Как раз в этот момент граф Майонез закончил военный совет, офицеры уже ушли, и король Толстопуз милостиво сказал: «Спи рядом со мной, граф, что-то мне не по себе…»
— Стыдитесь, ваше величество, вы никогда не были в большей безопасности, чем здесь, среди преданных вам солдат!
— Да, я знаю это, дорогой граф, но вдвоём как-то веселее.
Оба улеглись. Король расположился на ложе, устланном пышными перинами, а граф, суровый и прямой, как меч, растянулся на голой земле, едва прикрытой несколькими коврами и медвежьей шкурой. Полководец не раздевался, он снял лишь тяжёлые сапоги, а поскольку шатёр был маловат, его длинные ноги с узкими и плоскими ступнями — признак аристократизма — высовывались из шатра наружу, на свежий воздух.
Сильно утомившись за день, оба через минуту уже спали и видели во сне богиню Викторию, мчащуюся на колеснице и размахивающую лавровым венком.
Именно этого и ждал коварный козёл. Он осмотрелся вокруг; было тихо. Лишь где-то далеко перекликались часовые.
Козёл посветил фонарём и наклонился, — вождь беспокойно дрыгнул ногой: длинная борода предателя случайно коснулась ступни графа Майонеза.
— Хе, хе, хе, — засмеялся козёл, — посмотрим, как ты завтра будешь удирать из лагеря; завтра все будут смеяться над тобой, — скалил бородач жёлтые зубы.
Изменник достал из-за пазухи бутылку и облил ноги вождя жидкостью, алевшей в свете фонаря, словно свежая кровь.
— Хе, хе, хе, утром все узнают, что этот непреклонный вождь, такой требовательный к солдатам, предаётся в тайне изысканным наслаждениям и мочит ноги в малиновом соку, хе, хе, хе…
Может быть, козёл рассмеялся слишком громко, может быть, звякнула бутылка, только в тот момент, когда он хотел бежать, чья-то тяжёлая ручища опустилась на его шею.
— Чего тебе здесь надо? — спросил часовой.
— Ничего… Я только так…
— Эй, ко мне! — крикнул часовой. — В свете фонаря солдат увидел ноги вождя, облитые красной жидкостью, — на помощь! Измена!
И тут воин остолбенел, потому что козёл, желая скрыть следы своего преступления, стал быстро слизывать малиновый сок.
Раздался оглушительный хохот графа Майонеза: его подошвы нестерпимо щекотал шершавый язык изменника.
— Что тебе приснилось, граф, — спросил проснувшийся монарх, — над чем ты смеёшься?
Граф хихикал и, давясь от смеха, пытался поджать под себя ноги, но козёл не выпускал их из копыт и быстро слизывал сок.
— Смеётся тот, кто смеётся последний, — с важностью сказал король, потому что он верил: пословица — это народная мудрость.
— Го-го-го, — рычал граф.
— Не говори «гоп», пока не перескочешь, — начал король Толстопуз, но, слыша усиливающийся хохот, засмеялся сам.
— Ну, будет, будет, милый граф, — просил он, отирая слезу.
— Хи-хи-хи, — пищал вождь.
— Перестань хоть на минутку, — умолял обеспокоенный король.
— Ха-ха-ха, — громыхал Майонез.
Тогда король Толстопуз схватил большую подушку, бросил на голову вождю и отважно уселся сверху.
— Мой лучший военачальник помешался, — простонал он.
В эту минуту стража увела связанного козла. Сбежались офицеры. Не чувствуя больше щекотки и ослабев от приступа смеха, граф лежал совсем тихо. В сердца адъютантов закралось подозрение, с беспокойством они смотрели на вождя.
Лагерный врач доктор Сенес дал ему снотворного.
— Представьте себе, если бы такое случилось с ним на поле битвы, — тогда катастрофа!
— Ах, это было бы ужасно! — сетовали приближённые.
Заснувшего графа уложили на повозку и закрыли множеством одеял.
— Когда он пропотеет, пройдёт, — бурчал себе под нос доктор Сенес. — Если ему не станет легче, дам слабительного.
— Господа! Это должно остаться в тайне!
— Нет, — возразил врач, — если кто-нибудь принимает слабительное, то этого не скроешь.
— Я имею в виду предательство козла.
— А! Ну, конечно… Но как мы объясним отсутствие вождя?
— Чепуха! Скажем, что он сбежал.
— Нельзя! Это вызовет панику.
— Скажем правду, скажем, что болен.
— Не годится, все захотят отложить сражение.
— Тогда скажем, что его похитили блабланцы.
— Блестящая мысль! Завтра мы начнём битву! Я напишу воззвание к войскам: «Тютюрлистанцы! У нас похитили вождя, этот позор можно смыть только кровью, кровью побеждённого врага!..» Впрочем, уже истекают последние часы отдыха… Идите вздремнуть, господа. Завтра нам предстоит тяжёлый день.
