На тридцатый день к ней явился колдун с последней ягодой морошки и последней каплей росы, завернутыми в листочек лапландской карликовой березки, и спросил:
— Ну, ты надумала?
Линдагулль снова прикрыла лицо и не ответила ни слова.
— Даю тебе еще один день сроку на раздумье, — сказал колдун, — а сейчас к тебе жалует многочисленное общество.
С этими словами он отворил пещеру, и словно живое облако ринулось в дверь. Это была целая туча голодных лапландских комаров, тысячи тысяч комаров. Они все летели и летели, пока не заполнили всю пещеру.
— Желаю тебе много радости с твоими новыми знакомыми, — пожелал ей злой колдун и запер дверь.
Линдагулль не поняла, что он имеет в виду. Она не знала ни лапландских комаров, ни персидских тропических жуков. В прежние времена служанка целый день стояла рядом с ней, отгоняя воздушных чудовищ. И сны пощадили ее, так и не дав понять, что такое человеческая злоба. Они тотчас окутали ее плотной пеленой тончайшего тканья, сквозь которую не могли проникнуть комары. Нещадно кусали они твердый гранит скалы, но сочли его слишком скудным и, подобные серой паутине, расположились наконец лагерем на стенах пещеры.
В полдень тихонько отворилась дверь, и в пещеру вошла старая лапландка Пимпедора с кувшином в руке, а следом за ней Пимпепантури.
— Бедное дитя, — сказала кроткая старушка, — мне жалко тебя, но я не смею выпустить тебя отсюда, потому что мой старик превратит меня тогда в пеструшку. Вот тебе кувшин со смоляным маслом. Смажь свое тело — это лучшее средство от комаров. Тогда они тебя не съедят.
— А это тебе копченый олений окорок, чтобы ты не умерла с голоду, — добавил Пимпепантури. — Я отгрыз от него кусочек, уж очень проголодался по дороге, но на кости есть еще мясо. Я украл ключ от пещеры, пока отец спал, но я не смею выпустить тебя, потому что он превратит меня тогда в миску с простоквашей. И тебе вовсе не надо брать меня в мужья. Бьюсь об заклад, что тебе и настоящего пальта — и то не состряпать.
— Нет, этого я, конечно, не сумею, — ответила принцесса Линдагулль и поблагодарила мать и сына за их доброту. Но тут же растолковала им, что не хочет есть и что комары ее не кусали.
— Ну, возьми все же смоляное масло, на всякий случай, — сказала старая лапландка.
— Да, возьми все же и олений окорок, — попросил Пимпепантури.
— Тысяча спасибо, — поблагодарила Линдагулль.
Тут дверь за ними закрылась. Ночь миновала, а утром пришел колдун, ожидавший найти свою пленницу такой покорной, какой только можно быть, когда тебя до полусмерти заели комары. Но когда он увидел, что Линдагулль такая же цветущая, как и прежде, и что она снова прикрывает свое лицо, гневу его не было предела.
— Выходи, — приказал он.
Линдагулль вышла на свет ясного дня, нежная и легкая, как эльф.
— Теперь слушай, что я надумал, — продолжал колдун. — Ты станешь цветком вереска на Лапландской вересковой пустоши и проживешь столько, сколько живет вереск. Погляди на солнце, оно стоит низко над окоемом. Через две недели и один день наступят первые полярные холода, когда все цветы вереска умирают! И накануне этого дня я в последний раз спрошу, что ты надумала.
Тут он замолчал, словно уже ждал желанного ответа. Но когда Линдагулль снова молча прикрыла свое лицо, он голосом, дрожащим от гнева, воскликнул:
— Adama donai marrabataesan! На языке природы это означает:
— Человеческая жизнь, прими обличье цветка вереска!
Колдун научился этому заклинанию однажды осенним вечером, когда южный ветер из африканских пустынь улегся на отдых в горах Лапландии. Ветер знает все слова, поскольку все слова бросают на ветер.
Только колдун вымолвил эти ужасные слова, как Линдагулль показалось, будто все цветы на пустоши выросли и превратились в деревья и прикрыли ее своей тенью. На самом же деле это она опустилась в землю. Миг, и вот уже никто не мог бы узнать ее среди тысячи тысяч цветов вереска, которые жили и умирали на вересковой пустоши Ланландии.
— Через две недели, в этот самый день! — пробормотал колдун.
Меж тем, пока все это происходило на севере, принц Абдерраман блуждал по свету. Не было такой горы в Азии, такой пустыни в Африке, селения или города в южной и средней Европе, которые бы он ни обыскал — но все напрасно. Глубоко скорбя, возвращался принц обратно в Персию, а его верный пес Валледивау бежал за ним следом. И вот однажды случилось так, что пес загнал в камыши утку-крякву, поймал ее и принес живой своему господину. Принц хотел убить утку, но она закрякала:
— Подари мне жизнь, а я что-то скажу тебе взамен.
