А вслух читать редко кто может.
Часы, календарь, численники, секундомеры – зеркала, в которые глядится время.
У времени нет друзей.
С арбузом, как с женщиной, приподнимешь подол, глянешь и не знаешь, огорчаться или радоваться…
Пока не попробуешь.
Думаешь, блондинки на одно лицо, а как надломишь, неведомым ароматом повеет, вопьешься в пряную свежесть, и остановиться не можешь.
Понятное дело, не вишня, но хороша!
Одно ухо для лжи, другое для правды. А между ними голова. Нос – столб пограничный. Одна ноздря правдой дышит, другая ложью. Рот от удивления открываться приспособлен и вздыхать от ошибок. Когда правая рука в подбородок упрется, левая затылок почешет, в мозгах заискрится надеждой.
В народе ту надежду извилиной зовут.
Люди делятся на тех, у кого есть мама, и на остальных.
Выстою, в землю врасту, деревом стану, покроюсь листвой.
Выстою!
Не хватит осени на всех.
Сказки пальцев собирали тени – вязать варежки для звезд. Зима замирала от восторга, зависть не знала границ. Весной на лунную поверхность колен слетались греться улыбки. Лето украшало пальцы ступней каплями росы из земляники.
В начале прошлого века в город Ярослав Гашек пожаловал. Посмотрел, подивился, и написал великую книгу «Похождения бравого солдата Швейка». Люди были так благодарны, что на фасаде одного из домов разместили мемориальную доску в память о событии. В этом веке полицейские доску арестовали. Сидит доска за решеткой. Швейк объявлен шпионом, но фотографию его на стенде «Их ищет полиция» размещать запрещено.
А зря, давно бы нашли.
Подлецы следят за словом.
Во мне вины как воды в океане. Штиль неведом, шторма…
Мечта о краешке земли неосуществима.
Сказки – что дождь слепой.
Плачут, а на душе светло.
Я не в Дании, я не Андерсен. И брата нет, значит, не Гримм. С косметикой туго.
Ищу человека на свое место.
Звон в ушах – спасу нет. С мухами плохо. Мода изводит, сохнут, худеют. Уже и не понять: кто муха, кто комар. В прежние времена на брюхо было любо-дорого поглазеть да мухобойкой хлопнуть.
Чтобы уйти от наказания, советуют обманывать, не договаривать, молчать в тряпочку.
А я гвоздь, на котором висит картина мира.
Кто-то ликует, кто-то бранит, кто-то слюной брызжет. Знаю, как лица не потерять, но чертовски жить хочется, пусть даже с ополовиненной мордой.
Сказки писал, имея на каждом плече по уголовному делу. Вернее, не писал, подглядывал за собой. Оказывается, мало знакомы. Прежний нынешнему плохой помощник.
Нынешний прежнего в грош не ставит.
Не живу, не вижу. Пальцем вожу по стеклу, капель дождя жду. Жизнь остановилась подумать. У меня время украли. Хожу и вижу, но не живу.
Тихо, хоть бы тикнуло разок, а так всё хорошо.
Дети обводят руку. У взрослых времени нет.
Они вокруг пальца обводят.
Книги – птицы.
У авторов – осень.
Юг – у людей.
Кто на крест.
Кто на амбразуру.
Кто в кусты.
Сказка о счастливом человеке
Он знал: буквы – рабы. У него были книги, но он не читал. Покупал рюмки, но пил из горла. Покупал рамки, рисовал, но рядом. Заказывал билеты, но опаздывал на по-езда. Он любил гулять, но не в парках, а возле тюрем.
Когда влюблялся и любил, жил в раю.
Когда вздумали любить его, жизнь показала свой ад.
Упаду на провода и побегу давать свет людям.
Не благодарите, не Бог и не брат. Бумеранг сломался.
Сказка про шапку-невидимку
Аноним.
От интернета кухни сдохли.
Тело – лето. Простынь – зима. Весна – сон.
Если утром что-то вспомнишь, значит, осень пришла.
