Тетя Мотя, вызывающе глядя в зал, сказала:
— Кто честный, тот проголосует.
Заведующий клубом поднял руку:
— Поступило предложение: освободить Раздрокина от кладовой и Перетятько — от фермы. Других предложений не поступило.
— Есть предложение! — крикнул кузнец Лоенко. — Раздрокина поставить молотобойцем.
— Верно! — подтвердили в зале. — Хороший будет молотобоец!
— Тише, голосуем. — Иван Егорович успокаивающе помахал руками. — Кто за — прошу…
Руки сидящих потянулись вверх. Кузьма Свиридович медлил. Поднять или не поднять руку? Все глаза — на него. Ничего нельзя было поделать со своей совестью на виду у всей бригады. Поднял и вздохнул облегченно. Подумал: «Хватит нянчиться с перетятьками! Ну их к чертям собачьим!»
Тетя Мотя подмигнула ему:
— А ты говорил — узелок… Подумаешь — беда! Развязали…
— Будут еще выступления? — спросил Иван Егорович.
Явдоха Петровна крикнула, будто в большой барабан ударила:
— Не будут! Не бу-удут!
Всем все было ясно. Концерт перенесли на следующий день.
Собрание кончилось, но в зале и на улице еще группировались колхозники. Слышался оживленный разговор:
— Дал чесу дед Хоботька!
— Выселить, говорит, геть из хутора алкоголиков — и все тут! Взбаламутил народ, теперь хоть из хаты не выходи…
— Доброе начало полдела откачало. Так и выведем пьянчуг в своей бригаде.
Светила полная луна, сверкал иней под ногами. Девушки, взявшись под руки, уносили песню в край хутора, к речке Кагальничке.
Дед Хоботька не спеша следовал за песней, улыбался в усы и удовлетворенно говорил:
— Вишь ты, как дело обернулось! Взялись хуторяне за пьяниц! Круто берут. Молодцы!.. А все-таки Мотря — баба боевая!
Себя дед Хоботька считал совершенно непричастным к тому, что произошло в клубе после лекции «Алкоголизм и борьба с ним».
1958
Из станицы я вышел на рассвете. Мой товарищ, опытный спиннингист, дал мне совет на прощание:
— Если раз десять забросите блесну и ничего не вытянете, идите дальше вверх по реке.
Так я и делал. Шел да шел себе босиком по песчаному берегу. Улов был невелик — всего два судака да один жерех, шагалось легко. Лесистые берега красивы — вербы склоняются к самой реке. Мимо проплывают самоходные баржи, буксиры, пассажирские теплоходы. Или вдруг, будто огромная чайка со сложенными крыльями, проскальзывает быстроходная «ракета».
Короче говоря, очнулся я только на берегу Желтого ерика, когда закружилась голова от множества впечатлений, жары и голода. Неопытный рыбак, я не взял с собой даже куска хлеба.
Я разобрал спиннинг, удилище уложил в чехол, а катушку — в сумку и стал искать удобное место, чтобы подняться на верхний береговой ярус, в лес. Там немало спелой ежевики. Ею можно утолить голод. Нашел крутую тропинку. Хватаясь за оголенные вешней водой корни вербы, преодолел песчанистый обрыв. Только шагнул под вербу — вдруг резкий окрик:
— Стойте!
Я в ужасе отпрянул: прямо перед моим лицом, широко раскрыв красные пасти, стояли на хвостах змеи. Я замахнулся удилищем, чтобы ударом сбросить их с тропинки.
— Дяденька, не бойтесь, мы их повесили! — раздался тут с дерева детский голос, и две стриженые головы высунулись из листвы.
Фу ты, что за наваждение! Я опустил удилище и, утирая холодный пот с лица, присмотрелся. Действительно, змей не стояли на хвостах, как мне показалось в первое мгновение, а висели под вербой на суровых нитках.
У меня еще часто колотилось сердце, но я не показал виду, что напуган, и сказал как можно грознее:
— Вздумали шутки шутить! Уши оборву!.. — а потом более миролюбиво спросил: — За что вы их так?
— Они маленьких камышанок поели, — затараторили ребята. — Птенец еще голый, а змея его в рот схватит и лежит, втягивает, дуется. У-у, гадина! — младший дернул за хвост одну змею. Змея зашипела. — Вот проклятущая! — округлил он глаза и махнул рукой: дескать, пусть висит.
Ребятам было лет по десять-одиннадцать. Ну и рожицы! Одна к одной. Головы стриженые, круглые, лица конопатые; курносые носы пооблезли, стали розовыми; брови у «заклинателей змей» желтые; глаза бледно-голубые, узенькие в щелочку, очень хитрые; уши лопоухие — в любой момент готовы слушать. На мальчуганах одни лишь трусики из плотной ткани. Загорелые тела исписаны белыми черточками. Губы и зубы фиолетовые, будто в чернилах. Видно, ежевику ели.
