Когда все стали расходиться по своим делам, бельчонок и юная кротиха представились:
— Меня зовут Самким, а это Арула.
— Завсегда приятно познакомиться, молодежь. Я Битоглаз, а это мой приятель — чудила Тура. Ладненько, где мы будем хавать и дрыхнуть?
Запах двух немытых тел заставил Арулу поморщиться.
— Нет, нет, пока еще рано есть и спать. Обычно мы помогаем на кухне варить и жарить.
Тура просветлел при упоминании о пище:
— Идет, варить и жарить, это мне нравится. Самким немного побледнел. До него тоже дошел неприятный запах, исходящий от двух ласок, и он схватил их обеих за лапы:
— Не так быстро, друзья. Сначала нужно принять ванну и переодеться.
Битоглаз и Тура в ужасе попятились.
— Ванну? Ну уж нет, чудила. Это вредно.
— Битоглаз прав, молодежь. Ванна — это просто смерть для нас.
Самким заговорчески подмигнул Тругу и Кротоначальнику:
— Может, сводите наших друзей к пруду? Летом там замечательно.
Cамким и Арула сидели на траве вместе с Битоглазом и Турой, весело хихикая над их рассказами о зверствах, которые тем пришлось перенести со времени их прибытия в аббатство.
— Клянусь всем, чем хотите, чудилы, не знаю, что хуже: голодать и скитаться или когда тебя топят в треклятой воде в этом, как его, батстве. Жестокая тут у вас жизнь, доложу я вам.
— Можете называть это гостеприимством, но когда огромная водяная собака волочет тебя в мокрую воду, напихав сначала полный нос мыла, а в этой воде прыгает какое-то чудище, нет, это не может понравиться.
— Точняк, чудила. И не будь я лаской, если не помру к ночи от простуды из-за этой воды.
Тура вздрогнул и поплотнее закутался в чистую, но изрядно поношенную курточку, которую его заставил надеть Кротоначальник.
Битоглаз сунул лапу в ухо, чтобы вычистить застрявшее мыло:
— Ффуу! Мало этого, так они еще сожгли нашу прекрасную одежду. Я вам так скажу, это первая ванна, которую я принимал в своей жизни, но и последняя тоже. Благодарю покорно.
А потом нас поставили чистить сковородки. Это было ужасно, просто невыносимо, скажу я вам. Два таких благородных господина, как мы, стоят в дурацких курточках и скребут черные сковородки и старые кастрюли. Хорошо, хоть разрешили посидеть на свежем воздухе. Я был близок к тому, чтобы броситься в грязную воду в раковине и насовсем покончить с этой несчастной жизнью.
Труг подошел к собравшимся и сразу обратился к обеим ласкам:
— Ладненько, приятели, перерыв окончен. Пошли обратно на каторгу, миленькие!
Из груди Туры вырвался стон отчаяния.
— Я и так едва жив, чудила. Эта вода действует мне на мозги. И не только на мозги, но и на лапы тоже. Пожалуйста, больше никаких горшков и сковородок!
Битоглаз трепыхался в крепкой хватке Труга:
— Если я умру, чудила, то, прошу тебя, поставь на моей могиле горшок и сковороду, дабы все знали, что послужило причиной моей смерти.
Самким вступился за своих приятелей:
— Пусть посидят еще немножко, Труг. Они и так уже похожи на два выжатых лимона. Ой, смотрите, сестра Настурция идет!
Сестра Настурция была полной и очень доброй мышью, которую вся молодежь любила за ее веселый и легкий нрав. Все сразу потеснились, освобождая ей место.
Самким стал упрашивать ее спеть, поскольку Настурция была знаменита своим мелодичным голосом:
— Сестра, двое этих бедняг никогда не слыхали, как ты поешь. Пожалуйста, спой для них что-нибудь.
Она добродушно рассмеялась:
— Это не они, а ты хочешь послушать, как я пою. Бельчонок покраснел:
— Сестра, мы все хотим тебя послушать. Настурция не заставила себя долго упрашивать:
— Приплелся странник в холода,
Устал он и шатался —
Сам по себе пришел сюда
И Мартином назвался.
Воитель славный Мартин
Принес свой ржавый меч,
Дабы Страну Цветущих Мхов
От гибели сберечь.
Жестокий враг в ту пору
В округе страх нагнал —
Он в каждый дом и нору
Свой коготь запускал.
Не убоявшись стали,
Все звери поднялись —
И с Мартином восстали
И биться принялись.
Воитель славный Мартин
Достал свой грозный меч,
Дабы Страну Цветущих Мхов
От гибели сберечь.
И в лес пришла свобода,
И с Мартином тогда
Здесь наступили годы
Покоя и труда.
