— Так, так! — зачарованно поддакнул Андрей.
— В тот год много зайцев развелось у нас. Пять гектаров молодого сада испортили, вредные звери… Во-от… Часа через два, стало быть, собрался я. Взял мешки, саночки и — айда за второй бугор. Подкрался, из-за сугроба глянул — елки-палки-моталки! — грызут зайцы лук! Штук сто их собралось. Грызут и плачут! Лук-то злой. Плачут, а слезы тут же намерзают на шерсти вокруг глаз, на ресницах. А мороз так жмет, аж синяя дымка висит над сугробами… Схрумает какой косоглазый луковицу, наощупок лапками найдет другую и снова хрустит, наедается… Есть-то ведь больше нечего. Голод — не тетка, пирожка не подсунет. Так ведь?
— Так, так! — поддакивает Андрюшка, боясь пропустить хотя бы одно слово деда.
«Ну, — говорю, — хватит полдневать! Прыгайте в мешок!» Заяц — зверь чуткий! Чует он, что иду, а не видит, с какой стороны к нему подбираюсь. Темнота у него перед глазами: ледышки мутные закрыли их. Скакнет он туда, сюда, с перепугу кувыркнется через сугроб, а я ему тут как раз и подставляю мешок. Он туда — прыг! Забьется в уголок и молчит. Другой ждет, пока за уши его не возьму. А какой задаст лататы, летит, как полоумный, километра два-три по кругу и опять — на то самое место, где лук ел, а я ему как раз там и подставлю мешок…
Ну ты, Андрей, сам знаешь, когда человек заблудится в темноте или в непогоду — он тоже по кругу бродит. Ходит-ходит и опять приходит на то место, откуда вышел. А почему? А потому, что у человека, как и у зайца, сердце вот тут, на левой стороне, и оно — тяжелое, а легкое — справа, оно легкое, и вот отчего человека и зайца на левую сторону заносит, когда он идет или бежит. А в потемках не видно, куда заносит, вот с перепугу потому-то и бегает человек или заяц по кругу…
— А что дальше было? — нетерпеливо спросил Андрей.
— Ну, что… Одни зайцы догадались — то, видно, были самые мудрые зайцы, — посдирали мутные ледышки с глаз лапками и убежали… Тридцать два зайца поймал я! Еле на саночках довез… А ты говоришь: «Да ну»… Вот тебе и «Да ну»!
— О-о! — застонал от восторга Андрюшка. — Вот это да! Вот это здорово!.. А что было дальше… с зайцами?
— Все было. — Старик усмехнулся. — Привез я зайцев домой, выпустил в бабкину кухню — тепло там, печка топится. Ледышки растаяли, зайцы все стали видеть. Увидели капусту под лавкой, набросились на нее — и нас не постеснялись, — мигом схрумали, морковку в углу увидали — полопали! Хотели и бураки поесть, да тут бабка моя взбунтовалась: «Филимон, куда хочешь девай эту голодную ораву — я овощей мало на зиму припасла!»
Ну, что мне было делать!
— Так вы бы мне сказали, у нас в погребе много бураков! — с укором сказал Андрюшка.
— Кто ж его знал, — ответил дед Хоботька и вдруг спросил: — Ты, Андрей, в цирке был?
— Был! Мы всем классом ездили в цирк.
— А видал, как там зайцы на барабанах барабанят?
— Видал, видал!
— Так то были мои зайцы. Я их в цирк отвез.
— О-о, а я не знал! Умные зайцы были, очень здорово барабанили! — Андрюшка с минуту сидел, задумчиво глядя в щербатый рот деда Хоботьки, потом спросил с надеждой: — Дедушка, вы и этой зимой будете ловить зайцев на лук?
Дед Хоботька сокрушенно покачал головой:
— Нет, Андрей, нельзя больше ловить зайцев на лук.
— Почему? — выдохнул Андрей.
— Зайцы, которые убежали, небось, рассказали другим про лук, а? И теперь они его есть не будут… Как ты думаешь?.. Вишь, какая закавыка! Надо придумать что-нибудь другое. Понял?
— А вы придумайте, дедушка, — Андрей с мольбой смотрел на деда Хоботьку.
— Давай-ка так, Андрей. Я себе буду думать, а ты себе. Вот и придумаем что-нибудь хитрое гуртом. Добре?
— Добре! — радостно ответил Андрей.
— Теперь айда по домам — солнце к вечеру…
— А про то, как казарок в пруду капканами ловили?! Ну, дедушка…
В это время до них донесся звонкий женский голос:
— А-а-ндре-ей!
— Э-э, видишь, зовут! В другой раз! Задачи-то, небось, не все порешал, а? Беги, Андрей, а то мать будет мылить тебя на суху руку. Прощевай. Если получишь хоть одну тройку, и во двор ко мне не заявляйся… Понял?
