Ознакомительная версия.
– Да вот тут какая закавыка выходит, – осторожно начал щеголеватый Чурила Пленкович. – Больно кольчуга у него хороша. Такой даже у тебя, Добрынюшка, нету… И сапоги знатные.
– А меч, видать, в Дамаске кован, – подхватил знаток оружия Дюк Степанович. – А лук и того краше – монгольской работы и цены неизречённой.
– И откуда, спросить, у него такое богатство? – с ехидцей вопросил Чурила. – А может, он подослан кем?
Забыв про угощение, богатыри и княжеские гридни вскочили с лавок и сжали кулаки, потому что в словах Дюка и Чурилы был резон.
Когда против тебя стоят два десятка богатырей со сжатыми кулаками – дело плохо. Но Илья даже не шелохнулся. Он с таким спокойствием смотрел на гневные лица Добрыни Никитича, Алёши Поповича, Екима, Василия-пьяницы, Дуная Ивановича, Чурилы Пленковича, Дюка Степановича, Потока Михайло Ивановича, Ивана Гостиного и Ивана Годиновича, бедняка Хотена, Ставра-боярина и других мо́лодцев, что их кулаки сами собой разжались.
– Зря гневаетесь, люди добрые, – не повышая голоса, молвил Илья. – А ежели есть сомнения, то я всё как на духу расскажу.
– Расскажи сперва, где ты такое снаряжение раздобыл и зачем ко мне пожаловал? – сменив гнев на милость, согласился князь.
И Муромец рассказал и как он на печи сидел, и как ему меч и коня подарили, и про спор с Нагаем, и про Соловья с его разбойниками, что в Киев идут под надзором Олава Прекрасноволосого…
Только лучше бы он этого не делал, потому что никто не поверил ни единому его слову.
* * *
Когда Илья закончил, в гриднице повисла звенящая тишина.
Её нарушил князь Владимир. Он повернулся к супруге и сказал:
– Свет мой, Анна, возьми Запаву и отправляйся в свои покои. Тут сейчас мужской разговор пойдёт. Добрыня, ступай ко мне: совет держать будем.
– Не чисто дело, князь! – тихо сказал подступивший воевода. – Откуда он про Олава знает, ведь мы снарядили его под великим секретом.
– Думаю, что он от Соловья пришёл на разведку. Значит, Олав мёртв. Хорошо, что Тровур сейчас в походе. А ты собери новую дружину, чтобы завтра идти на разбойника и тело Олава привезти. Не то старик сам за сыном кинется и так же сгинет.
– А что с этим делать?
– Посадить в острог и выпытать, где Соловей прячется. А молчать будет, скажи Пра́солу, чтобы с ним не церемонился.
Да… незавидную участь уготовал князь Илье! Ведь Прасол был мастером подноготных признаний, которые он буквально вырывал из любого упрямца.
– Хватайте его, богатыри! – скомандовал воевода.
Но его команду перекрыл громовой голос Муромца:
– Стойте! Не буду я биться с княжескими богатырями, не стану их кровь проливать, хоть сам погибну! Вот вам меч, вот лук, а вот руки мои. Хотите, вяжите, хотите, так оставьте, но супротив Красного Солнышка я ничего плохого не содею. Слово даю!
Богатыри переглянулись, но ни один не поспешил выполнять команду воеводы.
– А тебе, князь, скажу так. Может, ты и прав, что словам не веришь. Тогда делам поверь. Ровно через три дня придёт Олав со своими викингами и с моими пленниками. Пока же посади меня в темницу, чтоб тебе спокойней было, и пируй себе дальше. А если через три дня мои слова не исполнятся, то казни меня, не в обиде буду, хотя и хотел послужить тебе верой и правдой.
– Будь по-твоему, – подумав, согласился князь. – Добрыня, сведи его не в острог, а в терем гостевой, да стражу к дверям приставь. Гридней двадцать, думаю, хватит. Ну, и накорми с нашего стола, покуда его провинность не подтвердилась.
– Зря ты, князь, стражу ко мне приставляешь, да и маловато двадцать человек будет. Ведь, ежели захочу, то и сто раскидаю. Но видит Господь, не захочу. Засим, поступай, как знаешь… Только дозволь я своему коню сена дам, а то он из чужих рук есть не станет.
– О-го-го… – раздалось из-за окна печальное ржание.
– Ладно, корми своего скакуна, – кивнул головой князь.
– О-го-го! – радостно одобрил это решение мудрый Бурушка.
После того, как Илью увели, вернее, он сам ушёл в сопровождении пришедшего в себя Бовы и двух гридней, пир как-то быстро сошёл на нет. Было сказано ещё с десяток здравиц, но без искры и былого вдохновения. Мысли присутствующих помимо воли всё время возвращались к пленённому, пусть и без драки, богатырю. И хотя мысли приходили в разные головы, но итог размышлений был один: никому не хотелось, чтобы Илья оказался лазутчиком и предателем. Уж больно ладен был Муромец, уж больно спокоен и открыт был его взгляд, да и рассказ, если разобраться, был слишком заковырист, чтобы такое выдумать. К тому же, увидев Бурушку, который прямо на княжеском дворе выбил копытом из земли родничок, многие подумали, что такого чудо-коня только святые калики перехожие и могли подарить – больше некому.
