— Какое? — тут и старина Ёж ошалел.
— Ветрогон! — гордо заявил Суслик. — Так теперь меня и называйте. Ветрогон — значит, быстрый. Так ношусь, что ветер обгоняю!
— Когда это было? — удивился Хома.
— Вспомни, как я недавно от Лисы удирал!
И Суслик, с ветром наперегонки, умчался к Зайцу — хвалиться своим новым именем.
— Знаешь, Хома, — сказал старина Ёж, когда они остались одни, — ветрогон — значит, легкомысленный. То ли ветер в голове гуляет, то ли ветром его гоняет.
— Зато красиво и звучно.
— И до чего точно! — усмехнулся Ёж. — Точнее не скажешь.
— Кто придумал! — заважничал Хома.
Больше они об этом не говорили. Понравилось имя лучшему другу? Понравилось. Лишнее доказательство, что он ветрогон. Так ему, ветрогону, и надо!
Да только не прижилось это звучное, точное и красивое имя. Привыкли все Суслика Сусликом называть.
Жаль, они никогда не узнали, как перепугалась Лиса, когда Хома Гиганта позвал.
Так и не стал Суслик Гигантом.
А если вдуматься, красивое всё же имя — Суслик. Ласковое и точное. И очень звучное. Далеко звучит-разносится:
— Су-у-сли-и-ик…
Как Хома в чужом глазу бревно заметил
Попала как-то Хоме соринка в глаз. Суслик её не только заметил, но и вынуть помог.
Хорошее дело сделал. Зато уж и расхвастался перед всеми!
К Ежу пришёл:
— Я у Хомы соринку в глазу заметил и вынул!
Затем к Зайцу:
— Я у Хомы соринку из глаза убрал!
Даже Лисе крикнул издали:
— Я у Хомы соринку…
— Слышала, — недовольно прервала она. — Мог бы и не заметить, тогда и он бы меня не так замечал.
А уж перед самим Хомой Суслик до чего заносился!
Чуть что:
— Помнишь, слепота, как я соринку в твоём неосторожном глазу нашёл? Разве можно таким незрячим быть! — осуждал он.
До того он с этим надоел, что Хома всерьёз подумывал, не засорить ли себе нарочно глаза, а заодно и уши, чтобы только Суслика не видеть и не слышать.
Напрасно Хома надеялся, что Суслик вскоре забудет о своём подвиге. Ничуть не бывало. Каждое утро подступал к Хоме. И в глаза ему пытливо заглядывал. Может, опять что-то есть?..
И так по нескольку раз в день.
А однажды и ночью разбудил. Склонился над ним сердито:
— Мне сон приснился, что ты, неловкий растяпа, оба глаза себе засорил. Ты же такой рассеянный, за тобой глаз да глаз нужен!
Ну прямо житья от лучшего друга не стало. Глаза бы его не видели!
И всё-таки есть на свете справедливость.
Есть она, есть.
Шли Хома и Суслик по тропе через рощу — на Дальнее поле.
Суслик по вредной привычке нет-нет да и заглядывал Хоме в глаза: не видно ли там чего-нибудь новенького. Можно подумать, они всё время засоряются.
И Хома, совершенно случайно, тоже взглянул в глаза настырного друга.
Батюшки мои! Он мигом отшвырнул Суслика в сторону, и сам отскочил подальше.
Тут же с грохотом рухнуло здоровенное дерево — поперёк тропы. Гул по роще пошёл!
Это дерево давно здесь стояло засохшее. Бревно бревном.
Ни жив ни мёртв поднялся Суслик с земли.
— Я в твоём глазу вдруг бревно заметил, — тяжело дыша, сказал Хома. — Вижу, прямо на тебя падает!
— Оно в моём зрачке отразилось, да? — никак не мог прийти в себя Суслик.
— Оно бы на всём тебе отразилось, если б не я.
— А в твоих глазах не было видно, — переживал Суслик.
— В чужих ты любую соринку видишь, а в своих бревно не замечаешь.
После этого Суслик напрочь отвязался от глупой привычки — в чужих глазах мусор искать.
А ведь он уже и к старине Ежу, и к Зайцу-толстуну присматривался. Спас их Хома невольно от глазастого Суслика.
Никогда потом, ни в глаза, ни за глаза, не хвастался Хома своей удивительной зоркостью. И не попрекал лучшего друга тем, что тот здоровенных брёвен в упор не видит.
Лишь иногда, когда Суслик принимался кого-то осуждать, Хома поглядывал на его гневные зрачки: нет ли там нового тяжёлого бревна.
А что, бывает!
Нравилось Хоме иногда поболеть. У больных времени свободного много. Капризничать разрешается. И кормят вкусно.
А ещё командовать можно над всеми, кто тебя любит: пойди туда, приди сюда, подай то, убери это.
Пока ты болен, что хочешь, то и делаешь. А близкие твои желания исполняют.
