Глава восемнадцатая
ГАЗЕТНАЯ ВЫРЕЗКА
ИЗ ГАЗЕТЫ «ФЭЙФИЛД КРОНИКЛ»
Наши читатели с напряженным интересом встречают сообщения, которые мы время от времени публикуем, — сообщения о смертоносной эпидемии, свирепствующей вот уже два месяца и успевшей унести жизни многих жителей рыбачьей деревушки в окрестностях Эльфстона. Последние оставшиеся жители этой деревни, числом двадцать три человека — это все, что выжило от населения, еще три месяца назад составлявшего более ста двадцати человек, — были в прошлый вторник эвакуированы по распоряжению местной администрации и помещены в госпиталь графства. Теперь эта деревушка стала поистине «городом мертвых». Ни один живой голос не нарушает гнетущую, мертвую тишину.
Бригада спасателей состояла из шести крепких парней — рыбаков из соседней деревушки — отобранных главным врачом госпиталя, который поехал вместе с ними, возглавив караван карет скорой помощи. Эти шестеро были выбраны из огромного числа добровольцев, вызвавшихся участвовать в этой «обреченной экспедиции», потому что обладали огромной силой и отличным здоровьем и отважно вступили в схватку с коварной болезнью, невзирая на смертельный риск.
Были приняты все известные науке меры предосторожности для предотвращения инфекции; больных одного за другим бережно переносили на носилках, поднимали по склону холма и укладывали в кареты, которые стояли наготове на дороге. В каждой из карет работала медсестра. Пятнадцать миль до госпиталя кареты двигались шагом, потому что некоторые больные не выносили тряски, и обратный путь занял всю вторую половину дня.
Среди двадцати трех больных было девять мужчин, шесть женщин и восемь детей. Установить личности всех их пока не удалось, поскольку некоторые дети, оставшиеся сиротами после смерти близких, — еще младенцы; а двое мужчин и одна женщина находятся в таком положении, что просто не в состоянии связно отвечать на вопросы. Их рассудок находится в самом плачевном состоянии. Если бы они принадлежали к более состоятельным классам, на их одежде наверняка имелись бы метки с указанием имен. Но пока таких меток не обнаружено.
Помимо бедных рыбаков и членов их семей следует упомянуть еще о пяти несчастных: увы все пятеро уже помечены печатью неумолимой смерти. Право, трудно, очень трудно перечислять имена этих добровольных страдальцев, которые заслужили право навечно войти в число героев, прославивших Англию! Вот эти имена.
Преподобный Джеймс Бержесс, магистр богословия, и его жена Эмма. Он занимал пост викария в порту. Ему не было и тридцати, а поженились они всего два года назад. Дата их кончины была указана на стене их домика.
Вслед за ними мы вынуждены назвать имя всеми уважаемого доктора Артура Форестера, который после смерти местного врача благородно вступил в борьбу с беспощадной смертью, не сочтя возможным бросить несчастных страдальцев на произвол судьбы. Точную дату его смерти установить не удалось, но его тело было тотчас опознано, хотя он и был одет в простой рыбацкий костюм (который он надел тотчас по приезде в деревню.) Опознано оно было по экземпляру Нового Завета — подарку его жены, лежавшему у него на груди возле самого сердца. Руки покойного были сложены на груди. Было признано невозможным перевезти тело в какое-либо другое место: его решено было со всеми подобающими почестями предать земле вместе с четырьмя другими телами, найденными в других домах. Его супруга, урожденная леди Мюриэл Орм, обвенчалась с ним в то самое утро, когда доктор Форестер отправился к месту своей поистине жертвенной кончины.
Следом за ним упомянем имя преподобного Уолтера Сондерса, уэслейского священника. Его кончина последовала две или три недели назад, поскольку на стене домика, который он занимал, была обнаружена надпись: «Скончался 5 октября». Дом был закрыт, и в него, видимо, какое-то время никто не заглядывал.
Последним — по счету, а не по благородной самоотверженности и преданности своему долгу — следует назвать имя отца Фрэнсиса, молодого священника-иезуита, назначенного на это место всего несколько месяцев назад. Он умер буквально за несколько часов до прихода бригады спасателей. При осмотре его тело было опознано по одежде и распятию, которое, как Новый Завет на груди доктора, лежало у самого его сердца.
По прибытии в госпиталь скончались еще трое больных: двое мужчин и ребенок. Еще сохраняется надежда спасти остальных, хотя жизненные силы двоих или троих страдальцев находятся на исходе, но девиз «надежда умирает последней» требует сделать все возможное для их спасения.
