— О да, — согласились Вертихвостка с Крысоловкой. — Это само собой.
— Такой у него дивный голос, правда? — вздохнула Вертихвостка. — Всю ночь бы слушала.
Все трое сжевали все, что можно сжевать, развалившись в темноте на диване, и теперь вышли из дома пополнить запасы. В отличие от Шельмы, которая ужасно избаловала Дадли, они взяли с собой помощников, чтобы те помогли нести сумки. Вертихвосткин уж Ползучка Стив, Крысоловкина крыса Вернон и Чесоткин лысый стервятник Барри тоже говорили о колдовидении.
— Смотрели вчера «Болото чудес»? — спросил Вернон.
— Еще бы, — сказал Ползунка Стив. — Эти жабы, я вам скажу! Тупы как пробки.
— И где они только таких находят? — поддержал его Барри и добавил с тоской: — Интересно, как попадают в колдовизор?
— А здорово было б, да? — вздохнул Стив. — Если б нас по колдику показали.
— Да вообще, — кивнул Вернон. — Мы б тогда стали знаменитостями.
И они засмеялись.
В этот момент воздух задрожал — и появился магазин магических товаров. Он напоминал дом на колесах с большим открытым отсеком впереди — там располагался прилавок. Ставень поднялся, и возник Зак Олдуй: он посасывал ус и неприятно глядел из-за кассы на покупателей. Блондинка-скелетиха сложила газету, достала список покупок и принялась тыкать в товары на полках. Очередь подтянулась.
— Что ж она так долго, — сказала Вертихвостка. — Я домой хочу. Бренда сказала, что, может, дождь пойдет. Хотя она всегда это говорит.
— Хорошо, хоть сейчас ничего стоящего не показывают, — заметила Крысоловка. — Только «Гоблины и тачки».
— Нам эта передача не нравится, — хором сказали два голоса. В конец очереди встали ведьмы Бугага и Гагабу, близнецы.
— Мне тоже, — сказали Вертихвостка, Крысоловка и Чесотка. — Ерунда какая-то.
(Ведьмы и гоблины не ладят. «Гоблины и тачки» — единственная передача, которую никто из ведьм не смотрел. Кроме Макабры, которая отличалась кровожадностью, и Шельмы, которая смотрела все подряд.)
— Слушайте, — сказала Крысоловка. — А кто-нибудь видел Пачкулю в последнее время?
— Я слышала, она ударилась в музыку. Вроде, учится на гитаре играть, — сказала Чесотка.
— Правда? — сказала Гагабу, чуть нахмурившись. — Ты слышала, Бу?
— Слышала, Га, — сказала Бугага. — Уверена, что до нас ей далеко.
— Куда уж ей, Бу, — сказала Гагабу. Близнецы играли на скрипках и ошибочно считали, что у них это хорошо получается.
— Говорят, Шельма у нее каждый вечер торчит, — вставила Чесотка.
— Я думала, они не разговаривают, — сказала Крысоловка.
— Похоже, они снова лучшие подруги. Шельма лабает[8] на губной гармошке. Они вместе пишут песни.
— Вот чудачки, — отметила Крысоловка. — Вместо того чтобы смотреть колдик, как все нормальные ведьмы. Хотя, надо сказать, давненько я не расчехляла свою дудку…
В хибаре номер 1 в районе Мусорной свалки Пачкуля и Шельма разучивали новую песню. Она называлась «Что нам делать с дикой метлою?», и петь ее надо было этак разухабисто, по-моряцки.
В шкаф запрем, пусть там пылится С утреца пораньше! — весело горланили они. Пачкуля несколько раз подряд сбацала свой бреньк. Шельма дула в губную гармошку, извлекая сиплые аккорды. Наконец обе откинулись на спинки стульев и счастливо улыбнулись друг другу.
— Мы уже три песни вместе написали, — сказала Шельма. — Целых три песни — всего за три дня и три ночи. Ничего так, да?
— Ничего так? — воскликнула Пачкуля. — Мы гораздо лучше, чем «ничего так». Мы ошеломительно, изумительно великолепны. Само собой, я писала качественные тексты и до твоего появления, но должна сказать, мы хорошая команда. Здорово проводить время вместе, правда?
— Правда, — согласилась Шельма. — Я уж и забыла.
— Лучше, чем смотреть колдовизор. Признай.
— Признаю, — сказала Шельма. — Ты совершенно права, Пачкуля. Нет ничего лучше простых самопальных развлечений. Давай споем еще раз про носик? Это моя любимая песня. И можно я сыграю соло на губной гармошке между куплетами?
— Сделай одолжение, — любезно согласилась Пачкуля. — На счет три. Раз, два, три.
Есть ведьмы краше Шельмы?
В этот момент в дверь постучали. Но Хьюго не открыл дверь — его не было дома. Он слинял на третью за ночь пробежку (вот зануда). Вместе с метлой.
