Тут Всемил говорит:
— Хватит этих ужасов да страхов! Расскажу-ка я вам весёлую историю. Вот сижу я как-то раз на лугу и зайцев пасу. Глядь — прямо ко мне бедняк на кляче трусит. Кафтан на нём старый-престарый, молью траченный, вместо седла — дерюга, вместо стремян — прясла.
И был тот бедняк как две капли воды на нашего пана похож.
Глаза точь-в-точь как у нашего пана, серые, волосы, как у нашего пана, седые…
Кастелян забеспокоился, на скамейке заёрзал. «Что он болтает? Вдруг гости догадаются?»
— Попросил у меня бедняк зайца, а я ему и говорю…
Кастеляна холодный пот прошиб. «Сейчас проболтается, что я пса в нос поцеловал».
Не вытерпел тут кастелян, к мешку подбежал и как закричит:
— Хватит! Хватит! Полон уже мешок!
А дочка ему вторит:
— С верхом! Сказки высыпаются.
Вот как стал Всемил зятем знатного пана кастеляна.
Далеко-далеко, там, где гряда отвесных скал высится, а вокруг дремучий лес шумит, есть пещеры глубокие. И в трёх самых глубоких три отшельника жили, три мудреца.
Вдали от суеты людской, от песен да пляса слушали они, как трава растёт, следили, как луна по небу ходит, и учёные книги писали.
Лес их грибами и ягодами кормил, ручьи поили студёной водой, а ворон поднебесный из селений хлеб приносил.
Вот однажды идут три отшельника лесом и слышат — кто-то пищит в кустах. Раздвинули ветки, смотрят — на земле мальчонка лежит, кулачок в рот засунул, сосет и плачет. Знать, есть хочет.
Один отшельник поднял ребёнка с земли, другой укрыл полой плаща, третий призадумался, чем бы его накормить. Ведь его, как ягнёнка или новорождённого зайчонка, молоком поить нужно. А где в лесу молоко взять? Жалеют отшельники мальчонку, озираются беспомощно, а младенец плачет-заливается.
Тот отшельник, который за солнцем, луной и звёздами наблюдал, поднял кверху лицо и воскликнул:
— Помоги нам, солнце золотое в небе высоком!
Второй отшельник, который все травы знал, цветы и деревья, обернулся лицом к лесу и воскликнул:
— Помоги нам, зелёный лес!
А третий — друг лесного зверья и птах небесных — воскликнул:
— Приди, мать звериная, накорми человеческого детёныша!
И солнце выглянуло из-за туч и позолотило поляну, зашелестели, расступились бересклет, барбарис и дрок, и серна вышла из чащи зелёной. Вышла, остановилась на солнечной поляне и проговорила человеческим голосом:
— Вот пришла я! Детёныша моего волки загрызли. Вымя у меня полное, покормлю этого мальчика.
Сказала и легла на траву.
Поднёс отшельник младенца к серне, и стал он жадно сосать тёплое молоко. Сосёт и, как котёнок, тихо урчит от удовольствия. Отшельники рядом на траве сидят, гладят серну и радуются.
— Как же мы его назовём? — спросил один.
— Втроём мы его нашли, и всем троим он нам одинаково дорог и мил, — сказал другой.
— Тогда назовём его Тремил, — предложил третий.
На том и порешили и стали звать найдёныша Тремилом.
Дни идут, месяцы, годы…
Растёт мальчик не по дням, а по часам. Серна его не забывает — навещает, детёнышей своих приводит. Тремил бегает с ними, прыгает, резвится.
Прошло ещё сколько-то лет. Вырос мальчик большой: умён, пригож, молодец молодцом. И отшельники решили: хватит ему по лугам, по лесам бегать, на скалы карабкаться, пора за ученье приниматься.
Первый отшельник рассказывал ему, почему солнце золотое и горячее, почему луна то худеет, то толстеет, почему звёзды на небе мерцают.
Второй научил его растения узнавать по листьям и цветам, а зимой, когда листьев нет, по коре и ветвям дерево угадывать. И ещё наказал он Тремилу беречь и любить каждую былинку, каждую травинку.
Третий отшельник познакомил его с обитателями лесов, гор и равнин — от крохотного жучка до огромного тура. И сказал: каждое живое существо хочет жить, солнышку радоваться.
Дни идут, месяцы, годы…
И вот как-то весной солнце уже высоко поднялось на небе, а отшельники из своих пещер не выходят. Чудно это показалось Тремилу, и он пошёл их будить.
В три пещеры заглянул и над раскрытыми книгами трёх мёртвых отшельников увидел.
И у каждого в руке гусиное перо. Один писал, не дописал про комету длиннохвостую — вестницу войны и мора. Второй — про страшный гриб, что смертью грозит тому, кто его сорвёт. Третий — про ядовитую змею.
Как жили вместе, так и умерли в одночасье.
