Это была тронная зала для приема иностранных посланников в тех случаях, когда Король – а это бывало не часто – соглашался дать им личную аудиенцию. В этой самой комнате много лет назад состоялся прием английских послов, прибывших для переговоров о браке их Королевы, одной из католических повелительниц Европы, со старшим сыном Императора. Стены залы были обиты золоченой кордовской кожей, а с черного с белым потолка спускалась тяжелая позолоченная люстра с подсвечниками на 300 восковых свечей. Под большим балдахином из золотой парчи, на котором жемчугом были вышиты львы и башни Кастилии, стоял трон, покрытый богатым покрывалом из черного бархата, украшенного серебряными тюльпанами и отделанного серебряной с жемчугом бахромой. На второй ступени трона стоял стул с подушкой из серебряной ткани для коленопреклонения Инфанты, а внизу, у самого края балдахина, стояло кресло папского нунция, который имел исключительное право сидеть в присутствии Короля на всякой публичной церемонии; напротив, на пурпурном табурете, лежала его кардинальская шляпа с алыми кисточками. На противоположной стене висел портрет в натуральную величину Карла V, в охотничьем костюме и с большим мастифом, а портрет Филиппа II, принимающего изъявление покорности Нидерландов, занимал середину другой стены. Между окнами стоял шкапик черного дерева, инкрустированный слоновой костью, на котором были выгравированы фигуры из «Пляски Смерти» Гольбейна – по преданию, рукой самого знаменитого мастера.
Но маленького Карлика не трогало все это великолепие. Он бы не отдал своей розы за все жемчуга балдахина, ни единого белого лепестка ее за самый трон. Всё, чего он хотел, это увидеть Инфанту до ее прихода в павильон и предложить ей уйти с ним по окончании танца. Здесь, во дворце, воздух был неподвижный и тяжелый, а в лесу свободно веял ветер и солнечные лучи своими золотыми руками раздвигали трепетные листья. В лесу были и цветы, может быть, не такие пышные, как в дворцовом саду, но во всяком случае более душистые: гиацинты, ранней весной заливавшие волнистым пурпуром прохладные долины и поросшие травой холмы; желтые примулы, что маленькими группками гнездятся между сучковатыми корнями дубов; яркий чистотел, голубая вероника и ирисы, лиловые и золотые. На орешнике были серые сережки, и наперстянка сгибалась под тяжестью своих пятнистых чашечек, осаждаемых пчелами; каштаны расцветали пирамидами белых звездочек, и шиповник сиял красивыми бледными лунами. Да, Инфанта конечно же пойдет с ним; надо только отыскать ее! Она пойдет с ним в прекрасный лес, и целый день он будет развлекать ее танцами. При этой мысли улыбка засветилась в глазах Карлика, и он прошел в следующую комнату.
Из всех комнат эта была самая замечательная и самая красивая. Стены ее были покрыты луккским шелком розовых тонов, затканным птицами и нежными серебряными цветами; массивная отделка была из серебра в форме цветочных гирлянд с качающимися на них купидонами; перед двумя большими каминами стояли широкие экраны, расшитые попугаями и павлинами, а пол из зеленоватого, словно морские волны, оникса, казалось, уходил в бесконечность. И Карлик был здесь не один. В полутьме двери, на другом конце комнаты, он увидел маленькую фигурку, наблюдавшую за ним. Сердце его дрогнуло, крик радости сорвался с губ, и он вошел в залитую солнцем комнату. По мере того как он шел, приближалась к нему и фигурка: теперь он ясно мог ее видеть.
Инфанта!.. Нет, это было чудовище, самое фантастическое из всех когда-либо виденных им: по сложению не похожее на других людей, с горбом, кривыми ногами, с громадной покачивавшейся головой, покрытой гривой черных волос. Маленький Карлик нахмурился, чудовище тоже. Он засмеялся, чудовище засмеялось вместе с ним и, передразнивая его, вытянуло руки по швам. Он отвесил насмешливый поклон, чудовище ответило тем же. Карлик пошел навстречу, и оно стало приближаться, копируя каждый его шаг и останавливаясь, когда он останавливался. Карлик вскрикнул от изумления и, пробежав вперед, протянул руку; рука чудовища, холодная, как лед, дотронулась до его руки. Карлик испугался, быстро отдернул руку, и чудовище повторило его жест. Он попробовал двинуться вперед, но что-то гладкое и твердое остановило его. Лицо чудовища было теперь совсем близко от его лица и, казалось, было полно ужаса. Он откинул волосы, падавшие на глаза, и ударил чудовище. Оно сделало то же самое. Он скорчил гримасу отвращения, лицо чудовища также перекосилось. Он отошел назад, и оно отступило.
