— Гони! — крикнул Крот, и тележка помчалась.
Тридцать — подсчитал Захар — хомяков тащили ее изо всех сил.
В ушах стало гудеть. Редки огоньки стали сливаться в бледную зеленоватую ленту.
— Гони! — кричал Крот отчаянно. — Быстрее!
Тр- р-р-ах! — порвали надвое червя, переползавшего тоннель.
Жалобно застонали хомяки, бежавшие первыми.
— Выпрягай покалеченных! — приказал Крот.
Сто пятьдесят первый и Двести двадцать второй хотели положить пострадавших на тележку, но Крот грозно повысил голос:
— Ку-уда с этой дохлятиной! Гони!
Недобро взглянув на Крота, хомяки положили товарищей вдоль стен.
И вот выкатилась тележка в такую громадную пещеру, по сравнению с которой та, первая, ничего не значила.
То есть сначала Захар подумал:
«Ой, наверх выехали!»
Потом подумал:
«Ой, ночь уже».
Он так подумал, потому что небо было усеяно звездами.
Понюхал воздух — нет, все такой же, земляной воздух, спертый…
Пригляделся к звездам, а это не звезды! Светлячки копошатся так далеко, что потолка не видно.
Вот такая громадная пещера! Целый дом в нее рухнет — и антенны торчать не будут.
— Ну, как, малыш? — злорадствует Крот. — Хорошенькую дыру я под вас подвел? А ну, проверим, как там под потолком хомы работают. Тут в стене лестница должна быть. Веди!
Повел Захарка Крота по земляным ступеням. Шли-шли, шли-шли, Крот запыхался.
— Стоп, — говорит. — Дай-ка мне камешек, узнаем, высоко ли мы поднялись.
Кинул камешек в пропасть, ждет, голову наклонил. Долго летел камешек, наконец, стукнул.
Крот говорит:
— Скоро потолок. Веди.
Захарка думает:
«Столкну я его в пропасть. Пусть разбивается. Сейчас еще повыше заберемся, ка-ак толкну! Ой, нельзя… Он меня за цепочку потянет. Себя не жалко. Разобьюсь, а Крыс все равно рабочих пригонит, подкоп доделает. Надо живым выбираться.»
— Ты что притих? — подозрительно спрашивает Крот и дергает поводок.
— Да вот, смотрю, — хитрит Захарка. — Как интересно тут у вас!
Светляки все ярче разгораются. Стали видны хомяки, которые должны вести подкоп под фундамент дома. Только плевать им было на работу. Кто сидел, кто лежал, а кто и вовсе храпел.
— Что-то я не слышу шума работы, — сказал Крот.
Но тут один из хомяков свистнул, и рабочие бросились по местам. Зашуршало, загремело, застучало.
— Работают вовсю, — сказал Захарка.
Крот приказал сделать минутный перерыв и прокричал речь. Он обещал райскую жизнь и отпуск на сутки, после того, как дом будет разрушен.
— Пусть провалятся! — закончил свое пламенное выступление.
— Пусть! — нестройно ответили хомяки. В их глазах тлели мрачные огоньки.
Захар радовался, глядя на них. Он знал, что стоит Кроту уйти, и они опять бросят работу.
Когда спустились, из тоннеля повалила толпа рабочих, подгоняемая Крысом.
— Живей, живей! — покрикивал надсмотрщик, взмахивая иглой.
Перепуганные хомяки быстро разбежались местам, и работа закипела: заскрипели тачки с землей, потянулись нескончаемой вереницей, раздался стук молотков — это десятки рабочих, облепив со всех сторон кирпич, старались разбить его на мелкие кусочки.
— Р-раз, два, взяли, р-раз, два, взяли, — вопили где-то в клубах пыли охрипшие глотки.
Всюду поспевал злой и неутомимый Крыс: подталкивал, понукал, бил, колол. И, внезапно, возникая, дикий страх наводила на хомяков его морда с пыльными глазами и единственным желтым клыком.
Вот Крыс остановился и, задрав голову, прислушался к тому, что творится наверху.
— Л-лодыри, — прошипел он и кинулся по лестнице, прыгая через семь ступеней.
Через некоторое время сверху донесся панический вой, маленький хомячок упал на землю и остался недвижим.
Вскоре спустился Крыс и коротко объяснил Кроту:
— Поспать задумали, — он пнул ногой упавшего хомячка. — Спи спокойно!
Рабочие, озираясь на Крыса, принялись за работу с удвоенной энергией.
Все это время Крот сидел с отсутствующим видом, словно происходящее вокруг его не интересовало. Он что-то напряженно обдумывал. Наконец, какая-то мысль пришла в его шерстяную голову, он осклабился, довольный, и позвал:
— Крыс!
— Я, — словно из-под земли вырос Крыс, стряхивая пыль с ушей.
— Ты пойдешь наверх и убьешь Слона. Иглой. Это Слон всех тащит на воскресник. А без Слона там каждый сам по себе. Без Слона они с нами не сладят.
Крыс затрясся:
— Вы что, серьезно? Что я вам плохого сделал? Он же меня размажет!