Построил он аббатство,
Наш Рэдволл, — потому
Свободой наше братство
Обязано ему.
Воитель славный Мартин,
Благодарим твой меч,
Который некогда помог
Покой и мир сберечь!
Конец песни подхватили все вместе веселым хором. Эхо, отразившись от стен родного дома, унеслось в небеса. Битоглаз и Тура, неожиданно для самих себя, запели вместе со всеми, потом переглянулись в изумлении:
— А мы-то чего? Мы даже не знаем, кто такой был этот Мартин.
— Ладно, кто бы там он ни был, могу поспорить, что горшки на кухне он не чистил. Не думаю, что они ему говорили: «Эй, ты там, с верным мечом, ступай-ка почисть сковородки».
Самким стал объяснять ласкам, кто такой был Мартин:
— Мартин Воитель — это символ нашего аббатства. Он жил много лет назад.
Битоглаз беспечно махнул лапой:
— Так он, оказывается, мертвяк. Неудивительно, что никто не заставляет его чистить горшки.
Труг ухватил Битоглаза за ухо:
— Будь добр, отнесись к этому с уважением. Мартин — Хранитель нашего аббатства.
Сокрушенно потирая занывшее ухо, Битоглаз стал жаловаться:
— Откуда мне было знать? Кроме того, если кто мертвяк, то мертвяк, и дело с концом.
Сестра Настурция потрепала его по спине:
— Ты не понимаешь. Мартин умер много лет назад, но дух его живет в каждом камне Рэдволла и в сердце каждого из его обитателей. Может быть, сейчас мы его не видим, но это потому, что теперь настали мирные времена. А когда нашему аббатству грозит опасность, некоторые из нас его видят, и он вдохновляет их на великие подвиги.
Тура почесал в голове:
— А ты когда-нибудь видела своего Мартина?
На минуту вдруг воцарилось молчание, и все уставились на Настурцию. Казалось, она дремлет. Ее широко открытые глаза были устремлены на красный камень стены напротив нее, и она вдруг медленно заговорила. Этих слов никто прежде не слышал.
— Я лишь тень, что в саду оставляет неясный след,
Прах ушедших сезонов на плитах.
Лапы мои легки, словно лунный свет,
В памяти я живу чертогах укрытых.
В шепоте ветра можно меня услыхать,
Можно увидеть в бледном рассветном луче,
Если пламя беды начнет полыхать,
Вспомни меня, вспомни о грозном мече.
И тогда я встану рядом с тобой
И великую силу в тебя вдохну —
Силу, с которой в берег бьется прибой, -
Дабы встал ты с оружьем на бой за свою Страну.
И будет тогда враг тобой побежден,
И скажут тогда о тебе:
«Воителя лапой тронут он».
Жди. Я найду тебя. Доверься судьбе.
В странной тишине, которая настала после этих слов, раздался тонкий голосок Думбла:
— Я что-то ничего туточки не понял, сестра. Настурция заморгала, глаза ее приобрели нормальное выражение, и она вздрогнула:
— То же можно сказать и про меня, Думбл. Не понимаю, что заставило меня произнести эти строки, прежде я никогда их не слышала. Это было… как будто говорил кто-то другой, а не я.
Брат Остролист, который тоже сидел поблизости, быстро вскочил на ноги:
— Ты могла бы еще раз прочесть это стихотворение, сестра? Подожди только, пока я схожу за пером и пергаментом. Мой долг летописца велит все это записать.
Настурция покачала головой:
— Странно, я не помню ни одного слова. Боюсь, все стихотворение улетучилось у меня из памяти. Странно! Как будто кто-то другой владел моим языком, да и разумом тоже.
Тут подошел запыхавшийся начальствующий брат Ревунчик. В руках он держал черпак.
— Пойдемте, пойдемте. День Названия уже завтра. Ни одно блюдо само не приготовится. Мойте лапы — и за дело!
Послышалось несколько недовольных стонов, но почти все пошли работать охотно. Битоглаз и Тура были, разумеется, среди стонущих.
— Ух, хотел бы я научить все эти сковородки самим себя мыть.
Чуточку раньше тем же утром мрачная пелена повисла над крепостью Саламандастрон. Мара подольше повалялась в постели и встала только перед самым завтраком. Когда она вошла в обеденный зал, то увидела Урта Полосатого, который сидел на своем обычном месте — на большом стуле между сержантом Сапвудом с одной стороны и Бычеглазом с другой. Мара вошла бочком и уселась в дальнем конце стола рядом с Пикклем, Клитч и Гоффа сидели рядом с ней с другой стороны. Сегодня завтрак проходил в мрачноватой обстановке, и молчание висело над собравшимися.