— Ах ты ж! — воскликнула Пачкуля и встала. — Кто это может быть? Потяни-ка эту ноту, Шельмуся, я сейчас.
На пороге стояла Крысоловка. В одной руке у нее была дудка, в другой — большой бумажный пакет.
— Привет, Пачкуля, — сказала она. — Войти можно? Я тут проходила мимо с дудкой и пакетом вкуснющих пончиков.
— Ясно, — сказала Пачкуля, скрестив руки на груди. — По колдовизору ничего интересного?
— Э-э… если честно, колдовизор мне что-то поднадоел в последнее время. Хочется чего-то нового. Я слышала, вы с Шельмой устраиваете музыкальные вечера, вот я и подумала, может, вы возьмете меня в свою компанию? — Она подняла пакет повыше. — А пончики-то с джемом.
— О-о. — Пачкуля обожала пончики с джемом. — Надо же, я как раз думала, что нашему ансамблю не хватает дудки. Входи же, Крысоловка. Чувствуй себя как дома. Шельма! Теперь мы трио!
Не успели они устроиться поудобнее, как в дверь снова постучали. На сей раз заявились близняшки — со скрипками и парой бумажных пакетов. Всем известно, что путь к сердцу Пачкули лежит через желудок.
— Мы с Га пришли на музыкальный вечер, — объявила Бугага.
— Мы взяли с собой скрипки, — прибавила Гагабу.
— Хмм, — сказала Пачкуля. — А что в пакетах?
— Ириски, — хором ответили близнецы.
— Добро пожаловать, — сказала Пачкуля.
И это было только начало…
Ведьма Макабра-Кадабра и ее помощник, горный козел по имени Хаггис, сидели, развалившись на диване в шотландскую клетку и уставившись в экран колдовизора. Показывали передачу «Гоблины и тачки». По пыльной гоночной трассе наматывали на бешеной скорости круги старые раздолбанные машины: шины визжали на поворотах, из выхлопных труб вырывались языки пламени, запчасти — боковые зеркала, бамперы, двери, колеса и так далее — летели во все стороны.
За рулем сидели чокнутые Лопухи, для которых главное было — посильнее разогнаться. Они забыли об опасности, о правилах, о боли, о прочей ерунде. Скорость решала все. У этой гонки, похоже, не было ни начала, ни конца и никаких правил. Двигатели то и дело загорались. Периодически кто-нибудь из гонщиков ударял по тормозам, разворачивался на сто восемьдесят градусов и мчал в другую сторону.
Столкновения происходили ежеминутно. Но Макабре этого было мало.
— Давай! — ревела Макабра. — Ну же! Жми на газ, сосунок! Эй ты, номер пятый! Догоняй третьего! Быстр-р-рее, быстр-р-рее, уйди влево, соберись, остолоп — ах, чтоб тебя! Промазал. Видел, Хаггис?
— А то ж, — фыркнул Хаггис. — Дилетанты, шо с них взять. Передай-ка коржик. Или ты уже все съела?
— А то ж, — подтвердила Макабра. — Нема больше.
— Твоя очередь на кухню идти, — сказал Хаггис.
— Ну нетушки! — завопила Макабра. — Для этого ж надо встааааать!
Диван стоял далеко от окна, так что Макабра с Хаггисом не заметили, что они не одни. Снаружи, в зябкой ночи, сидя на корточках посреди Макабриной грядки с мухоморами, прижав носы к подоконнику и разинув рты, на удивительный волшебный ящик глядели во все выпученные глаза… гоблины! Они оправились от расплющита и решили самолично убедиться в правдивости рассказа Красавчика и Цуцика о «Гоблинах и тачках».
— Ну, тепедь понимаете? — прошептал Красавчик. — Дазве это не самое пдекдасное зделище на свете?
— Ага, — выдохнули Свинтус, Пузан, Косоглаз, Гнус и Обормот. Их округлившиеся глаза были приклеены к мерцающему экрану.
— А мы вам говорили, — взвизгнул Цуцик. — Мы ж прямо так и говорили! Про волшебный ящик и все — убушу!
Он умолк: Обормот зажал ему рот ладонью.
Из комнаты донесся странный шум — как будто там град пошел. Это Макабра встала и стряхнула с колен крошки печенья. Тут снаружи раздался сдавленный крик, а затем торопливый, беспокойный шорох, но когда Макабра подошла к окну посмотреть, там уже никого не было. Ночная птица, решила Макабра, задернула шторы и поспешила на кухню за коржиками.
Чуть позже гоблины вернулись к себе в пещеру. Красавчик прикрыл вход валуном. Затем все семеро тихо, без обычной грызни и перепалок, уселись в круг.
За всю дорогу домой они не произнесли ни слова. Ни единого. Даже не ойкали, когда врезались в деревья. Они как будто впали в транс. Они не препирались и не толкались. Каждый был погружен в свои мысли. Точнее — в одну мысль, но такую большую и ошеломляющую, что для других просто не оставалось места. Мысль была следующая:
