Природная любознательность и неутомимая жизненная энергия заставили сорокалетнюю О. Э. Озаровскую летом 1914 г. отправиться на Русский Север. Вряд ли можно назвать эту поездку фольклорно-этнографической экспедицией. Это была частная экскурсия московской артистки, ехавшей в деревню за свежими впечатлениями, за песнями и сказками, которые могли бы пополнить ее репертуар. Главная задача, которую ставила перед собой экскурсантка — овладение северно-русскими интонациями народной речи.
Судьба привела О. Э. Озаровскую в заповедные уголки Русской земли — на реку Пинегу, правый приток Северной Двины. Пинежский Волок в русской истории известен с 1137 г. — по Уставной грамоте князя Святослава Ольговича. Здесь новгородцы из реки Пинега через шестиверстный волок попадали в реку Кулой, текшую строго на север в Ледовитый океан. С XVI в. в Пинежском Волоке проводилась зимняя (декабрьская) Никольская ярмарка, на которую съезжались окрестные крестьяне, а также гости из других уездов и губерний. На ярмарке торговали шкурками и мехами белок, лисиц, куниц и соболей. Особой гордостью пинежан были знаменитые пинежские рябчики. В 1780 г. при Екатерине II Пинежский Волок получил статус уездного города и был переименован в город Пинегу. На окраине его располагалась деревня Великий Двор, в которой и поселилась О. Э. Озаровская.
Хозяйкой избы, где остановилась «московка», была Прасковья Андреевна Олькина. Мы можем предположить, что в ее дом О. Э. Озаровская попала неслучайно. Дело в том, что имя пинежской крестьянки П. А. Олькиной к 1914 г. было известно в определенных кругах российской интеллигенции. Именно у П. А. Олькиной в 1911 г. поселилась Паулина Наполеоновна Шавердо — член партии эсеров, сосланная в Архангельскую губернию. У нас пока нет сведений о знакомстве О. Э. Озаровской с П. Н. Шавердо. Однако вряд ли можно считать простой случайностью то, что московская артистка, впервые приехавшая на Пинегу, сразу же оказалась в доме П. А. Олькиной, уже имевшей опыт и вкус общения с образованными женщинами из дальних российских городов.
П. А. Олькина, по-видимому, была человеком с большими духовными запросами. П. Н. Шавердо в своих воспоминаниях писала: «Моя хозяйка П. А. Олькина оказалась прекрасным и интересным человеком. Простая, безграмотная крестьянка, дальше Пинеги не ездила и ничего не видела, но это был самородок с большим умом и чуткой душой. Ее не удовлетворяла окружающая обстановка, она льнула к ссыльным. И когда я поселилась у нее, мы стали большими друзьями. Я выучила ее грамоте, и по окончании ссылки мы переписывались с нею до тех пор, пока во время революции Архангельск не заняли англичане» [Шавердо 2002: 88].
Однако П. А. Олькина могла не только что-то получить от своих квартиранток, она могла им и многое дать. О. Э. Озаровская в своей хозяйке обнаружила знатока народных песен и верную помощницу, помогавшую «московке» завоевать доверие пинежан. Родственницей П. А. Олькиной оказалась Елена Тимофеевна Олькина, дочь былинщика Тимофея Шибанова из д. Першково, от которого в 1900 г. записывал еще А. Д. Григорьев [Григорьев 1904: № 3(39), 4(40), 5(41)]. О. Э. Озаровская в 1915 г., во второй свой приезд на Пинегу, записала от Е. Т. Олькиной скоморошину «Гость Терентище» и сатирическую песню о хозяйке, неудачно затворившей квашню. Эти произведения были опубликованы много лет спустя в 1931 г. в ее сборнике «Пятиречие». От Надежды Олькиной из пригородной пинежской деревни Цимола, еще одной родственницы своей хозяйки, собирательница записала сказки «Черти в бочке», «Дороня» и «Жерновца», напечатанные в том же сборнике.
В 1914 г. О. Э. Озаровская прожила в Великом Дворе всего неделю. Поднялась она и вверх по течению в деревню Веркола, ныне известную как родина выдающегося русского писателя Федора Абрамова. О. Э. Озаровскую же в те годы, без сомнения, в первую очередь интересовал древний Артемиев Веркольский монастырь. В Верколе «московка» купила у местных крестьянок старинные сарафаны, кокошники и шали. Впоследствии эти покупки, по-видимому, стали ее сценическим костюмом.
Север запомнился московской артистке. На следующий год летом она опять отправилась на Пинегу. Эта поездка стала решающей в превращении ее в фольклориста. Спутниками О. Э. Озаровской были ее сын-подросток Василько, приятельница Шура и собака лайка Шарик. Как заправские фольклористы, они везли с собой фонограф — «предок» будущих магнитофонов. Сухона, Северная Двина, Пинега и, наконец, ставшая дорогой сердцу деревня Великий Двор. «Откуда эта крепкая связь, которая на севере устанавливается так легко и радостно, — писала артистка (еще не фольклорист!) в ноябре 1915 г. в очерке “Северные старины”. — Нет там черной и белой кости, ни для кого я не барыня там, а просто женка, очень интересная женка — “московка”, и мне кажется, что эту деревню я знала и любила с детства, хотя вместе с тем все для меня там ново и поразительно» [Озаровская 1915а].