— Понял, — ответил Андрюшка и с большой неохотой пошел домой. Необычайные охотничьи похождения деда Хоботьки всколыхнули его фантазию, и вот теперь он изобретает в свободное от уроков время свои собственные способы охоты на лисиц и зайцев — охоты без ружья, по методу знаменитого охотника деда Хоботьки.
Андрюшка считает себя учеником деда Хоботьки, и теперь в хуторской школе часто слышат от него такие слова:
— Что ружье?! Чепуха… На сорок метров бах — и мимо! Надо головой стрелять.
Хуторяне говорят, что Иван Егорович, заведующий клубом, нарочно вкопал пенек у афишного столба, чтобы, споткнувшись о него, прохожие обращали внимание на объявление.
Наверно, правду говорили хуторяне. Дед Хоботька, занятый своими мыслями, шел мимо клуба и так крепко ударился о пенек, что чуть было не упал. Ругая Ивана Егоровича неделикатными словами, вроде «суконный сын», «хай тебе грец», он поднял голову и прочитал: «Сегодня в восемь часов вечера в клубе состоится лекция «Алкоголизм и борьба с ним». После — концерт».
Дед Хоботька достал кисет и, закурив, посмотрел по сторонам. Хуторская улица была пустынной. Не с кем было переговорить.
— Вишь ты, какое дело! — сказал он задумчиво. — Месяц назад приезжал лектор — боролся с алкоголизмом — и ноне приезжает. А что толку-то?.. Пенек приспособил, умник, а не придумает что-нибудь против пьяниц!
Дед Хоботька потоптался перед афишей, сказал еще раз: «Вишь ты, какое дело» и пошел прочь, покачивая головой.
Лекция с концертом в хуторе Вербном — обычное явление. Полюбили хуторяне такие вечера и приходили в клуб все: от мала до велика.
И на этот раз зал был битком набит. В течение часа слушали лектора внимательно и равнодушно. Дед Хоботька вел себя неспокойно: ерзал в кресле и сердил соседей.
— Будут вопросы? — спросил Иван Егорович.
С минуту в зале стояла тишина, потом кресла заскрипели, раздались голоса:
— Все ясно!
— Мы понимающие.
— Начинай концерт!
Сказав про себя: «Наука учит только умного», дед поднялся, одернул пиджак и с ласковой ехидцей спросил:
— Я вот, граждане, узнать желаю, что делать будут с нашими местными алкоголиками, с этими самыми самоубийцами, как сказал доктор. Меры к ним какие судебные принимать будут аль начнут выселять из хутора?
В зале засмеялись:
— Придумает же — выселять!
— Тихо, Хоботька дело говорит.
Иван Егорович вышел из-за стола.
— Вопрос по существу, — сказал он довольно. — Я отвечу на него.
— Не разводи антимонию, Иван Егорович. Начинай концерт! — пробасил Платон Перетятько.
— Ты, милок, потерпи. Твоя судьба решаться будет, — сказал ехидно дед. Он, блестя лысиной под ярким электрическим светом, стоя ожидал ответа.
— Сядьте, — сказал Иван Егорович, и все поняли, что заведующий клубом рассчитывает говорить не меньше лектора.
— Конечно, товарищи, — начал он, — если дело до этого дойдет, то пьяниц и судить будут, и выселять. Однако прежде надо испытать на них одно суровое оружие — общественное мнение.
Иван Егорович грозно нахмурился, показывая, каким должно быть это мнение.
— Пьющие люди, как ни странно, — наши люди. — Он говорил, расхаживая по сцене: три шага налево, три направо. — Да, товарищи, это так. Но они попали под сквознячок чуждой идеологии… Простудились, так сказать…
— Ха-ха-ха! Верно сказал Иван, Егорович! — захохотал игриво настроенный кладовщик Раздрокин. — Простудишься, а потом болеешь на похмелье… Гы-гы-гык! — оборвал он смех, крепко поддетый под ребро локтем раздосадованной жены, Явдохи Петровны.
Иван Егорович сердито взглянул на Раздрокина и самоотверженно продолжал развивать свою мысль:
— …И их надо парить в бане общественного мнения до тех пор, пока не выпарится вся эта идеологическая простуда… этот пережиток проклятого прошлого. Вот так надо парить!
— У нас есть запарник! Возите алкоголиков к нам. Мы из них всю нечисть выпарим! — крикнули из ряда, где сидели доярки.
— Своего заведующего попарьте! — предложила тетя Мотя, птичница.
Бритый прямой затылок Платона Перетятько вмиг налился кровью и вспотел. Повернулся Платон через ряд к тете Моте, покосился из-под нависших век:
— Расщебеталась!
— А что, заело?
— Ум-на-я… У кур набралась?
— У-у, буйвол, отвернись!
Громовито прокатился над головами звучный бас вспыльчивой Явдохи Петровны:
— Палкой бы их, пьянчуг кислых, стыд потеряли.
Неуклюжий верзила Раздрокин сгорбился и, косясь на двери, пробормотал:
— Нарочно заманила в клуб, чертова баба!
