— До чего же всё‑таки красиво стало! — не впервые восхитился Хозяин. Но на сей раз добавил: — Особенно торжественно выглядят эти римские цифры высоко над входом. Просто поверить трудно, что дом был построен в 1865 году… но поверить приходится: видишь, вот тысяча, потом идут сотни… восемь сотен, потом десятки — шестьдесят… и в конце пятерка — галочкой.
— Тысяча восемьсот шестьдесят пять, — повторила за ним Хозяйка.
Они ещё немножко полюбовались домом и ушли внутрь. В мёртвой тишине Табличка‑с‑Названием‑Площади, снова покачнувшись, прошептала:
— Они произнесли заклинание! Что с ними теперь будет?
— Понятно что… — отозвалась Именная Табличка, снова начиная дрожать. — Завтра утром из этого дома на работу запрыгают две жабы…
— Вот гадость‑то! — чуть не оторвалась Табличка‑с‑Названием‑Площади.
И, в ужасе переглянувшись, обе с нескрываемым отвращением принялись ждать утра следующего дня.
ЗЕРКАЛО, КОТОРОЕ НЕ ХОТЕЛО ОТРАЖАТЬ НИЧЕГО
Зеркало в этой комнате было единственное, зато немыслимых размеров и очень старое: в тяжёлой раме с завитками и сильно потускневшее. Наверное, оно помнило ещё те времена, когда одно зеркало могло стоить целого состояния! Вы ведь знаете, что в прошлом зеркала были безумно дорогим удовольствием и только очень немногие могли позволить себе иметь зеркало? У бедных людей зеркал не было… да и зачем они бедным? Чтобы видеть, как они бедны?
Так что Зеркало наше явно имело весьма и весьма долгую — и, несомненно, благородную — историю до того, как оно появилось в доме… Правда, истории этой я не знаю, а придумывать не хочу. Только из‑за долгой своей истории это было уже довольно усталое Зеркало. Хоть с данным фактом никто, конечно, особенно не считался — и, едва только наступало утро, все наперегонки спешили начинать прихорашиваться перед Зеркалом.
Плюшевая Скатерть, то и дело поглядывая на своё отражение, выбирала самый непринуждённый изгиб, чтобы им и встретить новый день.
Кожаное Кресло, которому кто‑то сказал, что у него красивый профиль, размещалось перед Зеркалом под определенным углом — точно в профиль.
Тяжёлая Штора приосанивалась и начинала выглядеть почти бодро — во всяком случае, хоть не провисала, как это обычно случалось к концу дня.
Книжный Шкаф встряхивался — и книги быстро выстраивались в ровные ряды.
Короче говоря (а короче и нужно, поскольку в комнате было невероятное количество самых разных предметов — и все их тут ни за что не перечислить!), с утра каждый приводил себя в полную готовность, чтобы как нельзя лучше соответствовать своему положению и назначению перед лицом предстоящих событий.
Но в одно хмурое утро Плюшевая Скатерть, привычно заглянув в Зеркало, не увидела там Плюшевой Скатерти. Испуганно отпрянув от Зеркала и похлопав Кожаное Кресло кистью по спине, она шёпотом произнесла:
— Кажется, я умерла.
— Едва ли, — сонно потянулось Кожаное Кресло. — Мёртвые не просыпаются так рано.
— Я не отражаюсь в Зеркале! — пропустив это замечание мимо ушей, тихо запаниковала Плюшевая Скатерть, а Кожаное Кресло буркнуло:
— Это ещё что за глупости!
Но тут оно заглянуло в Зеркало и — не увидело там Кожаного Кресла.
Тяжёлой Шторы и Книжного Шкафа в Зеркале тоже не оказалось. В Зеркале не оказалось вообще ничего. Зеркало было совершенно пустым.
А когда страсти в комнате распалились не на шутку, это совершенно пустое Зеркало спокойно сказало:
— Минутку внимания. Я хотело бы сделать одно заявление.
Все сразу зашикали друг на друга и притихли.
— Значит, так… — откашлялось Зеркало. — Мне уже, как некоторые из вас знают, немало лет — и признаюсь вам, что за долгую мою жизнь во мне уже довольно всего наотражалось. Я собирало и собирало в себе эти отражения, и, в конце концов, их скопилось слишком много. Сегодня ночью я внезапно поняло, что столько отражений мне больше не удержать. Поэтому я было вынуждено стереть все старые отражения, а когда сделало это, то почувствовало необычайную лёгкость. И с этого момента больше не хочу отражать ничего.
— Вообще ничего? — еле слышно прошелестела Плюшевая Скатерть.
— Вообще.
Тишина в комнате сделалась такой напряжённой, что стало отчётливо слышно, как далеко в Африке из одного конца джунглей в другой пролетела муха цеце.
— Это очень печально, что Вы так сильно устали, — общим тяжёлым вздохом вздохнула за всех Тяжёлая Штора.
После её вздоха в комнате долго не было слышно ни единого звука.
