«От такой ерунды я и сам птицей стану», — подумал Госю и вдруг остановился.
Кукушка качнулась, словно ее хлопнули по голове, пропела свое «ку-ку, ку-ку, ку-ку» и замолчала. А затем с укоризной посмотрела на Госю и сказала:
— Почему вы остановились? У нас, кукушек, даже самая слабая птица поет, пока кровь из горла не хлынет.
— Что за наглость! Сколько я еще могут подражать твоему дурацкому ку-ку! Уходи отсюда! Смотри. Уже светает! — Госю указал пальцем на окно.
Небо на востоке окрасилось серебристым светом, и по нему одна за другой бежали на север черные тучи.
— Играйте, пока не появится солнце. Еще раз. Еще немножко, пожалуйста!
Кукушка опять поклонилась.
— Замолчи, беспечная глупая птаха! Убирайся, а то я тебя ощиплю и съем на завтрак!
Госю топнул ногой.
Напуганная кукушка порхнула к окну, но сильно ударилась головой о стекло и упала.
— Там же стекло, глупая ты птица! — Госю поспешно встал и пошел открывать окно, однако оно у него не всегда открывалось легко.
Пока Госю дергал на себя раму, кукушка опять бросилась к стеклу, ударилась и упала. Из клюва потекла кровь.
— Подожди! Я сейчас открою.
Когда Госю приоткрыл окно на два суна,[148] кукушка пристально посмотрела в небо, будто решила, что на сей раз уж ни за что не промахнется, и стремительно взлетела. Разумеется, она лишь сильнее ударилась о стекло, упала вниз и несколько секунд лежала неподвижно. Как только Госю протянул к ней руку, чтобы выпустить через дверь, она вдруг открыла глаза и подпрыгнула, собираясь еще раз броситься на стекло. Госю ногой ударил в окно. Стекла со звоном вылетели, и окно с пустой рамой вывалилось на улицу. Через пустую дыру окна стрелой вылетела кукушка. Она летела дальше и дальше, пока не скрылась из виду. Госю некоторое время с отсутствующим выражением смотрел в небо, потом свалился в угол комнаты и заснул.
На следующий день вечером Госю опять играл на виолончели до поздней ночи. Утомившись, он встал, чтобы попить воды, и тут кто-то постучал в дверь.
Госю решил, что сразу же выгонит взашей любого, и встал на пороге, сжимая в руке стакан. Дверь немного приоткрылась, и вошел барсучонок. Госю, открыв дверь пошире, топнул ногой и грозно сказал:
— Эх, барсучонок, знаешь, что такое барсучий суп?
Барсучонок растерянно посмотрел на него, сел на пол, недоуменно склонил головку набок, подумал и через несколько секунд сказал:
— Я не знаю, что такое барсучий суп.
При взгляде на его мордочку, Госю чуть не прыснул от смеха, но сдержался и принял грозный вид.
— Тогда я тебе расскажу. Барсучий суп — это когда такого барсука, как ты, варят вместе с капустой, солят и подают мне на обед. Понятно?!
Барсучонок с еще большим замешательством ответил:
— Но… мой папа мне сказал, что Госю-сэнсэй очень добрый человек, и его не стоит бояться. И отправил меня к вам учиться.
Госю, наконец, засмеялся.
— А чему ты хочешь учиться? Видишь, я очень занят. И спать хочу.
Барсучонок внезапно оживился и сделал шаг вперед.
— Я барабанщик. Мне велели прорепетировать с виолончелью.
— Что-то не вижу я твоего барабана.
— Да вот же он, — барсучонок достал из-за спины две палочки.
— И что будем играть?
— Сыграйте, пожалуйста, «Веселый извозчик».
— Что за «Веселый извозчик» — джаз, что ли?
— Вот ноты, — сказал барсучонок, достав из-за спины нотный лист.
Госю взял его и засмеялся.
— Какая-то странная пьеса… Ну, сейчас сыграю. А ты будешь барабанить, да?
Госю начал играть, поглядывая краем глаза, что будет делать барсучонок.
А он начал стучать своими палочками по корпусу виолончели под самой кобылкой, отбивая ритм. Барабанил барсучонок неплохо, Госю про себя подумал, что играть дуэтом очень интересно.
Когда они доиграли пьесу до конца, барсучонок о чем-то задумался, склонив голову набок. И, наконец, сказал:
— Госю-сэнсэй, чудно вы запаздываете, когда играете на второй струне. Я все время спотыкался.
Госю поразился. И правда, ему еще со вчерашнего дня стало казаться, что эта струна давала звук позже, чем он ожидал, как бы он ни старался играть быстрее.
— Да, может быть. Виолончель-то плохая, — грустно ответил Госю.
Барсучонок с сочувствием на мордочке подумал еще и сказал:
— А что в ней плохого? Давайте еще раз сыграем!
— Давай.
