Так продолжалось очень долго, но однажды Странник проснулся и загрустил. Ему захотелось идти дальше. Когда он объявил об этом окружающим его зверям, они стали жалобно смотреть на него и запели грустные песни. Ему стало жалко расставаться с ними, и он сказал:
— Не грустите, я приду снова. Это будет не скоро, но я обязательно вернусь. Я приду, и мы достанем из колодца новое небо, новую землю и новую воду. Вы подождите меня.
Он ушел, а в мире с тех пор поселилась тоска. Этому чувству мир научился у Странника. Это была тоска по чему-то далекому, неведомому, невообразимо прекрасному. Поэтому мы часто смотрим на небо и чувствуем тоску Странника. Но он знал, чем унять ее, он мог уйти, а мы не можем.
Мухомор замолчал, и стало совсем тихо. Даже лес молчал. Костер догорел и переливался углями, похожими на самые красивые драгоценные камни в мире. Их хотелось взять горстью и гладить, как птенца или ежонка. Огонь — он ведь живой и горячий, и потому такой красивый. Одно было плохо, что он безумен, и, разрастаясь, мог в безумии уничтожить все вокруг. Лесной народ не боится огня, он страшится его безумия.
Лис открыл глаза:
— А колодец?
Мухомор, ворочаясь, затрещал ветками.
— Что, колодец? Колодец остался, может, только, еще постарел.
Лис прикрыл сверкающие от углей глаза. Мухомор продолжал, невидимый в темноте.
— Он и сейчас стоит где-то, нужно только поискать. Может, он рядом совсем, траву раздвинь и найдешь. А может и далеко где-нибудь, на краю земли.
Потом время пошло своей дорогой. Отгорели рассветы, потухли закаты, лето кончилось. За летом пришла и ушла осень с ночевками в кучах палых листьев и утренним инеем в волосах, зябким морозцем и хрупким ледком в лужах, сквозь который светили колючие звезды. Улетели бесприютные птицы, снег укрыл землю, в мире наступила зима. Она намела снежные горы, занесла дороги, до половины закрыла снегом окна домов.
Ну а Лис не скучал, он любил зиму. Он рыл под снегом норы, кидался в зябнущих людей снежками, стряхивал с могучих еловых лап снеговые шапки и плясал под их серебряными водопадами, катался на заду с горок и, утомившись, обсасывал с длинных волос ледяные сосульки. Еще он любил зажимать в кулаке комочки снега и растапливать их своим теплом, наблюдая, как они уменьшаются и превращаются в воду. Лис любил всякие превращения. Ему нравилось, что меняются времена года, что дрова становятся углями, что вода становится льдом, а лед водой, что толстый мужик начинает изгибаться и охать от брошенного за пазуху снега. Он любил Мухомора, за то, что никогда не догадаешься, кем он станет после полнолуния. Он любил этот мир, за то, что тот всегда изменялся — каждый день и час, и никогда не повторялся.
Однажды Лис пошел бродить по дальним полям. День был тихий. Солнце изредка пробивалось сквозь медленные облака. Снег под солнцем вспыхивал, и бес радовался яркому свету. Он ходил уже довольно давно, и ничего интересного ему пока не попадалось. Лис огляделся. Поля были пусты, насколько хватало глаз, и лишь у самого края, где земля встречается с небом, чернело какое-то пятнышко. «Интересно, интересно», — пробормотал он, направляясь к нему. Пятнышко оказалось срубом колодца. Вокруг него торчали из-под снега потемневшие сухие стебли — то ли крапива, то ли иван-чай. Лис подошел к нему и заглянул внутрь. Там была вода. Вечерело, вода переливалась темным блеском, будто дышала. Он осторожно опустил ноги в колодец и стал спускаться. Спускался глубоко, пока небо над ним не превратилось в маленький квадратик, который можно было закрыть ладонью. Около самой воды бревна были шире, чем везде, так, что на них можно было сесть, вытянув ноги на бревно стены рядом. Лис сел и наклонился над непроглядно темной водой. Он поднял голову — небо совсем потемнело, наступала ночь. Он снова наклонился и всмотрелся в воду. В воде тоже было небо, но не темное ночное, как наверху, а синее летнее. Посреди него сияло яркое круглое солнце. Лис тронул носом воду, по ней пошли круги, и все исчезло. Вода замерла и снова появилось летнее небо.
— Колодец, — прошептал он и дохнул на воду. Там, под водой, пошли легкие белые облака.
— Новое небо, — залюбовался он.
— Эге-ге-гей, — закричал небу, как любил делать летними полднями, бегая по лугам, перемазанный соком трав и пыльцой цветов. Снова закричал, совершенно счастливый.