Тряпкой не был. И белым, как мел, не получилось. Когда-то обладал детской рукой, она писала на черной школьной доске светлые слова. Взрослея, шел за ними, увлекал других. Было принято решение слова стереть. До тряпок охочих уйма, убрали. Его превратили в часть доски. Говорят, мел молится за него, но слов не помнит, а в детские руки мел Минздравом давать запрещено.
Сказка о друзьях человека
То на буржуев, то на кулаков, то на поэтов, то на цеховиков, то на художников, то на врачей, то на ученых, то на учителей. Поели, хвостом повиляли и отдыхать до следующего.
Собаки не обезьяны, людьми быть не обязаны.
Однажды к тридцати трем месяцам прибавили два дня, в итоге получилась тысяча и одна ночь.
Когда жизнь радует, пишут романы.
Когда побоку – повестки.
Если скользко, то сказки.
Брата звали Юмор, сестру – Краткость.
Другого брата не звали, сам приходил, за это и били.
Куда идти – не знаю. Что будет – не ведаю. Для России важнее белые свечи.
Если же не свечой гореть – хотя бы следом стать, в памяти остаться точкой белой.
В этом блеклом городе зимние ночи стали солнечными. Люди воспряли, заулыбались, спины выпрямили, смеху учиться начали, песни вспомнили. Полиция проснулась, за руку поймала тех, кто в подъездах грязными пальцами нолики с палочками малевал.
Счастливые часов не наблюдают, непоседам пространство не помеха, суетливые ни дню, ни ночи покоя не дают. А есть всепогодние, по флюгеру живут. Кто от жира бесится, кто от зависти с ума сходит, у кого от скуки скулы ломит. Со времен Ноя любят люди на пары делиться.
И парням проще, и девки не возражают.
Частной собственности лишили дедушку с бабушкой. Родителям улыбнулось пожить частной жизнью без частной собственности. За сыном подсматривали, подслушивали, подкладывали, пытались от работы отстранить. Не было у него ни жизни частной, ни частной собственности. Тогда-то и родилось собственное правило: «Больше имени не имей!»
Сказки пишут из рая, сочиняют в аду.
Ему обычно били морду.
Когда дослужился до пощечины, обиделся.
Если мешаешь, значит, столб! Жди наград в виде проводов, указателей пути, объявлений.
Государство – огород, в нем грядки – города, граждане – деревья.
Да, чуть не забыл – встречаются и чучела огородные.
По длине ногтя недели день. Чесаться удобно – пятница. Сломался ноготь – понедельник.
Я люблю глобусы. Они у меня женщины. Люблю от макушек Северного полюса до ступней Антарктиды. На экваторах талий отогреваю озябшие руки. С Эверестов грудей разглядываю миры. Любуюсь разноцветными озерами глаз, лесами ресниц, степями щек, травами бровей. В кратеры ушей люблю нашептывать сокровенное.
Кто я? Может, Миклухо-Маклай? Колумб? Пржевальский? Нансен? Знаю точно: после моих посещений белых пятен на глобусах нет и не ожидается.
В чувствах нет ступеней, сорвал стоп-кран – и кранты.
День после дождя, ребенок после игры, полководец после победы, поэт после поэмы, мужчина после женщины.
– Вы много ели о себе плохого?
– Только этим и питаюсь.
– А пьете что?
– Не пью.
– Почему?
– Плеваться не хочется.
Он ни перед кем не вставал на колени. Умер в тюремной больничке. На вскрытии сердца в груди не обнаружили. Всполошились. Прошмонали. Отыскали в левом колене. У коленонепреклоненных там его место.
Оно за красные углы изб, за красных лент изгибы, за красные юбки баб, за красные губы вишен.
Пока билось, а как ушло – всё посинело.
Сказка о позднем знакомстве
Со взрослой жизнью познакомился поздно. Долго не мог из детства выйти. Не скажу, что знакомство из приятных.
Любопытно, смешно, грустно…
Смелых мало. Большинство по принципу, как бы чего… А случается. Солнце встает, вода бежит из крана, на столе хлеб в ожидании рук, за окном деревья, которые не срубили, сотни стихов на верхних полках, стрекозы, старики, дети на качелях.