— Вы братья? — спросил я: уж очень они были похожи друг на друга. Только и разницы, что один чуть меньше и без передних зубов.
— Да, братаны мы, — самодовольно ответил тот, у которого не было передних зубов. — Я — Шурка, а он — Семен.
— Откуда вы?
— С хутора Желтого.
— Почему и хутор Желтый, и ерик Желтый?
— Хутор Желтый потому, что он недалеко от ерика Желтого, а ерик Желтый потому, что на его берегу глину желтую берут.
Шурка выговорил все это очень быстро. Он, наверное, думал: если быстро произносить слово «желтый», то никто не заметит, что вместо «желтый» у него получается «золтый». Что касается меня, то я не обратил никакого внимания на такой пустяк и даже не улыбнулся, хотя было смешно. Шурке понравилась моя деликатность. Он доверчиво стал выспрашивать, кто я такой, откуда, что у меня в чехле, а что в брезентовой сумке и есть ли у меня складной ножик. Я ответил на все его вопросы и, подмигнув Семену, который в улыбке ощерил фиолетовые зубы, спросил:
— Что вы делаете здесь? Браконьерничаете?
— Нет, мы мяту собираем в аптеку. Вон в мешках лежит. — Шурка показал под куст.
— Ага, ясно, — сказал я и, чувствуя головокружительный голод, спросил: — Котелка нет у вас, ребята? Уху бы сварили.
— Нету, — вздохнул Шурка, но тут же нашелся: — А мы спечем рыбу на зару (то есть на жару). Вкусная зарёнка выйдет. (Надо полагать, он хотел сказать «жарёнка»).
— Не знаю, выйдет ли что-нибудь вообще, — сказал я, потому что не имел никакого представления о том, как пекут рыбу на жару. Но ребята, видимо, это делали не один раз.
— Вкусно выйдет. Это точно, — солидно подтвердил Семен.
— Ну, раз так — согласен, — сказал я и сбросил сумку.
Мы с Шуркой разожгли костер в ямке, а Семен распотрошил рыбу и завернул ее в листья лопуха.
Ребята деловито возились у костра, подбрасывали в огонь сучья потолще, чтоб нагорело побольше углей. Когда костер перегорел, Семен разгреб жар, положил на него рыбу и прикрыл ее толстым слоем раскаленных углей.
Шурка, раскрасневшийся, оттопырив большие пальцы рук, сказал:
— Во-о будет зарёнка! За уши не оттянешь.
— Посмотрим, — по-прежнему не поверил я.
Семен воткнул палочку в песок, прикинул что-то в уме и неторопливо проговорил:
— Как дойдет тень от вербы до этой метки, так и готова рыба.
«Ишь ты, — подумал я. — Робинзон!»
Мы искупались в Желтом ерике и легли загорать. Ребята лежали на белом горячем песке, коричневые, большеголовые, точно копченые бычки. Они мне нравились час от часу всё больше. Шурка, чувствовалось, был пошустрее, посмелее глубокомысленного, неторопливого в речи Семена.
Прошло, наверное, более получаса. Семен вскочил, посмотрел на метку. Тень от вербы лежала у нее.
— Готово! — объявил он.
Мы расстелили немного мяты на песке и положили на нее истекающую горячим жиром рыбу. Верно говорили ребята: «жарёнка» вышла на славу. Рыба изжарилась в собственном соку, зарумянилась, от нее шел ароматный запах. Правда, была несоленой. Но вряд ли кто из нас заметил это.
Приятно было после обеда вытянуться в тени огромных деревьев, подложив под голову вместо подушки охапку лесной пахучей мяты. Только теперь я почувствовал, как сильно устал. Но эта усталость, право же, показалась мне приятной. Я блаженно смотрел из-под руки в ослепительно синее небо.
Над рекой в теплых воздушных струях круг за кругом плавает коршун.
— Это Уля летает, — говорит Шурка, заметив, что я слежу за коршуном.
Коршун — их старый знакомый. Он живет недалеко от хутора. Ребят прозвали его Улей. Отдыхая на старом дереве у реки, коршун закрывает один глаз и сонно поет: «Уля-уля-уля…»
Уля — рыбак. Он кормит своих птенцов рыбой. Шурка и Семен часто видели, как Уля рыбачит.
Вот и сейчас Уля камнем полетел в реку. Вода все ближе, ближе… В последнее мгновение он, расправив сильные крылья, повис над самой водой, сунул в нее ноги и круто взмыл вверх. В его цепких когтях серебрилась рыбка.
— Селедку поймал. Это точно, — сказал Семен.
— Эх ты, как здорово! — воскликнул темпераментный Шурка. — Вот бы мне так рыбачить… Эх ты!..
Но едва Уля успел подняться над лесом, как к нему из-за деревьев метнулся какой-то растрепанный комок. Ворона! Никогда мне не приходилось видеть, чтобы какая-то ворона так нагло нападала на коршуна.
