— Как я теперь жить-то буду! — сказал Тимоша.
Чижик сочувственно пискнул и сел ему на плечо.
— Уверяю тебя! — утешал его Сурок. — Очень скоро ты обо всём этом позабудешь. Сны забываются…
По оконным стёклам звонким грохотом сыпанул дождь, заколотил по железному карнизу. Взмыли к потолку белые балконные занавески и опали, как паруса севшего на мель корабля.
— И потом, ещё неизвестно, что бы из всего этого вышло… — говорил Иван Карлыч, закрывая балконную дверь. — Так что давайте будем считать, что ничего такого не было… И не могло быть… Никаких крыльев, никаких полётов… Хотите, я поставлю чайник, попьём чаю…
— Но позвольте! — вдруг трезво рассудил Будильник. — Давайте разберёмся! Ведь мальчик летал? Летал! Мы все это видели!
— Летал! Точняк! — затрепыхался Чижик.
— Нам это показалось, — твёрдо сказал Иван Карлыч, наконец справившись со сквозняком, который ломился в балконную дверь, как безбилетник в кино. — Этого не может быть.
— Как это — не может быть, если его полёт — это факт! — твёрдо сказал Будильник.
— Любой факт можно истолковать по-разному, — упорствовал Иван Карлыч.
— Да что там истолковывать! Против фактов не попрёшь! — кипятился Рекс.
— Да уймись ты! Дефективный! — цыкнул на Чижика Будильник.
— Во! Смотрите! — зашёлся тот. — Оскорбляют!
Но Будильник не обращал на него внимания.
— Дорогой Иван Карлыч, — сказал он, — представьте себе: если бы вашему пра-пра-пра-(и так далее) дедушке, про которого композитор Людвиг ван Бетховен написал замечательную песню, сказали бы, что настанет время, когда любой человек, глядя в светящееся окошко ящика, будет видеть всё, что происходит на другом конце света, что бы он сказал? Он бы сказал: «Чудес не бывает!» А ведь это никакое не чудо, это — обыкновенный телевизор.
— Во! Во! — заорал Чижик. — Иван Карлыч! Слушай сюда! Воще!
Он слетел с Тимошиного плеча и бухнулся перед Иваном Карлычем.
— Вот если бы мне там, у нас, в инкубаторе, сказали, — щебетал он, бегая в волнении по полу, — если бы сказали, что сурок, этот железный и птица могут разговаривать и понимать друг друга, да я бы… да я бы… ни за что не поверил!
— Может, в том, что вы, друзья, говорите, и есть доля правды. «Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам…»
— А Гораций — это кто такой? — осведомился Чижик. — Твой друг?
— Это друг принца Гамлета, — усмехнулся Сурок. — Я тебя с ним познакомлю.
— Ну да! — грустно сказал Рекс. — Он со мной водиться не станет.
— Почему?
Чижик вздохнул:
— С инкубаторскими воще никто не водится.
— Этот будет водиться! — засмеялся Иван Карлыч. — Поверь мне!
— Он что, тоже всё понимает? Про всех?
— Он учит понимать, — сказал Иван Карлыч.
— Вот вы тут говорите… — сказал тихо Тимоша. — Вы тут говорите: сурок, будильник и чижик понимают друг друга… А ведь, кроме нас, этого никто не знает! Папа с мамой думают, что Иван Карлыч — обыкновенный сурок, Рекс — просто чижик, а Будильник — такие часы…
— Беда не в этом, пусть думают, — сказал, обнимая его за плечи, Иван Карлыч. — Беда, когда мы сами перестаём разговаривать и понимать друг друга. Тогда всё становится обыкновенным, чудо исчезает…
Они забрались все вместе в старое кресло, где обычно спал, укрывшись клетчатым шотландским пледом, Иван Карлыч, и затихли, тесно прижавшись друг к другу: старый Сурок, мальчик с укутанным горлом и Чижик. Только Будильник вышагивал по комнате на своих коротеньких ножках, и две серьги его с надписями: «Ход» и «Бой» бряцали в такт шагам, как кавалерийские шпоры.
— И всё-таки я летал! — тихо сказал Тимоша. — Летал!
— Хорошо, хорошо! Конечно, летал, — согласился Иван Карлыч. — Успокойся, поспи. Ты ведь болен…
— Как же я теперь жить-то буду… — прошептал Тимоша. — Бескрылым! — И заплакал.
— Господи! — схватился за голову старый Сурок. — Ну что мне делать?! Что же нам делать! Бедный ты мой мальчик!
— Я знаю, что делать! — решительно сказал вдруг Будильник, так что Чижик, Сурок и Тимоша разом вздрогнули. — Нужно, в конце концов, выяснить: может человек в принципе летать или нет! Нам нужен кто-то толковый и образованный, чтобы всё нам объяснил!
— Да какая разница: может, не может… — вздохнул Сурок.