— Я дарю тебе жизнь, диковинная ты птица, — согласился удивленный принц. — Но что ты можешь мне сказать?
— Скачи в Лапландию, — прокрякала утка и тут же исчезла в камышах.
Ланландия? Никогда принцу не доводилось слышать о стране с таким названием. Когда же он спросил, где находится Ланландня, то услыхал в ответ:
— Скачи на север, только на север, и не останавливайся до тех пор, пока не кончится дорога, не кончится лес и тебе не найти будет человеческого жилища с очагом, выложенным из камня.
«Удивительно», — подумал принц, но последовал совету и поехал на север, только на север, и не останавливался, пока не кончилась дорога, не кончился лес и не видно было никакого другого человеческого жилья, кроме чумов кочевников. Стоял последний день августа. Еще светило солнце, но небо переливалось всеми цветами радуги, дул прохладный северный ветер, а как только он уляжется, должен ударить мороз.
Принц скакал уже много дней, не видя и следов человека, когда вдруг у подножья высокой горы заметил чум из звериных шкур. Он подъехал поближе, чтобы еще раз задать свои бесполезные вопросы. И вдруг, к неописуемому своему изумлению, обнаружил надпись на склоне горы и прочитал имя «Линдагулль». Колдун высек это имя над дверью горной пещеры, где была заточена Линдагулль, чтобы найти это место, когда он передвинет свой чум.
Принц вытащил левой рукой саблю и хотел ринуться в чум, но в этот миг на дороге, ведущей к вересковой пустоши, предстал колдун.
— Верни мне принцессу Линдагулль! — воскликнул принц. — А не то я отправлю тебя в царство Аримана.
Колдун был хитер, и лукавство не раз спасало ему жизнь, но после столь неожиданной встречи он растерял всю свою находчивость. И ничего лучше не мог придумать, как превратиться в песца, который быстрыми прыжками кинулся в горы. Он надеялся спастись от сабли принца, но забыл про пса, следовавшего по пятам за своим господином. Валледивау, увидев, что песец удирает, бросился за ним. Песец проскальзывал через все расселины, легко перепрыгивал через все горные пропасти, но Валледивау оказался еще проворней и настиг песца на самой высокой горной вершине. Пес разорвал его на части, а сердце съел. А лишь только он съел сердце и предстал с перепачканной кровью мордой перед хозяином, принц понял, что колдуну пришел конец. Но где же Линдагулль?
Принц вошел в чум. Пимпедора варила оленье мясо, а Пимпепантури спал на мягкой мшистой подстилке, чтобы сделать хоть что-нибудь полезное до обеда.
— Женщина, — сказал принц, — ваш муж мертв. Отдайте мне Линдагулль, и с вами не случится ничего дурного.
— Мертв? — спросила старуха, не очень-то, видно, опечалившись. — Да, давно пора было положить конец его злобным проделкам. А Линдагулль ищите на вересковой пустоши — мой старик превратил ее в цветок вереска. Да поторопитесь — ночью ударит мороз, и тогда принцессе — конец.
— О, любимая моя, малютка Линдагулль, неужели ты умрешь нынче ночью? — воскликнул принц и, выйдя из чума, кинулся в отчаянии прямо на поросшую вереском землю необозримой пустоши, где тысяча тысяч бледно-розовых цветов, как две капли воды похожих друг на друга, ожидали смерти.
— Подожди, — сказала старая лапландка, — я припоминаю слова, которые превратили Линдагулль в цветок вереска. Мне было жаль это дитя, и я спряталась за камень, поглядеть, что сделает мой старик. И я услыхала, как он говорит:
— Adama donai marrabataesan!..
— Ax, — вздохнул принц, — что пользы от этих слов, если мы не знаем тех, которые снимают заклятие.
Пимпепантури, решив, что долго нет обеда, вышел из чума. Когда же он услыхал сетования принца, то, задумчиво дернув себя за челку, сказал:
— Когда батюшка хотел снять заклятие, он имел обыкновение переставлять слова.
— Да, правда твоя, — подтвердила старая лапландка.
Взобравшись на скалу, принц Абдерраман закричал что есть силы над всей бескрайней вересковой пустошью:
— Marrabataesan donai adama!..
Но слова эти прозвучали впустую, ни один цветок на пустоши не шелохнулся, солнце быстро склонялось к окоёму, а ветер улегся.
Принц боялся, что не сможет правильно выговорить слова на незнакомом ему языке, и все повторял и повторял заклинание, переставляя слова и меняя их окончания. По все напрасно. Только один раз ему показалось, будто вереск на отдаленном бугорке чуть приподнялся, прислушиваясь. По тут же опустился вновь на бескрайнюю однообразную, безутешную пустошь.
