Из шкуры льва местный скорняк нашил по моему заказу кисетов для табаку. Некоторые из них я раздарил моим новым цейлонским знакомым, остальные же по возвращении в Голландию преподнес бургомистрам, которые хотели отдарить меня целой тысячей дукатов. Лишь с большим трудом удалось мне отклонить этот подарок.
А вот из шкуры крокодила весьма искусно сделали чучело; теперь оно представляет одну из самых примечательных редкостей музея в Амстердаме, где сторож, водящий по обыкновению по залам посетителей, рассказывает всем эту мою историю.
Конечно, его повествование не обходится без прикрас, возмутительно грешащих против истины и правдоподобия.
Так, например, он выдумывает, будто бы лев проскочил сквозь всю внутренность крокодила и собирался улизнуть с другого конца, да не тут-то было.
«Знаменитый на весь мир господин барон, – так сторожу угодно меня величать, – отрубил ему голову и вместе с тем кусок крокодильего хвоста длиною в три фута.
А крокодил, – продолжает иногда рассказчик, – вишь, обиделся, что его так изувечили, – повернулся да как выхватит зубами охотничий нож из рук господина барона да как проглотит его сгоряча! Ну, разумеется, проглоченный нож вонзился прямехонько в сердце чудовищу, которому тут же и пришел капут».
Нечего и говорить, милостивые государи, насколько неприятно мне бессовестное вранье этого плута. В наш скептический век такое явное искажение истины, конечно же, дает повод людям, не знающим меня хорошенько, подвергнуть сомнению и подлинные мои подвиги, что в высшей степени больно и оскорбительно честному кавалеру.
В 1776 году я отплыл из Портсмута в Северную Америку на английском военном корабле первого ранга, имевшем на своем борту сто пушек и тысячу четыреста человек команды.
Я мог бы рассказать здесь много любопытного о моих похождениях в Англии, однако предпочитаю приберечь эти истории до другого раза. Упомяну, впрочем, вскользь об одной мелочи, которая ужасно понравилась мне в Лондоне.
Однажды я имел удовольствие видеть на улице короля, ехавшего с большою помпою в парламент. Нарядный кучер баснословной тучности важно восседал на козлах парадной королевской кареты и выщелкивал своим бичом столь же отчетливо, сколь и искусно, королевский вензель GR (Georg Rex).
Что же касается нашего морского путешествия, то долгое время, надо признаться, не случалось с нами каких-либо особенных приключений. Однако приблизительно в трехстах милях от устья реки Святого Лаврентия наше судно со страшною силою ударилось обо что-то, что мы сначала приняли за подводную скалу.
Между тем, когда мы бросили лот, то не обнаружили дна и на глубине пятисот сажен.
Но самым удивительным и непонятным было то, что при этом столкновении мы потеряли руль, бушприт нашего корабля треснул пополам, все мачты расщепились сверху донизу, а две из них упали на палубу.
Одного беднягу матроса, как раз убиравшего в эту минуту грот-марс на верхней рее, с такою силою отшвырнуло в сторону, что он пролетел добрых три мили по воздуху, прежде чем упал в воду. Однако ж ему удалось благополучно спастись, благодаря тому что во время своего воздушного полета он умудрился ухватиться за хвост казары, черного северного гуся, и это, представьте себе, не только замедлило стремительность его падения, но и не дало ему утонуть – примостившись на спине птицы, вернее, между ее шеей и крыльями, он следовал вплавь за кораблем до тех самых пор, пока его не подняли-таки на борт.
Другим доказательством страшной силы удара было то, что людей, находившихся в палубных помещениях, подбросило к потолку. Моя, к примеру, голова вследствие этого резкого движения вверх совсем вдавилась в плечи, и прошло, милостивые государи, по крайней мере несколько месяцев, прежде чем она опять приняла свое естественное положение.
Не успели все мы опомниться от неожиданности и неописуемого общего переполоха, как неприятное происшествие объяснилось появлением на поверхности моря громадного кита, который, по-видимому, просто заснул, греясь на солнышке. Чудовище морское так рассердилось, когда наше судно потревожило его, что не только хвостом сорвало часть обшивки борта и повредило кубрик на палубе, но в то же время схватило со злости зубами большой якорь, висевший обыкновенно у кормы, и протащило нас за собой не меньше шестидесяти миль – по шести миль в час.
Бог весть, куда попали бы мы по его прихоти, если б якорный канат не лопнул, вследствие чего кит потерял наш корабль, а мы – свой якорь.