Кто знает, может, повеяло на них смертью от этих грозных слов?
Похоронил Тремил отшельников под старым дубом в лесу и задумался над своей одинокой судьбой: «Что делать? В горах остаться? Или к людям идти?»
Тут из чащи выходит серна и говорит:
— Я ухожу на другую сторону гор и больше сюда не вернусь. Ты уже вырос, и я тебе не нужна. Тебе верный быстроногий конь нужен. Я пришлю тебе из степи такого коня. Поезжай на нём в далёкий мир искать счастливую долю.
Сказала и скрылась в чаще.
Проходит день, другой, а на третий прискакал к Тремилу конь-красавец. Шерсть, как спелый каштан, блестит, золотом отливает. Конь вещий, человеческим голосом разговаривает.
Вскочил Тремил на коня и говорит:
— Неси меня, конь, через горы и леса, через болота и луга к счастливой доле.
Конь в землю копытами ударил и поскакал.
Мчится конь, как вихрь в чистом поле, несётся, как горный поток весной, летит, как быстрокрылая ласточка в поднебесье. Всё вперёд и вперёд… Только пыль за ним облаком клубится.
Исчез быстроногий конь в голубой дали, растаял в тумане.
Мчится конь день, мчится ночь, без остановки, без отдыха. Позади леса и горы остались, впереди равнина лежит.
Посреди равнины липа ветки широко раскинула, тысячью листьев шелестит.
— Стой, мой верный конь! — говорит Тремил. — Зелёной травой подкрепись, студёной водой охладись. И я отдохну под липой.
Остановился конь под деревом.
Солнце давно зашло. За серыми сумерками спешила вдогонку чёрная ночь. По небу плыли облака и гасили звёзды по пути.
Настала ночь. Кромешная тьма окутала землю.
Вдруг с полуночной стороны небо стало светлеть. Растёт узенькая полоска света, на глазах ширится. И вот разливается по всему небу золотое сияние.
Поднял голову быстроногий конь, ушами прядёт, на золотое сияние смотрит.
Встал с земли Тремил. На небо глядит, диву даётся.
Что это? Солнце? Нет, не время ещё солнцу всходить. Да и заря занимается на востоке, а не на севере. Может, месяц? Нет, не народился ещё месяц. Может, лес горит? Или молнии на небе вспыхнули и не гаснут?
А сияние по всему небу разлилось, будто зорька алая горит-пылает.
Тут далеко-далеко над краем земли показалась Жар-птица. Это от неё свет идёт. Это её перья, точно жаркое пламя, горят, небо и землю освещают.
Стало среди ночи светло, точно полднем июльским. Каждую букашку на земле разглядишь, каждый листик, что на дереве трепещет.
Прилетела Жар-птица и села на липу.
А Тремил и вещий конь в золотом сиянии стоят и на чудо-птицу дивятся.
«Дай-ка я её поймаю», — думает Тремил. Подкрался потихоньку и хвать птицу.
Да не тут-то было! Жар-птица крыльями взмахнула, рванулась в вышину и полетела на север. А за Жар-птицей по земле светлая полоска тянется. Вот она бледнеет, меркнет и растворилась во тьме. Исчезла Жар-птица.
А Тремил стоит под липой и перо Жар-птицы в руке сжимает.
Спрятал он перо на груди под лосиным кафтаном и наутро дальше в путь отправился.
Дни ясные сменяются тёмными ночами, а Тремил всё в пути. Наконец приезжает он в столицу.
Вот и королевский замок. Глянул Тремил на стены, точно скалы высокие, на рвы глубокие, на мосты подъёмные и надумал в королевское войско идти, государство-царство от врагов оборонять.
Высок, строен Тремил, лицом пригож, в глазах смелость да ум светятся, вот и пришёлся он по душе королю.
— Назначаю тебя своим телохранителем, — говорит король. — Каждую третью ночь будешь в моей опочивальне на страже стоять.
Позавидовали придворные красивому юноше.
— Как? Бродяга без роду без племени — и сразу королевской милости удостоился!
— Я вон сколько лет королю верой-правдой служу…
— А я? На королевской службе состарился, а в опочивальне никогда не бывал.
— Надо, братцы, от этого приблуды избавиться.
— Чем скорей, тем лучше…
Вот настаёт черёд Тремила в опочивальне на страже стоять.
Спит король. На стене в железном кольце лучина горит. На полу — куча смолистых щепок. Одна лучина догорит — другую зажигай. Король приказал, чтоб в опочивальне всю ночь напролёт светло было.
Невдомёк Тремилу, что в соседнем покое за занавеской притаился завистник и ждёт, когда его сон сморит.
Ждал, ждал и дождался.
Уронил Тремил голову на грудь и задремал. А придворному только того и надо: сгрёб он щепки в охапку, схватил горящую лучину и выскочил в окно.