— А может быть… — тихо предложило наконец Кожаное Кресло, — может быть, если Вам тяжело отражать сразу всех, Вы согласились бы отныне отражать только некоторых?
— Кого, например? — устало спросило Зеркало.
— Например… Плюшевую Скатерть, — прошептало Кожаное Кресло и покраснело просто‑таки всей своей кожей. — Она такая красивая!
Плюшевая Скатерть всплеснула кистями: Кожаное Кресло никогда прежде не говорило ей ничего подобного.
— А если в Вас останется немножко места, — робко поддержал Кожаное Кресло Книжный Шкаф, — не смогли бы Вы отразить ещё и Тяжёлую Штору: у неё такие благородные формы…
Тяжёлая Штора, услышав это, даже чихнула от неожиданности. Она и не подозревала, что кто‑нибудь в этой комнате находит её формы благородными!
— И ещё… — сказала вдруг Тоненькая Вазочка на столе, — допустим, у Вас останутся хоть какие‑то силы… а много сил на это не потребуется, — отразите, пожалуйста, вот этот Букетик Незабудок. Он совсем свежий — и если его сейчас не отразить, то потом может быть уже поздно…
— У меня тут тоже вот маленькая просьба… — тихо начал из самого дальнего угла Дедушкин Портрет. — Если не трудно… отразите, пожалуйста, хоть на минутку Бабушкин Портрет — пусть даже только родинку на правой щеке… этого вполне достаточно.
— И вон того Маленького Всадника на картине… он такой отважный! — совсем уж почти неслышно пролепетала Фарфоровая Кукла за стеклом в шкафу.
— И меня, меня не забудьте отразить, — подхватил только что проснувшийся и ещё ничего не успевший понять Позолоченный‑Торшер‑под‑Красным‑Колпаком, — я тут самый красивый!
Зеркало вздохнуло, медленно оглядывая всех, кто был в комнате. Ну, что ж тут скажешь… возраст возрастом, а дело делать надо! Потускневшая поверхность дрогнула, и на ней один за другим начали по очереди проступать Плюшевая Скатерть и Кожаное Кресло, Тяжёлая Штора и Книжный Шкаф, Тоненькая Вазочка на столе и Букетик Незабудок, Дедушкин и Бабушкин Портреты, Маленький Всадник на картине и Фарфоровая Кукла…
Только Позолоченный‑Торшер‑под‑Красным‑Колпаком не проступил на потускневшей поверхности… так, словно никакого Позолоченного‑Торшера‑под‑Красным‑Колпаком и не было в комнате.
КРОХОТНАЯ ВОЛНА, ОЧЕНЬ СПЕШИВШАЯ К БЕРЕГУ
Все волны только и делают, что спешат к берегу.
Гм… за исключением, конечно, тех, которые спешат в прямо противоположную сторону — от берега.
Хотя, вообще‑то, конечно, понятно, что на самом деле это одни и те же волны, только сначала они спешат к берегу, а потом назад, от берега. А может быть, это и совершенно разные волны… только боюсь, что разобраться в этом вопросе мы с вами не сумеем. Да нам оно и не нужно.
Речь у нас всего‑навсего и пойдёт об одной‑единственной волне — спешившей именно к берегу. Причём очень спешившей. И к тому же крохотной. Мы так и будем её с вами называть: Крохотная‑Волна‑Очень‑Спешившая‑к‑Берегу. И ничего, что это немножко длинно — тем более для крохотной волны. Зато такого имени больше ни у кого нет.
Ну так вот.
Крохотная‑Волна‑Очень‑Спешившая‑к‑Берегу настолько спешила к берегу, что многих это даже удивляло. Одной из многих была Толстая Розовая Медуза, которая лениво покачивалась на воде и напоминала пять кило холодца, выброшенного в море. Увидев Крохотную‑Волну‑Очень‑Спешившую‑к‑Берегу, Толстая Розовая Медуза вяло всплеснула руками‑или‑что‑у‑неё‑там‑было и булькнула:
— Вот ненормальная‑то!
А когда Крохотная‑Волна‑Очень‑Спешившая‑к‑Берегу пробегала мимо неё, спросила как ни в чём не бывало:
— Вы спешите?
— Ещё как спешу! — запыхавшись, ответила Крохотная‑Волна‑Очень‑Спешившая‑к‑Берегу и вежливо извинилась перед Толстой Розовой Медузой за то, что в спешке не может уделить ей достаточно внимания.
Но Толстая Розовая Медуза, не обратив на её извинения никакого внимания, спокойно продолжала разговор:
— По делам или… или так?
— Не знаю, — призналась Крохотная‑Волна‑Очень‑Спешившая‑к‑Берегу. — Просто… просто меня влечёт к берегу. — И почти уже побежала дальше.
— Секундочку! — остановила её Толстая Розовая Медуза. — Кто влечёт?
— Непреодолимая сила! — чуть не плача ответила Крохотная‑Волна‑Очень‑Спешившая‑к‑Берегу, не способная более сдерживать себя и даже завиваясь на кончике, словно это была большая волна.