Всю ночь он смотрел в воду, кричал, смеялся, а под утро бросился в холодную воду и поплыл к небу. Оно казалось очень близким, но почему-то не приближалось, наоборот, вдруг все стало темнеть, будто наступала ночь. Темнота все сгущалась и сгущалась, пока, наконец, свет не пропал совсем. Лис закрыл глаза, потому что и смотреть все равно было не на что, и вода вдруг надавила на них, будто пытаясь втиснуть их внутрь головы. В ушах зашумело. «Глубоко», — подумал бес. Грудь заболела от непосильной тяжести, голову сдавили какие-то страшные клещи, Лису казалось, что он плывет сквозь лед, протапливая его своим теплом. От холода онемели руки и ноги, кто-то стиснул, пытаясь задушить крохотное существо, прорывающееся к великой Тайне. Лис понял, что это Тайна, или одна из ее сторон, ни за что другое он бы не согласился бы вытерпеть такие муки. Стало невыносимо страшно и больно, он подумал, что умирает, оттолкнулся еще раз и мрак просветлел, боль стала отпускать. Он поплыл быстрее, стало совсем светло и, вдруг, — яркий свет, и Лис повис над новым миром. Он висел, раскинув руки. Сердце его билось от радости как сумасшедшее.
Внизу под ветром новым буйством полыхали леса, степь стонала новой вечностью под копытами табунов, жеребцы грызли друг — другу плечи и взвивались выше самых высоких деревьев, солнце играло на их блестящих шкурах. Реки напрягали мускулы в новых изгибах, качая листья кувшинок и стаи мальков, резвящихся у самой поверхности. Оборотни рыскали в дремучих лесах, оглядываясь через плечо на кривой месяц и усмехаясь. Бесы кривлялись, прыгали белками с ветки на ветку, потешаясь над лешими и завывая в высокое небо. Капли срывались с трав, летние дожди разгоняли утренние чуткие туманы. Над равнинами летели серые цапли, садились на мелководье лесных озер, непуганые и красивые. Они ходили на тонких ногах, по колено в воде и хватали неосторожных мальков.
Мир был чистый, сияющий, как омытый дождем. Можно было поднять это небо, этот мир и начать все снова. Можно. Только Лис оттолкнулся ногами и стал всплывать. Снова железные тиски схватили голову и стали раскалывать ее словно лесной орех. На грудь упала страшная тяжесть, но бес только сильнее отталкивался ногами. Опять показалось, что он умирает, и даже уже умер, но он все продолжал и продолжал двигаться. Он знал, куда ему плыть, и плыл сквозь темноту и смерть. Смерть поняла, что сейчас она бессильна, и отпустила его. Темнота отступила, клещи разжались, он вынырнул посреди колодца.
Сердце отчаянно колотилось в груди, в глазах прыгали зайцы и лопались крохотные жилки. Он схватился за бревна сруба и поднял лицо вверх. По утреннему небу шествовали облака, все такие же равнодушные, как и раньше. «А что, если это тоже чье-то дыхание?» — подумал он и засмеялся от этой мысли. В груди что-то дернулось и он, закашлявшись, оборвал смех. Подтянулся на ослабевших руках и лег, задыхаясь, на бревна сруба лицом вверх, чтобы смотреть на небо. Глаза его медленно закрылись, и он уснул, опустив одну руку в воду, где по синему летнему небу плыли белые, как пух, облака.
Он спал, и вот что ему подумалось. А что если кто-то вот так же смотрел когда-то на их мир, и все для него было ново: и как дети плескались в прибрежных водах, и как шаман бил в бубен у дымного костра, и как новые дороги рассекали лица равнин и бороды лесов. Тяжелые деревья падали поперек дорог, и лихие люди караулили возле них беззащитных путников, сжимая рукоятки широких ножей в ножнах из кожи быков. Они думали, что жизнь надо раскидать, словно монеты по дорогам. А девы пряли и пели песни о суженых, бродящих в неизвестно каких землях с полупустыми колчанами стрел в хищных зазубринах. Где-то далеко на севере человек вырубал себе первый нож из камня и поднимал его к небу, любуясь формой, крича и потрясая своим страшным и невиданным здесь доселе оружием, грозил то ли неведомым врагам, то ли небу, то ли самим богам, против которых пошел, делая нож. Чародеи бросали в чаши заповедные травы и вдыхали запахи зелий. В небо поднимались закаты, красные, как первая кровь. Под землей бродили кроты, обходя корни деревьев, находя драгоценности, и, идя дальше, не зная им цены. По дну рек и озер путешествовали раки, увязая в иле и песке, и тараща глаза в подводную темноту. По дорогам и без них брели люди, не нашедшие своего угла и потому идущие из одного селения в другое, поющие странные песни и танцующие невиданные танцы. За это им давали еду и кров, девушки жарко целовали их украдкой и провожали со слезами. А они шли в любую сторону света, неважно, быстро или медленно, лишь бы не сидеть на месте.