Госю начал играть. Барсучонок отбивал ритм, как и раньше, время от времени склоняя головку и прислоняя ушко к виолончели. Когда они доиграли до конца, посветлело смутное небо на востоке.
— Уже светает! Спасибо большое! — сказал барсучонок, поспешно положив ноты и палочки на спину, привязал их резинкой, и, поклонившись Госю несколько раз, выскочил на улицу.
Госю какое-то время вдыхал свежий воздух, проникавший в комнату через разбитое окно. Потом быстренько прыгнул в постель, чтобы хоть немножко поспать перед рабочим днем.
Всю следующую ночь Госю опять играл на виолончели, а когда к рассвету задремал от усталости над своими нотами, кто-то опять постучал в дверь. Стук был едва слышен, но Госю сразу уловил его, так как к нему теперь стучались каждую ночь, и крикнул: «Входи!».
В дверную щель вошла мышь, за ней — малюсенький мышонок, они быстро просеменили к Госю. Мышонок был не больше ластика, и, поглядев на него, Госю не смог сдержать смеха. А мать-мышь, не понимая, отчего он смеется, оглянулась по сторонам, потом подошла к Госю, положила перед ним зеленый каштан, почтительно поклонилась и сказала:
— Сэнсэй, ребеночек мой очень болен, почти при смерти. Спасите его, пожалуйста.
— Но я же не врач! — воскликнул Госю, растерявшись.
Мать-мышь, потупив голову, помолчала несколько секунд, а затем решительно сказала:
— Неправда это, сэнсэй! Ведь вы каждый день так здорово лечите всех больных!
— Ничего не понимаю!
— Ведь благодаря вам вылечились бабуля-зайчиха, барсук… Вы вылечили даже злую совку, а моего маленького не хотите пожалеть. Вот горе-то!
— Это какое-то недоразумение! Я никогда не лечил совок. Правда, вчера ночью у меня был барсучонок, и мы с ним играли дуэтом.
Госю смущенно посмотрел на мышонка и улыбнулся. Мать-мышь горько заплакала.
— О-о-о, почему ребенок мой не заболел раньше! Еще недавно здесь такой грохот стоял, а стоило моему ребенку заболеть, все стихло. И играть вы больше не хотите, как я ни умоляю. Бедное мое дитя!
Госю удивленно воскликнул:
— Что ты говоришь?! Когда я играю на виолончели, от болезни излечиваются зайцы, совки… так, что ли?
Мышь, потирая глаза лапкой, сказала:
— Да, если болеют звери, живущие по соседству, то они приходят сюда, сидят под полом вашего дома и лечатся.
— И что, помогает?
— Да, кровь во всем теле начинает бежать быстрей, больному становится лучше — замечательное состояние! Кто-то прямо здесь выздоравливает, кто чуть позже, когда до дома доходит.
— Так-так… значит, когда гремит моя виолончель, вам легче, как от лечебного массажа. Все ясно! Тогда сыграю.
Госю со скрипом настроил инструмент, осторожно двумя пальцами подхватил мышонка и засунул его в корпус виолончели.
— Я буду с ним! Это разрешено в любой больнице! — крикнула мать-мышь и, будто обезумев, бросилась к виолончели.
— Ты тоже хочешь внутрь?
Виолончелист хотел положить в виолончель и мать-мышиху, но она засунула внутрь только голову.
Перебирая лапками, она крикнула мышонку:
— Ты в порядке? Ты упал нормально? Ты правильно поставил ноги, как я тебя учила?
— Да. Нормально упал, — тонким-тонким голоском пропищал изнутри мышонок.
— Ну, все будет хорошо, только не плачь.
Госю положил мать-мышь на пол, затем взял смычок и начал громко играть какую-то рапсодию. А мать-мышь с беспокойством слушала, как играет Госю, и, наконец, не вытерпев, сказала:
— Хватит! Выпустите его, пожалуйста!
— Как?! Это все?
Госю наклонил виолончель, подложил руку под отверстие, а вскоре выполз мышонок. Госю молча спустил его на пол. Мышонок, крепко закрыв глаза, дрожал всем телом.
— Ну, как? Как ты себя чувствуешь? Лучше?
Не ответив, мышонок еще некоторое время дрожал, не открывая глаз, а затем открыл их и кинулся наутек.
— Ах, выздоровел! Благодарю вас, благодарю вас!
Мать-мышь тоже побежала было следом, но потом подошла к Госю и поклонилась ему.
— Благодарю вас! Благодарю вас! — повторила она еще раз десять подряд.
Госю стало их жалко, и он спросил:
— Кстати, вы едите хлеб?
А мышь испуганно оглянулась по сторонам и ответила:
— Нет, нет. Хоть и знаем, что хлебушек сделан из пшеничной муки. Как ее замесят, да испекут, такой, говорят, он мягонький и вкусненький получается. Но мы ни за что не забрались бы в ваш шкаф. Тем более что мы вам так обязаны…