После этих слов король отправился в шатёр; на душе у него стало так тоскливо и одиноко, что он решил написать письмо королеве Клепонии. На каждой запятой король потягивал носом, а на каждой точке на бумагу скатывалась большая и горькая слеза.
— Что же стало с козлом?!
— После битвы этого негодяя приговорили к отсечению рогов и продали, как самую обычную козу, одному бедному гончару. Дети пасут теперь козла около городской стены, привязав его за верёвку. Вспоминая об измене, они бьют эту тварь палкой по спине, а козёл блеет: «Не бееей! Не мууучай!»
Величайшая битва в истории Тютюрлистана
В костёр подбросили веток. Алое пламя взметнулось вверх. Удобно подвернув хвост и подперев лапкой мордочку, Мышибрат улёгся поближе к теплу, а петух рассказывал о величайшей битве в истории Тютюрлистана и при этом так размахивал крыльями, что огромные тени метались по стволам сосен.
— Когда утром рассеялся туман, мы увидели сверкающие панцыри блаблацкой пехоты. Разноцветные знамёна развевались по ветру. В центре на чёрном, как ночь, скакуне гарцевал король Цинамон. Он скипетром указывал на наш лагерь. Одна за другой затрубили трубы. Наши пехотинцы строились четырёхугольниками, на флангах ржали лошади, горожане-кавалеристы с большими усилиями, подставив табуретки, забирались в золочёные сёдла. Многие воины бежали, застёгивая пояса, многие упаковывали на повозки перины, подушки и столовое серебро.
Король Толстопуз, как был в туфлях с зелёными помпонами и пёстрых подштанниках, так и выбежал из шатра. Его величество спешил вскарабкаться на коня.
— Солдаты, — крикнул он, — я написал к вам воззвание, но сейчас не время, прочитаю его после битвы! Вперёд, на врага!
И король поскакал галопом, но тотчас же был схвачен верными придворными; они силой стянули монарха с коня и надели на него доспехи.
— Урра! — закричали солдаты. — Да здравствует наш король! — Ударили барабаны, и пехота двинулась в атаку.
От могучего шага наших колонн гудела земля. Бабахнули две мортиры.
Взлетела огромная стая перепуганных ворон и закрыла чёрными крыльями солнце.
— Да здравствует король! — кричали солдаты. Проходя мимо его величества, они подбрасывали в воздух шляпы с перьями и простреливали их на лету, — этим они хотели доказать свою меткость.
— Государь, кавалерия пошла в атаку, — закричал, подбегая, адъютант барон Пармезан и тут же упал: шпага запуталась у него в ногах. К пострадавшему тотчас подскочили санитары, мокрым платочком смочили большую шишку на лбу барона. Бой обещал быть кровавым, первый раненый был налицо.
На флангах мелькали наши кавалеристы. Тютюрлистанские скакуны мчались навстречу блаблацким гнедым. Издалека были слышны яростные крики всадников, прильнувших к конским гривам. Пехота остановилась и дала последний залп. Патронташи были пусты. Солдаты набивали стволы землёй, пуговицами, огрызками яблок. Многие из них, те, что имели чувствительные сердца и не могли смотреть на падающих врагов, прежде чем спустить курок, предусмотрительно зажмуривали глаза.
А кавалерия приближалась. Крики слились в нечеловеческий вой, от которого мурашки пробегали по коже. Это орали всадники, не в силах удержать мчащихся лошадей.
— Прочь! С дороги! Убегай, или тебя сомнут!
По побледневшим лицам было видно, что противники боятся столкнуться друг с другом. К счастью, умные лошади разминулись и направились к сочным лугам, расположенным неподалёку. Там скакуны остановились столь внезапно, что кавалеристы стремительно полетели носом в траву. Рыцари бросили коней и, спешившись, ринулись в гущу сражения.
— Вперёд, — крикнул ротный, — вперёд, за Бла!.. — и не докончил, — выстреленное с близкого расстояния гнилое яблоко угодило ему прямо в нос. Среди пыли, грохота и суматохи столкнулись обе армии, грудью наступая друг на друга. В воздухе носились снаряды. Побеги кукурузы, помидоры, гнилая свёкла и комья земли барабанили по шлемам. Какой-то монах со связкой сушёных грибов в руке призывал к стойкости колеблющуюся пехоту.
А за нашими спинами, на холме, из трубы постоялого двора «Под копчёной селёдкой» мирный дымок поднимался в небо, и хозяин, господин Завтрак, готовя обед, ежеминутно выбегал на порог, — сквозь заросли подсолнуха он следил за ходом битвы. Ему было равно, кто победит. Так или иначе победители придут к нему пировать. Он даёт сражающимся два часа сроку. И не кончись бой до часу дня, Завтрак очень бы огорчился, потому что высохшее жаркое и подгоревшие соусы утратили бы свой вкус.