Но дело было сделано, тем паче князь не отменял своих решений, кроме одного случая, когда он вновь ввёл смертную казнь, упразднённую им после принятия православия. Тогда Владимир вгорячах заменил кару на виру – денежный штраф или цену крови, которую убийца выплачивал родственникам своей жертвы. Но Киевская Русь ещё не созрела для таких нововведений, и вскоре к Владимиру пришёл митрополит Михаил с ходатайством об отмене поспешного решения.
– Властителю Господь даёт меч карающий, – сказал он. – И если ты отложишь его, то совершишь грех великий. С введением откупа земля кровью залилась. Так неужто, великий князь не слышит стоны убиенных и плач материнский?
После этого разговора Владимир сменил милость к обидчикам на праведный гнев, и вновь воцарился в киевских землях относительный покой.
Поэтому, зная суровый норов князя, никто не вступился за Илью, но и пировать боле никто не желал.
* * *
На следующий день засобирались богатыри в дорогу. Еким Иванович в Ростов подался, Дунай – на заставу северную, Дюк Степанович с Чурилой в малый Киевец к отцу Чурилы Плену, Поток Михайло Иванович – в Новгород, Иван Годинович – в Чернигов к жене молодой, дочке купеческой. Даже домосед Василий-пьяница, насмотревшись на то, как милуются Соловей с Запавой, решил ехать невесту искать.
– Так ведь и в Киеве невест полно! – пытался удержать его князь.
– Нет, мне подальше искать надо, – решительно ответствовал богатырь, – чтоб, значит, протрезветь в дороге… раз и навсегда!
На это Владимир не нашёл что возразить и только махнул рукой: мол, езжай!
В общем, все разъехались: кто домой, кто в поход, кто границы караулить. Из богатырей, кроме воеводы Добрыни, один Алёша Попович остался. Да и то по причине хвори. Видать, слишком много холодного квасу выпил, вот и осип! Слова сказать не может, лишь руками машет – не подойди, зашибёт! Бабка Крапивка, что князя и княгиню пользует, издаля на него поглядела и сказала, что в Алёшу надо влить молока горячего с мёдом – и через два дня всё само пройдёт, тока она вливать не будет, потому как у Алёши характер буйный.
Пришлось воеводе самому с болящим управляться.
* * *
Тихо стало во дворе княжеском. У гостевой коновязи только Бурушка остался: не ест, не пьёт ушами прядёт – хозяина ждёт.
А хозяин в темнице сидит, в окно глядит, думу думает. А дума такая, что если не придёт Олав через три дня, не сносить ему буйной головушки. Но отгоняет от себя богатырь мысли чёрные и молитву заводит. Ведь чего себя понапрасну терзать, ежели сделать ничего не можешь. Лучше к Боженьке обратиться, Он завсегда поможет – больше некому.
Так и просидел Муромец в одиночестве цельных три дня. Но они ему тяжёлыми не показались. Ведь он раньше не днями, а летами на печи сидел – так что не привыкать.
А на четвёртое утро пришёл за ним Бова и с опаской к Красному Солнышку повёл.
– Ну, что, Муромец, час ответа настал, – молвил князь. – Рассказывай всё на чистоту.
– Я всё сказал, – твёрдо проговорил Илья.
– Нет, не всё. Три дня минуло, четвёртый пошёл, а Олава нет. И так мыслю, что не будет. Хотя дружину большую я за ним послал. Может, тело найдут и с Соловьём посчитаются.
– Зря ты это сделал, князь! – неожиданно выкрикнул Илья, и в его голосе впервые почувствовалось волнение.
– Это почему?
– Потому что на Киев Калин-царь идёт.
– Не может того быть. Мы с ним год как мировую подписали.
– Красное Солнышко, да разве можно печенегам верить!
– А кому можно верить? Тебе, что ли?
Неожиданно разговор прервали крики, доносившиеся со двора. Не успел князь подойти к окну, как в палату ветром ворвался Добрыня и с порога закричал:
– Олав вернулся! Живой и здоровый! И Соловья с разбойниками привёл! Выходит, не врал Илья…
Вслед за воеводой вбежал и сам Прекрасноволосый. Поклонившись Владимиру, он шагнул к Илье и заключил его в крепкие объятия.
* * *
Не будем описывать дальнейшую сцену. Скажем только, что Владимир повинился перед Муромцем, который зла не держал, а только посетовал, что три дня зазря потеряли, а могли бы готовиться к встрече кочевого войска.
Ознакомительная версия.