Все к тебе приходят с гостинцами. Улыбаются, соглашаются с тобою. И говорят тихо, ласково. Райская жизнь. Так бы всегда!
В один ненастный прекрасный день доктор Дятел поставил Хоме диагноз, что по-звериному означает — заключение врачом. Причём это заключение было не какое-то больничное, строгое, а домашнее, режимное. Домашний режим.
Дятел нашёл у Хомы всего лишь простуду на сыром ветерке. И велел — в норе пока посидеть, на волю ни ногой!
Теперь и отдохнуть можно вволю. Хочешь, спи. Не хочешь, не спи'. Полная свобода!
А главное, теперь о еде думать не надо. Лежи и ешь, что другие принесут. Вкусненькое. Куда они денутся!
Это и называется — счастье.
Первым пришёл Заяц-толстун. Большую морковку притащил.
— Почему так мало? — болезненно спросил Хома.
— Вечером две доставлю, — пообещал Заяц.
— Три, — потребовал Хома. — А лучше — четыре!
— Четыре не потяну, — забеспокоился Заяц. — Крепко в земле сидят.
— Тогда хоть одеяло поправь, — тяжко вздохнул Хома. — Подушку взбей. Посуду помой. Паутину смахни. Нору подмети. И ещё чего-нибудь сделай, что я позабыл.
Затем старина Ёж навестил. Орехов полную сумку приволок.
— Почему они не лущёные? — тихо возмутился Хома. — Разгрызай, а мне ядрышки оставляй.
Суслик прибежал. С охапкой стручков гороховых.
— Где ты так долго шлялся? — печально сказал Хома.
— На Дальнее поле через рощу ходил. Так боялся!
— Надорваться боялся? — с укоризной взглянул на стручки Хома. — И это всё?
— Спешил. В следующий раз больше принесу, — заверил лучший друг. — Ты только побыстрей выздоравливай.
— Вчера заболел, а уже торопят, — пожаловался Хома. — Ну, скоро ты там? — оглянулся он на Ежа. — Орешков охота!
— А говорят, у больных аппетита нет, — фыркнул Ёж.
— Если б у меня аппетит был, — устало произнёс Хома, — вы бы так легко не отделались. Принёс орехи неочищенные, да ещё попрекает.
— Это я так, — смутился Ёж.
— А грибной супчик где?
— Будет, — успокоил Ёж.
— Учти, не простой суп-супец, а суперсуп.
— Будет тебе и супер, — согласился Ёж, стараясь не раздражать больного.
И уже к обеду суп был готов.
— Надеюсь, грибы не сушёные? — строго спросил Хома.
— Свежие-свежие, — уверял старина Еж.
— Небось маслят положил?
— Одни белые.
— То-то!
Заяц с Ежом, вытянув шею, смотрели, как Суслик кормит больного с ложечки.
— Съешь за Ёжика, — уговаривал он Хому. — А сейчас за нашего Зайчика. А теперь за меня, за Суслика. Ну, пожалуйста.
— А ты сначала подуй, — то и дело требовал Хома, — подуй!
Царская жизнь у больного, век бы болеть. Лёгкой простудой, конечно.
До чего же все заботливые!
Сварит Суслик молодой картошечки в кастрюльке, голову Хоме полотенцем накроет.
— Дыши, — говорит, — над ней. От простуды помогает.
Снимет потом полотенце и удивляется, чудак этакий:
— Я ему подышать велел, а он всю картошку слопал!
— Значит, на поправку идёт, — довольно откликнется Заяц.
И тут же ему Хома скомандует:
— В рощу сбегай за лечебной малиной, мне потеть полезно. — А вдогонку — Покрупней выбирай и послаще!
Но вскоре такая «малина» кончилась. И двух недель не прошло, как старина Ёж загадочно сказал:
— Надолго залёг, милок?
— Это от меня не зависит, я очень болен, — блаженно улыбнулся Хома, предвкушая новые долгие деньки своей простудной болезни.
Снова появился доктор Дятел. Осмотрел бодро. Легонько простукал. И о чём-то зашептался с друзьями.
До Хомы донеслось:
— Значит, три раза. Не забудьте, первый — сок подорожника, второй — малиновый сок, третий — сок одуванчика. И будет как новенький!
Больше Хома ничего не расслышал. Но не встревожился. И напрасно.
Доктор вышел, важно кивнув на прощание. И старина Еж подступил к больному.
— Поскольку болезнь затянулась, то остаётся одно, — невозмутимо объявил Еж, — уколы.
— Что??? — подскочил на постели Хома. — Доктор про сок говорил!
— Держите его покрепче, — приказал Еж. И выдернул у себя самую длинную иглу.
Заяц и Суслик навалились на Хому. И как он ни трепыхался, они ловко положили его на живот.
— По назначению доктора, — провозгласил старина Ёж, будто здравицу, — и-и — раз!
И всадил ему ниже пояса иглу, смоченную соком подорожника.
