Один укол – и лопнул.
«Далеко не все своим годам соответствуют. Далеко не все достойны своих седин». Вопрос приснился, ответ Бунин подсказал: «Ибо на каждую новую весну нужно выбирать и новую любовь».
У меня ум на другую букву.
Он давно ко мне не приходит в тот самый день, в тот самый час. Поначалу огорчало. Потом подумалось – и пришло решение встречать его каждый день в году. У всех он первоянварский, у меня – и второфевральский, и восьмоапрельский, и двадцатисемииюльский… Шампанское, конфеты, мандарины наготове, от елки отказался. Выручают розы. И колючки в наличии, и разнообразие цвета на зеленом фоне имеется. Ежедневное ожидание Нового года стерло уныние с лица.
В пространстве не укроешься, Земля, она круглая. А во времени есть уголок: лежу в окопах первых дней января, здесь самое безопасное место года.
Ощущаю себя бомбой без мозгов.
Не знаю, где и когда взорваться.
Между птицами и людьми Господь остановку соорудил и назвал ее верблюдом. Хочешь – в птицу возвращайся, хочешь в человека – дальше иди.
Герб моего города – верблюд.
Птицами не захотели быть и до людей не дотянули.
Если не видно ни того и ни этого берега, и ты еще не на дне, значит имя твое – Остров.
Все всё знают, а я их не знаю. В этом мое всё.
У жизни две руки.
Левая – жена.
Правая – перо.
После шестидесяти начинается второй час жизни. Мне четыре с половиной года. Я еще не умею читать, поэтому пишу сказки.
И Земля когда-то думала, что Солнце вокруг нее, и я не избежал земной ошибки. Спасибо Копернику за первый шаг. Дальше проще: сколько елок новогодних, столько осей у мира.
«Спасибо» – Санкт-Петербург всех слов.
Город – дерево. Улицы – ветки. Люди – листья. Что ни вечер, то осень.
Город – клетка. Улицы – прутья. Я – им птица.
Люди ловят их. А я песни пою.
У меня не было зеркала. Когда умерла мама, купил, еще не зная, зачем. Уходя из дома, гляжусь в него, и возвращаясь, смотрю. Я похож на маму.
В детстве сказки длинные-длинные, как сама жизнь. Каждый прожитый год понижает их в росте, в весе до смысла слова доводит, после которого кто-то…
Как стал изгоем? Когда? Отказался вдевать нитку в игольное ушко? Не мог подсматривать за миром, хотел жить в нем? А меня упорно заставляли быть предателем этого огромного мира? Я не предал той нитки.
Как говорил Саади: «Даже тень Птицы Хумай приносит весну, а сама она и есть счастье, а крылья ее – небо, а глаза – солнце, а клюв – луна, она улыбается им».
Говорят, когда-то на свете жил мудрец, что мог на любой вопрос ответ найти. Однажды к нему пришел юноша и спросил: «Что короче счастья?»
Мудрец задумался и умер от ответа.
– Второй шаг сделаю рукой, не ногой.
– И как это понимать?
– Как пощечину!
Добро сильные помнят, у слабых на это ума не хватает.
Бабы не только женщины, но и срока на полжизни, и камеры на полнеба.
Она всегда мечтала подрасти, а как мечта сбылась, жизнь ушла на минуты.
Ему приснился сон, что войны было на день больше, и он не вернулся из сна, фронт не отпустил обратно.
Волки не воют, они небу жалуются на нас.
День – это жизнь.
Два – уже вечность.
Любая система на вопрос: «Свой? Чужой?»,
считает за счастье обвинить не своим.
Читая Красную книгу о черных носорогах, об уссурийских тиграх, наткнулся на русских. Заинтересовался. Оказалось, они себя съели. Тигры с носорогами в зоопарках живут, русские – в Красной книге.
Система – это те сиськи, из которых молоко пить не стоит.
Сказка о первобытном человеке
Мужика встретил из первобытного века. Поинтересовался, зачем он сюда вернулся. Ответ огорошил: «У вас опять на стенах писать стали, а это по мне».
Она о том, чего двумя не удержать, а четырьмя сложно.
Если кроме сказок ничего не читать,
тогда они порой сбываются.
Сказки, как птицы, сбиваются в стаи.
У этого клина красивое женское имя – Книга.
Из сказок нельзя выходить. Люди не в сказках – судьи.
Врагом государства назвать себя не могу, я его овраг.
Черная точка на белом – повод для сплетен. Белую точку на черном не замечают, но подглядывать через нее многие горазды.
С завтрака до обеда перечисляю то, чего не знаю.
С обеда до ужина – то, чего не могу.
С ужина, униженный, отсчитываю года в обратную сторону и засыпаю сном младенца.
Собираю тень в кулак, сжимаю что есть силы – и в форточку ее. Кто-то называет чудачеством. Нет!
Так я одиночество ловлю.
Утренние сказки – от ума. У меня его нет.
Вечерние сказки – от ушибов, удушья, ошибок…
Вечер: почта, врач, почерк…
Дохожу до синевы. Синяки и ссадины.
Вот такие ордена.
Сводит скулы, вот и сказки скупые.
Сказка о еде, нет, о беде
Школа, институт крали время. Служба – свет, полстраны доедает совесть. Знать бы, когда подавится?
То ли Лиса Алиса, то ли Суламифь, а может, сама вселенная Веснушек… Откуда весть: из сказки, из песен Соломона или из Космоса? Пришла, улыбнулась, обняла – и жить захотелось.
Россия просто обязана первой войти в Европу, взяв за руку с собой Украину. А ей поставить задачу привести туда Белоруссию. А потом они вместе позовут Казахстан.
– Кто всегда обречен на неуспех?
– Правда.
– С потерей времени уходит страх.
– А потеря пространства?
– Возвращает свободу.
Мороз – это азбука Морзе.
Замерз – точка.
Идешь – тире.
Чудо неудач неоспоримо. Не исправляй.
Полжизни прошло. Две трети пробежало. Три четверти промелькнуло. Пять шестых за спиной осталось. Семи восьмых как не было. А чисел впереди еще тьма тьмущая. И жизнь продолжается.
Детки – что не ягодка, то ябеда. У взрослых другая беда – анонимы, от ананасов напасть эта пошла.
То не цвет, то время суток.
То белое, то красное, то безвластное.
– И на чужбине не любят, а на Родине тем более.
– Ты это о ком?
– О нас.
Микробам надоело разглядывать глаз.
У меня гимн в горле.
Мне присудили право на еще одну пощечину.
Я променял свои извилины на нить Ариадны.
Часы не идут… Они думают.
Нет, не так!
Остановил часы думать.
До географии ходил в глупых.
У меня первой книгой не Букварь был – Глобус.
Как только в анонимках словом хорошим повеяло, так их сразу читать перестали.
Ветки навеяли и буквы, и цифры. Пальцы ветра вынуждают складывать их в числа и слова.
Если голова в тени рук, ее совсем не кружит от успеха.
Все мы – страницы из книг. Меня из Бунина вырвали. Если бы кто-то догадался сделать из меня самолет или кораблик, я бы смог вернуться на свое место.
Где рябь, там раб.
Где волна, там и воля.
По Розанову, Европа – голова, Россия – шея. А вот кто нос Европы, глаза, уши – он не сказал. Нос у нее на Востоке, уши в Америке, глаза в Германии, а рот – у всех и щек с избытком.
О женской сути России сказано достаточно. И любовники у нее были, и насильники, а вот замужем побыть не довелось.
Любви, как и глаз, больше двух не бывает.
У твердого знака совершенное место.
Он двадцать восьмой в алфавите.