Что же это такое? Карлик с минуту подумал и обвел взглядом комнату. Странно, но, кажется, все повторялось в этой невидимой стене, прозрачной, как вода. Да, повторялись картины и диваны. Заснувший фавн, лежавший около двери, в алькове, имел своего двойника, и серебряная Венера, освещенная солнцем, протягивала руки к другой Венере, столь же прекрасной, как она сама.
Уж не эхо ли это? Однажды он крикнул в долине, и эхо повторило каждое его слово. Могло ли оно так же повторять вид предметов, как повторяло голос? Могло ли оно создать отраженный мир, подобный миру настоящему? Но разве тени предметов могли иметь цвет, жизнь и движение? Неужели?..
Он вздрогнул и, взяв со своей груди прекрасную белую розу, сделал пол-оборота и поцеловал цветок. У чудовища оказалась такая же роза, точь-в-точь похожая на его! Оно осыпало ее такими же поцелуями и прижимало к сердцу угловатыми жестами.
Истина вдруг открылась ему. В отчаянии он дико вскрикнул и, рыдая, упал на пол. Так этот уродливый горбун, такой отталкивающий и ужасный, был он сам! Он и есть это чудовище, это над ним смеялись все дети и маленькая Принцесса, в любовь которой он верил, – она тоже только издевалась над его безобразием и его кривыми ногами! Почему его не оставили в лесу, где не было зеркал, чтобы открыть ему его уродство? Уж лучше бы отец убил его, чем продавать на позор! Горячие слезы заструились по щекам Карлика, и он в мелкие клочки разорвал белую розу. Размахивавшее руками чудовище сделало то же самое и разбросало нежные лепестки. Оно пресмыкалось по полу, и когда Карлик взглянул на него, он встретил взгляд, искаженный болью. Чтобы не видеть его, Карлик отполз в сторону и закрыл глаза руками. Словно раненый зверь, он со стонами спрятался в тень.
В это мгновение сама Инфанта вошла в комнату вместе со своими товарищами по играм, и когда они увидели, как безобразный маленький Карлик лежал на полу и бил по нему своими судорожно сжатыми кулаками, со странными и несуразными ужимками, они разразились веселым смехом и, образовав кружок, стали наблюдать за уродцем.
– Его танцы были забавны, – проговорила Инфанта, – но игра его еще смешнее. Право, он почти не уступает марионеткам, только, конечно, менее натурален, – и она хлопала в ладоши и обмахивалась своим большим веером.
Но маленький Карлик не подымал глаз, и рыдания его становились все тише и тише; вдруг он испустил какой-то вздох, странно подпрыгнул и схватился рукой за бок. Потом опять упал и уже больше не двигался.
– Это замечательно, – сказала Инфанта после паузы, – но теперь ты должен станцевать для меня.
– Да, – закричали все дети, – вставай и танцуй; ведь ты не хуже берберийских обезьянок, даже гораздо забавнее их!
Но маленький Карлик не откликался.
Тогда Инфанта, топнув ножкой, позвала своего дядю, гулявшего по террасе вместе с Камергером, который читал ему только что полученные депеши из Мексики, где только недавно была учреждена Святейшая Инквизиция.
– Мой смешной маленький Карлик капризничает! – воскликнула она. – Пожалуйста, разбудите его и заставьте его танцевать передо мной.
Государственные мужи с улыбкой переглянулись и медленно подошли к детям. Дон Педро нагнулся и слегка ударил Карлика по щеке своей вышитой перчаткой.
– Нужно танцевать, маленькое чудовище; нужно танцевать. Инфанта Испании и Индии желает, чтобы ее развлекали.
Но маленький Карлик не двигался.
– Придется позвать экзекутора, – недовольно проговорил Дон Педро и вернулся на террасу. Камергер же с серьезным видом нагнулся и приложил руку к сердцу Карлика. Через несколько секунд он пожал плечами, выпрямился и с низким поклоном сказал Инфанте:
– Mi bella Princessa, ваш забавный маленький Карлик никогда больше не будет танцевать. Очень жаль, ведь его уродство, пожалуй, могло бы вызвать улыбку даже у Короля.
– Но почему же он не будет больше танцевать? – со смехом спросила Инфанта.
– Потому что сердце его разбилось, – отвечал Камергер.
Инфанта нахмурилась, и ее нежные, словно лепестки розы, губки сложились в презрительную гримаску.
– Пускай же впредь все приходящие играть со мной совсем не будут иметь сердца! – воскликнула она и побежала в сад.
Каждый вечер выезжал молодой Рыбак в море и бросал свои сети в воду.
Когда ветер дул с берега, добычи было очень мало, а иногда и совсем не оказывалось: то был резкий ветер на черных крыльях, и бурные волны вздымались ему навстречу. Когда же ветер дул с моря, рыба выходила из глубин, заплывала в сети, и Рыбак носил свою добычу продавать на рынок.