В Великом Дворе О. Э. Озаровская пробыла с 25 мая по 3 июня. От своей хозяйки П. А. Олькиной, встретившей ее у парохода, она узнала новости о жизни ссыльных в г. Пинега: «Ссыльный Д. отравился, жена его больна, девочку Галю Григорий и Прасковья берут себе в дочки. У ссыльной Гени родился мальчик; она на весь дом кричала от радости: “Сын у меня! Сын!” Ссыльная Ф. принимала, и ее, Прасковью, научила повивать» [Озаровская 1915b]. Очевидно, что новости о ссыльных волновали О. Э. Озаровскую. Этот круг русского общества был ей понятен и интересен.
В поездку 1915 г. в доме П. А. Олькиной и произошла знаменитая встреча московской артистки с пинежской Махоней — сказительницей былин Марией Дмитриевной Кривополеновой. При отъезде на Пинегу «добрый гений всех блуждающих, этнографов» академик А. А. Шахматов говорил О. Э. Озаровской, что в Пинежском уезде поют былины, но О. Э. Озаровская не верила в удачу встречи с певцом былин ([Озаровская 1915d], см. также [Озаровская 1915с]). Но судьба в очередной раз ей улыбнулась. «Утренний сон, когда в открытую дверь жаркой горницы тянет с повети холодок, так сладок, — начинает О. Э. Озаровская рассказ о своем знакомстве с “бабушкой”. — Послышалось, будто старческий голос поет что-то, и приснился прекрасный сон о сказительнице былин.
Да нет, — не сон!
У Прасковьюшки кто-то сидит и поет. Срываюсь с постели и слушаю под дверью.
Былина! Былина!
Поглядываю: на лавочке крошечная сказочная старушонка поет с увлечением о “Кострюке, сыне Демрюкове”, поет и прерывает горячими пояснениями и заливается счастливым смехом артиста, влюбленного в свое творчество» [Озаровская 1915b: № 146].
Это было не просто знакомство фольклориста-собирателя с талантливым сказителем, это была встреча двух артисток. Именно артистку, а не носителя фольклорной традиции[2] разглядела и оценила О. Э. Озаровская в М. Д. Кривополеновой. И тут же она решила привезти «пинежскую бабушку», нищенку, собиравшую в деревнях «кусочки», в Москву, чтобы показать ее избалованной публике первопрестольной столицы.
Но до возвращения в Москву у О. Э. Озаровской были еще планы на большое путешествие по Русскому Северу. Сначала она вновь поехала в верховья Пинеги. Остановилась в Карпогорье, то есть в Карповой Горе — местном богатом селе. «У крестьян здесь дома в пять, шесть комнат, — пишет фольклористка, — в чистых горницах висячие лампы, цветы, граммофоны и наследие ссылки — бюсты Тургенева, Гоголя, портреты Льва Толстого, Леонида Андреева. У карпогорцев своя потребиловка — “Никитинское общество”. Совершает операции с лесом, имеет лавку, свой пароход» [Озаровская 1915b: № 202]. На другой стороне реки против Карпогорья «вечная красота, от созерцания которой становишься умнее, богаче, чище, лучше», — церковь древнего города Кевролы. Такое впечатление на О. Э. Озаровскую произвела деревянная Воскресенская церковь, рубленная в 1710 г. И материальный достаток карпогорцев, и чудная церковь через несколько лет будут разрушены неумной советской властью. Сейчас мы можем этот шедевр деревянного зодчества видеть только на дореволюционных фотографиях [Мильчик 1971: 56–59]. В Кевроле О. Э. Озаровская у старика старовера Матвея познакомилась с его библиотекой старинных книг.
Затем она отправилась выше в Суру («Сура — три версты от ада»), встретившую О. Э. Озаровскую недоверчиво. В условиях Первой мировой войны русская деревня была заражена шпиономанией, с подозрительностью к столичной гостье отнесся стражник, служивший при Иоанно-Богословском женском монастыре, основанном в 1899 г. Иоанном Кронштадтским. Не проявили доверия к ней и местные женки. «Ишь ведь германьги с пушкой сидять!» — сказала одна из них, когда О. Э. Озаровская и ее спутники попытались развернуть работу с фонографом [Озаровская 1915b: № 203]. Переночевав в монастыре, экспедиционеры на следующий день отправились уже вниз по течению в Верколу, в которой фольклористка бывала уже в прошлом году. Здешние женки, помнившие о том, как в прошлое лето О. Э. Озаровская купила у них множество предметов старинной одежды, щедро заплатив за них, встретили ее приветливо.
