимал, что дело будет рискованным. И ему очень хотелось, чтобы у него не тряслись поджилки и не подгибались колени. Он не привык так бояться!

— И я все пропустил! — обиженно сказал Йинен, когда Хильди наконец вернулась во дворец и ему удалось ее отыскать.

Во дворце ощущались сомнения, все разговаривали приглушенно, будто не знали, что делать дальше. Одно было ясно: Хадд мертв, и графом Холанда теперь стал Харл. Но это было все. Никто не знал, было ли восстание, надо ли снимать нарядные костюмы и будет ли пир. Харл ничего не делал — просто сидел у себя в комнате. Он не отдал ни единого приказа. Харчад появлялся и исчезал и постоянно распоряжался, но толку от этого не было никакого.

— Ну, значит, восстания нет, — довольно резко заявила Хильди, когда Йинен рассказал ей об этом.— По дороге обратно мы видели только солдат.

Ей, пожалуй, хотелось побыть одной, но у Йинена был такой потерянный вид, что она осталась с ним. Они вместе бродили по лестницам и коридорам среди людей, которые, как я они, не знали, что делать.

Йинен пересказал Хильди кое-какие слухи об убийце. Он оказался недовольным матросом. А еще — опасным революционером и агентом Севера. Он был метким стрелком. Он был глупцом, который случайно сделал меткий выстрел. Он использовал новое секретное оружие Севера. Он отравился. Он прыгнул в гавань и скрылся. Никто не знал, где правда. — А теперь скажи мне, как все было там, в гавани, — попросил Йинен.

— Не знаю, — совершенно честно ответила Хильди. — И вообще, ты знаешь, как бывает, Когда у Хариллы истерика.

Но она тут же постаралась рассказать, что знала. Йинен ведь был не виноват в том, что все пропустил.

— Неужели отец действительно все это сделал? — спросил Йинен.— Я и не знал, что он может быть таким проворным. — И он уныло добавил: — Хотелось бы мне увидеть, как тот мальчишка раскрутил трещотку у деда под носом.

— Это было не так смешно, как тебе кажется,— отозвалась Хильди.— Это... это было странно. Он не убегал. Наверное, его уже поймали.

Тут она почувствовала, что ей действительно необходимо побыть одной, и отправилась к себе. Но Йинен пошел с ней, и у нее не хватило духа прогнать его. Он устроился на подоконнике, а Хильди уселась на середине своей большой кровати, скрестив ноги.

Тут Хильди уже в сотый раз попробовала разобраться в своих чувствах. То, что деда убили, должно было потрясти ее до глубины души. Это она знала точно. И время для его убийства выбрали неподходящее. Все говорят, что это обещает ужасные несчастья. Хильди обнаружила, что она не столько гордится тем, как ее отец попытался спасти положение, сколько стесняется этого. Больше всего ее смущало то, что никто этого не заметил. Но само убийство заставляло ее сердце трепетать от ужаса и благоговения. И еще при мысли о нем ей становилось нехорошо, так что двигалась Хильди осторожно и тихо и хотела быть одна. И это было странно. Ее обуревали чувства, но она не знала, к чему они относятся. Это напомнило ей то, что она испытывала; когда узнала о помолвке с Литаром. Тут Хильди вскочила.