Возвращаясь спустя полгода в Европу, мы увидали того же самого кита невдалеке от места, где потерпели аварию. Он плавал мертвый на поверхности моря и, без преувеличения, был длиною в полмили.
Мы могли взять на борт лишь небольшую часть этого громадного животного. К нему выслали корабельные шлюпки, и мы с великим трудом отрубили ему голову и, к немалой нашей радости, нашли в ней не только пропавший якорь, но еще свыше сорока сажен каната – и то и другое застряло в дупле китового зуба с левой стороны пасти.
Это было единственное выдающееся событие за все время упомянутого путешествия.
Но постойте! Чуть было не забыл о еще одной прескверной истории.
Когда кит, ухватившись за якорь, тащил наше судно, оно вдруг дало течь и вода начала хлестать из пробоины с такой силой, что работа всех корабельных насосов не могла бы отсрочить нашу гибель и на полчаса.
К счастью, я первый заметил эту пробоину и смело бросился вперед. Отверстие было большое, приблизительно фут в диаметре. И так и сяк старался я заткнуть его, но все мои усилия были безуспешны. Наконец мне посчастливилось-таки спасти наш прекрасный корабль со всем его многочисленным экипажем благодаря удачнейшей выдумке.
Хотя пробоина была очень велика, я заполнил ее, однако, некоторой – гм-м-м – частью своего тела, и мне при этом не понадобилось даже снимать штанов, и, будь отверстие вдвое шире, ее и тогда оказалось бы достаточно.
Вы не станете этому удивляться, милостивые государи, когда узнаете, что и по отцовской, и по материнской линии предками моими были голландцы, по крайней мере вестфальцы.
Из-за моей позиции, пока я служил затычкой, мне было немножко холодно, но, впрочем, меня скоро освободило от неудобства искусство плотника.
Однажды я подвергался страшной опасности погибнуть в Средиземном море.
Это было летом, недалеко от Марселя. Соблазнившись тихой погодой, я вздумал выкупаться, разделся на берегу и только что бросился в воду, как громадная рыба, завидев меня, кинулась ко мне с разинутой пастью.
Мешкать было нельзя, но и думать о бегстве было делом напрасным. Я успел только свернуться клубком и в таком виде проскочил сначала в горло, а потом и в брюхо проглотившей меня рыбы.
Здесь, как вы, милостивые государи, можете себе представить, некоторое время я находился в совершенных потемках, но и в довольно приятном тепле. Вероятно, мое тело сильно тяготило желудок чудовища; поэтому я надеялся, что оно приложит все старания, чтобы от меня избавиться.
Ожидая желанного момента, с умыслом начал я возиться в довольно-таки просторной темноте, кувыркаться и выкидывать различные штуки с целью ускорить свое освобождение.
Но, по-видимому, ничто не раздражало так прожорливую тварь, как быстрое движение моих конечностей – ведь мне вздумалось исполнить в ее внутренностях настоящую шотландскую пляску, и я знай себе притопывал в рыбьей утробе и кружился как волчок.
Рыба стала метаться, словно бешеная, издавая страшный рев и выскакивая наполовину из воды почти отвесно. Тут она была замечена командой проплывавшего мимо торгового итальянского судна и за каких-нибудь несколько минут убита гарпунами.
Как только ее тушу втащили на борт, я услыхал, что люди совещаются и спорят между собою, как лучше вспороть свою богатую добычу, чтобы получить возможно большее количество жира. Понимая итальянский язык, я пришел в жестокое беспокойство, так как опасался, что их ножи вспорют заодно и меня. Ради большей безопасности я разместился в самой середине рыбьего желудка, где с избытком хватило бы места для двенадцати человек, предполагая, что матросы приступят к делу с какого-нибудь края. И только передо мною мелькнула узкая полоска света, как я во все горло крикнул, что весьма рад познакомиться с почтенными господами и с их помощью освободиться из вынужденного заточения, где едва не задохнулся.
Невозможно с достаточной живостью описать изумление, отразившееся на лицах всех присутствовавших на корабле, когда они услыхали человеческий голос из рыбьего нутра. Это изумление, конечно, возросло еще более, когда они увидали вылезающего оттуда голого человека.
Ну, конечно, милостивые государи, тут я рассказал им обо всем, происшедшем со мной, как рассказываю теперь вам, причем мои избавители никак не могли вполне надивиться услышанному.