— Надо Булкину позвонить! — сказал Тимоша, спрыгивая с кресла и бросаясь к телефону. — Он же отличник! Наверно, он уже из школы пришёл…
— Только не Булкину! — закричал Иван Карлыч, но Тимоша уже крутил телефонный диск.
Глава девятая
Телефонный Булкин
— Алё! — закричал Тимоша в трубку таким голосом, что любому было ясно: от ответа зависит всё, может быть, даже его жизнь. — Алё, Булкин, это ты?
— Дуня? Привет, — ответил, что-то дожёвывая, Булкин. — Как здоровье? Извини, зайти не могу. У нас сегодня организационное собрание в кружке юных экологов.
— Ух ты! А кто такие экологи? — потрясённый новым словом, спросил Тимоша.
— Ну, в общем… — замялся Булкин. — Раньше этот кружок называли «Друзья природы». Так что, наверное, что-то насчёт защиты окружающей среды… Давай, записывай задание на дом.
— Погоди, Булкин, — взмолился Дуня. — Тут такое дело. Скажи: у человека могут вырасти крылья?
Булкин, казалось, нисколько не удивился такому вопросу. Он жевал.
— Зачем?
— Как это — зачем? — растерялся Тимоша. — Чтобы летать!
— Куда? — спросил Булкин, продолжая жевать.
— Не знаю. Просто летать, как птицы…
— Птицы летают в поисках пищи и спасаясь от хищников, — отчеканил Булкин.
— Ну, просто так… Ну, по воздуху… Там, где синева, простор и облака, — пытался объяснить Тимоша.
Но Булкин не стал слушать.
— Значит, так, — сказал он. — Крылья у птиц сформировались в процессе борьбы за существование. Когда они искали пищу и спасались от хищников. У человека нет необходимости летать по воздуху в поисках пищи, поэтому крылья у него не сформировались и сами по себе вырасти не могут. Кроме того, человек тяжелее воздуха! Нет такого физического закона, чтобы человек летал. У меня всё…
— Но я был легче воздуха! — закричал Тимоша.
— А может, он летает по какому-то ещё не открытому физическому закону… — кричал Будильник.
Но Булкин уже этого не слышал. В трубке раздавались частые телефонные гудки.
Иван Карлыч выхватил трубку из опущенной Тимошиной руки и положил её на рычаг аппарата.
— Я тебя предупреждал, — сказал он мальчику, — я говорил: не звони Булкину.
— Но он же отличник, — грустно сказал Тимоша. — Он же староста.
— Булкину не нужно летать! — сказал Иван Карлыч. — Ему не нужно летать, потому что такие, как он, не живут, а борются за существование. А тебе, мой мальчик, может быть, необходимо летать! И не в поисках пищи! А чтобы чувствовать себя человеком!
— Да много твой Булкин в этих физических законах понимает! Тоже мне! — Чижик презрительно плюнул на пол, покосился на Ивана Карлыча и быстро вытер плевок ногой.
— Нужно в школу идти! — уверенно звякнул Будильник. — Что ты каких-то Булкиных-Сайкиных расспрашиваешь? Нужно самого учителя физики спросить!
— Но я ни с одним учителем физики не знаком! Мы ещё физику не проходим.
— Да ты что! — закричал Чижик, довольный, что никто на его плевок не обратил внимания. — Да тут любой физик обрадуется! Такое дело — человек летает!
— Иди, мой мальчик.
Иван Карлыч приволок из передней пальто, шапку.
— Иди! — приговаривал он, помогая Тимоше натягивать свитер, брюки, носки. — Иди и не расстраивайся, что бы тебе ни сказали. И помни: мы ждём тебя и волнуемся.
— Любому и каждому только не верь! — закричал Чижик. — Ты — летаешь! Мы все видели! Мы все в свидетели пойдём!
— Шарфик, шарфик не снимай! Помни: у тебя больное горло! — крикнул Тимоше вслед Иван Карлыч.
— Э! — закричал Рекс — Э! Чего ты один-то! Я с тобой! Воще!
Но дверь за Тимошей уже захлопнулась.
Чижик метнулся к окну и выпорхнул в открытую форточку.
— Рекс! Рекс! Вернись! — кричали ему вслед Сурок и Будильник, но напрасно.
Пулей вылетел Рекс на улицу и уселся на жиденьких веточках молодого кустарника, который со временем должен был превратиться в замечательный сквер и озеленить этот новый район.
— Во! Воще!
Чижик оглянулся на дома. Но все дома были совершенно одинаковые. Он поискал окно и балкон, с которого вылетел, но и все балконы, и все окна были одинаковые.
Рекс даже присвистнул от удивления.
Чижик был малый сообразительный и потому решил смотреть на двери подъездов: из какой-нибудь обязательно выйдет Тимоша!
Чижик, однако, не знал, что, по какому-то странному обычаю, все парадные двери этих домов всегда были заколочены.