Глава девятнадцатая
ВОЛШЕБНЫЙ ДУЭТ
Год — боже, каким насыщенным он оказался для меня! — клонился к концу, и свет короткого зимнего дня был совсем скудным, позволяя едва-едва узнать знакомые предметы, с которыми связано столько счастливых воспоминаний! Поезд, сделав последний поворот, подошел к станции, и на платформе послышался резкий крик: «Эльфстон! Эльфстон!»
Признаться, мне было грустно возвращаться в знакомые места, зная, что я никогда больше не увижу приветливой улыбки, неизменно встречавшей меня здесь каких-то несколько месяцев назад. «И однако если бы я повстречал его сейчас, — подумал я, шагая следом за носильщиком, который взялся довезти мой багаж, — и если бы „он резким жестом протянул мне руку, И принялся расспрашивать о доме“, я, пожалуй, „не счел бы это странным“!»
Указав носильщику адрес, куда он должен был доставить мои вещи, я решил первым делом, не заглядывая в свои новые апартаменты, нанести визит добрым старым друзьям. Я и впрямь почитал их такими, хотя с тех пор, как мы расстались, прошло добрых полгода. Итак, я отправился к Графу и его овдовевшей дочери.
Самый короткий путь, насколько я помнил, лежал через церковный двор и кладбище. Я легким толчком открыл калитку и медленно пошел мимо безмолвных надгробий, вспоминая тех, кто покинул этот мир за последний год, чтобы «соединиться с ушедшим большинством». Буквально через несколько шагов я увидел ту, которую надеялся найти. Леди Мюриэл, в траурном одеянии, опустив на лицо густую креповую вуаль, стояла на коленях перед небольшим мраморным крестом, укладывая вокруг него венки цветов.
Крест возвышался над землей, к которой не прикасалась лопата. Я понял, что это — не могила, а всего лишь символический крест в память о том, чей прах покоится в другом месте. Затем мои глаза прочли скромную надпись:
Вечной памяти
доктора медицины АРТУРА ФОРЕСТЕРА,
чей бренный прах покоится возле моря, а дух возвратился к Создателю.
«Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».
Увидев меня, леди приподняла вуаль со знакомой доброй улыбкой. Она держалась куда более спокойно, чем я ожидал.
— Давненько мы с вами не виделись, давненько! — сказала она, и в ее голосе послышалась искренняя радость. — Вы еще не видели отца?
— Нет, — отвечал я. — Но я как раз направляюсь к вам. Надеюсь, у вас все обстоит благополучно?
— Благодарю, все хорошо. А как вы? Хотелось бы надеяться, вам стало лучше?
— Боюсь, не слишком, но зато, признаться, и не хуже.
— Давайте присядем и поговорим, — предложила она.
Меня удивила ее мягкая умиротворенность, если не сказать безразличие. Я не мог понять, откуда в ней такая перемена.
— Здесь так тихо и спокойно, — заметила она. — Я прихожу сюда каждый божий день.
— Да, очень тихо, — согласился я.
— Вы получили мое письмо?
— Получил, а вот с ответом все медлил и медлил. Знаете, на бумаге так трудно выразить…
— Знаю-знаю. Это очень похоже на вас. Когда мы виделись в последний раз, вы были у нас вместе с… — Она немного помолчала и заговорила с какой-то нервной поспешностью: — Я несколько раз ездила в гавань, но мне никто не мог сказать, где именно в пучине находится его могила… Правда, мне показали дом, в котором он умер; дом оказался очень уютным. Я постояла в той самой комнате, где… где… — Леди попыталась продолжать, но напрасно. Хляби ее слез наконец отверзлись, и приступ рыданий был просто ужасен. Не обращая на меня никакого внимания, она бросилась на землю и припала лицом к траве, обнимая и гладя холодный мраморный крест. — Любимый мой, любимый! — повторяла она. — Видит Бог, твоя жизнь была поистине прекрасна!
Прислушавшись, я с удивлением обнаружил, что леди Мюриэл почти слово в слово повторяет причитания бедной малышки Сильвии, горько рыдавшей над убитым зайцем. А может, эта очаровательная крошка-фея перед самым своим возвращением в Сказколандию оказала некое мистическое влияние на леди, которую она так нежно любила? Поначалу эта мысль показалась мне совершенно нелепой. Но «есть многое на свете и на небе, Что и не снилось вашим мудрецам», не так ли?