— Не размажет, Крыс! Я все обдумал.
Крот достал пузырек с темной жидкостью:
— Здесь яд. Достаточно, чтобы убить сотню Слонов. Обмакнешь иглу перед тем, как уколоть. Понял? Еще ни один Крыс не побеждал Слона. О тебе будут рассказывать легенды. О тебе песни будут петь, Крыс! «Дивный Крыс, славный Крыс, храбрый Крыс Слона загрыз!» Что-нибудь такое.
— Песни ни к чему, — сказал Крыс. — На что мне огласка? Может, что-нибудь дадите?
— Все дам!
— Все — это ничего, — умильно завилял хвостом Крыс. — Мне лучше что-нибудь…
— Проси, дорогой.
Крыс замялся. Если бы он умел краснеть, то покраснел бы. Но у него это не получилось, и вместо застенчивого румянца шерсть на морде встала дыбом.
— Халат, — промолвил он, — халат дадите? Я тоже хочу в белом халате…
Крот захохотал:
— Тебе? Белый? Я же тебя на помойке нашел… Ладно, будет тебе халат.
— И чтоб про… помойку не вспоминать, — робко выставил еще одно требование Крыс.
— Годится.
— И чтоб… при хомах меня не бить. В одиночку — разве я против? А при хомах… авторитет падает, — прошептал Крыс.
— Хорошо, — великодушно согласился Крот, — буду бить в одиночку. Ступай, дорогой. И про сыщика этого не забудь, который моего поводыря разыскивает. Еще нападет на след…
— Два убийства! — ужаснулся Крыс.
— Иди, иди. Ты им уже счет потерял.
Крот сунул Крысу пузырек. Крыс рявкнул:
— Пусть провалятся!
И стремглав умчался в темный тоннель.
Захарка с криком кинулся за ним, но железная лапа Крота рванула поводок, и Захар упал на землю.
Фигура с пыльными глазами
Сыщик понуро сидел на лавочке, сокрушенный своей неудачей. Что делать теперь, он не знал.
Достал письмо и в который раз начал изучать его через лупу.
— Слышь, друг, — раздался откуда-то сверху голос, — ты, что ли. Сыщик?
Шарик поднял глаза и увидел Воробья, сидевшего на пожарной лестнице.
— Ну, я сыщик.
— Это я написал, понял?
— Ты?
— Я, а че?
— Значит, ты — «неизвестный доброжелатель»?
— Не. Доброжелатель не я. А написал я. Понял?
— Не понял.
— Тупой, да? Козел попросил, я написал. Он неграмотный.
— Зачем ты написал?
Воробей, шурша крыльями, перелетел на лавочку и сел рядом с Шариком.
— Ты что, тоже неграмотный? Для хохмы, понял? Мне Козел грит: «Слышь, Николай!» Николай — это я, понял? «Слышь, — грит, — Николай, давай Муркиной письмо подбросим. Ты посмеешься, а я мыло заработаю». Ну, я согласился. Я страсть люблю посмеяться.
— Посмеялся?
— Не, — Колька вздохнул. — Не смешно получилось. И вообще. Понял?
— Что «вообще»?
— То. Я в такие игрушки не играюсь. Ну, дразнил я Захарку. Это ж не со зла. Посмеяться люблю, и все. А Тимофей решил на чужой беде нажиться. Пескулянт чертов.
— Спекулянт, — поправил Шарик.
— Да… — отмахнулся Колька.
Только скорей всего он не спекулянт, а похититель, — внушительно сказал сыщик.
— Иди ты! — испугался Воробей.
— Точно тебе говорю.
— Ну, друг, ты даешь! Как он меня на понял-понял взял, ты понял? Ну, я ему устрою красивую жизнь!
— Ничего не предпринимай без моего ведома. Ты мне уже задал работы с этим письмом.
— Ясненько, — согласился Воробей.
— Слушай, ты не знаешь, зачем Козлу мыло?
— Да он его собирает. У него вся квартира мылом забита. А сам не умывается. Смехота!
— А почему он тебе сказал клюквенным соком писать?
Воробей виновато потупился:
— Это я придумал. Для смеха. И череп придумал.
— Сейчас бы вот как треснул тебе, — в сердцах сказал Шарик. — Нашел, чем пугать бедную маму! Умишко у тебя, прямо сказать, воробьиный.
— Могет быть, — хихикнув, согласился Колька и вспорхнул.
Сделав круг над Шариком, он подмигнул черным смышленым глазом и крикнул:
— Артиста вы здорово уработали! Никогда так не смеялся!
— А ты видел?
— Всю сцену, от начала до конца. Покедова, умник! Понял?
И Колька полетел в свою квартиру под крышей.
«Ночью на свалке засада на Козла!» — решил Шарик.
Шарик совсем уже было решил отправиться к маме Муркиной, чтобы рассказать ей о последних событиях, как вдруг внимание его привлекла странная фигура, опустившаяся на лавочку. Это было довольно страшное существо женского пола в сатиновом платочке и с единственным зубом, торчавшим изо рта.
