— О нет, нет, не стоит! Не утруждайте себя! — разом воскликнули присутствующие. И мы вместе направились в Банкетный Зал, где уже начался пир.
Гости не теряли времени даром, и вскоре их тарелки буквально ломились от всевозможных яств.
— Я всегда придерживаюсь принципа, — заговорил Профессор, — что привычка угощаться весьма полезна. Большим достоинством застолий является то… — начал было он, но вдруг умолк. — А где же Другой Профессор? — завопил он. — Почему для него не нашлось места?!
В этот момент вошел Другой Профессор, читавший какую-то огромную книгу, которую он держал перед самыми глазами. Это повлекло за собой весьма грустные следствия: шагая поперек зала, бедняга за что-то зацепился, подскочил, перекувырнулся вверх тормашками и тяжело шлепнулся носом в самую середину стола.
— Какая досада! — воскликнул добродушный Профессор, бросившись ему на помощь.
— Если бы я не оступился, ничего этого не было бы, — отвечал Другой Профессор.
Профессор был просто обескуражен.
— Что же может быть хуже? — воскликнул он. — Ну, ничего, — добавил он, обращаясь к Бруно. — Кажется, никто не пострадал, а?
На что малыш мужественно отвечал:
— На моей тарелке ничего не осталось.
Профессор надел свои огромные очки, чтобы первым делом убедиться, что все цело. Затем он повернул свое румяное лицо к незадачливому обладателю пустой тарелки:
— Чего бы ты еще хотел скушать, малыш?
— Скушать, — в раздумье протянул Бруно. — Пожалуй, немного сливового пудинга — я как раз думал о нем.
— Бруно! — послышался укоризненный шепот Сильвии, — Очень некрасиво просить чего-нибудь, пока это блюдо не подано на стол!
На что Бруно — тоже шепотом — возразил:
— А когда его подадут, я могу просто забыть попросить; ты же знаешь, я то и дело все забываю, — добавил он, заметив, что девочка хочет что-то сказать.
С этим заявлением Сильвия не стала спорить и промолчала.
Тем временем Другому Профессору подали стул, усадив его между Императрицей и Сильвией. Сильвия посчитала его абсолютно неинтересным соседом; она не могла припомнить ни одной его реплики на всем протяжении банкета, за исключением единственного замечания: «Какой удобный словарь!» (Впоследствии она рассказывала Бруно, что настолько боялась Другого Профессора, что не посмела сказать в ответ ничего, кроме «Да, сэр». На том их беседа и кончилась. На это Бруно высказался весьма решительно в том смысле, что такой «разговор» вообще не заслуживает названия беседы. «Тебе следовало загадать ему какую-нибудь загадку! — с торжеством добавил он. — Я, если хочешь знать, загадал Профессору целых три! Одна из них — та самая, которую ты задала мне утром: сколько пенсов в двух шиллингах? А другая…» — «Ах, Бруно! — прервала его Сильвия. — Это была вовсе не загадка!» — «Нет, загадка, да еще какая!» — упрямо возразил Бруно.)
Тем временем слуга подал Бруно тарелку чего-то непонятного, из-за чего малыш и думать забыл о сливовом пудинге.
— Большим достоинством застолий является то, — любезно повторил Профессор, обращаясь ко всем, кому угодно было его слушать, — что они позволяют увидеться с друзьями. Видите ли, когда вы видите человека, вполне естественно предложить ему что-нибудь скушать. Это же относится и к мышке.
— Ну, эта кошка наверняка очень добрая и не трогает мышек, — заметил Бруно, указывая на замечательно толстый экземпляр расы кошачьих, только что незаметно прокравшийся в зал и теперь выразительно тершийся о ножку его стула. — Сильвия, налей мне, пожалуйста, молочка в свое блюдечко. Пусси ужасно хочет пить!
— А почему тебе непременно нужно мое блюдечко? — возразила Сильвия. — Отдай ей свое!
— Знаешь, — отвечал малыш, — в свое я налью ей еще!
Сильвию это объяснение не убедило, но она просто не могла отказать брату ни в какой просьбе и, покорно наполнив свое блюдце молоком, вручила его Бруно. Малыш тотчас свесился со стула, спеша порадовать кошку.
— В зале очень много народу и ужасно душно, — проговорил Профессор, обращаясь к Сильвии. — Просто удивляюсь, как это они не догадаются положить на решетку несколько кусков льда! Ведь зимой вы бросаете в камин уголь, рассаживаетесь вокруг и наслаждаетесь теплом. Вот и сейчас было бы ужасно весело завалить камин глыбами льда, сесть поближе и упиваться прохладой!
В зале и впрямь было душно, но Сильвия при этой мысли даже вздрогнула.
— На улице очень холодно, — отвечала она. — У меня даже ноги замерзли.
— Ну, в этом виноват башмачник! — любезно заметил Профессор. — Сколько раз я говорил ему, чтобы он подшивал под подошвой небольшие железные рамки, на которых можно было бы прикрепить лампочки! Но ему хоть ты что. Если бы люди заботились о таких мелочах, никто бы не страдал от холода. Я, например, всегда подогреваю зимой чернила. Но моему примеру следуют очень немногие… А ведь это так просто и так удобно!
— Да, это очень просто! — вежливо согласилась Сильвия. — Ну, как, кошка напилась? — Последний вопрос был обращен к Бруно, который вернул ей блюдечко, выпитое только наполовину.
Но Бруно не слышал ее. Он соскользнул со стула и украдкой направился к дверям.
— Кто это там приходил? — спросила Сильвия, когда малыш вернулся.
— Это Мышка, — отвечал Бруно. — Она забежала было, но увидела Кошку и сказала: «Я приду как-нибудь в другой раз». А я сказал: «Не бойся, малышка. Наша Кошка очень добрая, она Мышей не трогает». Но Мышка сказала: «У меня сегодня есть одно важное дело». А еще она сказала: «Я зайду завтра. Передайте Кошке мое почтение».
— Боже, какая жирная кошка! — заметил Лорд-Канцлер, наклоняясь и за спиной Профессора обращаясь к его маленькому соседу. — Просто удивительно!
— Она и была такой, когда вошла, — отвечал Бруно, — было бы еще удивительнее, если бы она успела за это время похудеть.
— Ну, наверное, — предположил Лорд-Канцлер, — поэтому вы и не дали ей выпить все молоко?
— Да нет, — возразил малыш. — На то была совсем другая причина. Я убрал блюдечко потому, что она рассердилась.
— А мне так не показалось, — проговорил Лорд-Канцлер. — С чего вы взяли, что кошка рассердилась?
— Потому что она начала мурлыкать.
— Ах, Бруно! — воскликнула Сильвия. — Что ты! Да ведь кошки мурлыкают, когда они всем довольны.
Бруно озадаченно поглядел на нее.
— Нет, не может быть, — возразил он. — Ты же не думаешь, что я доволен, когда у меня хрипит и булькает в горле?
— Просто удивительный мальчик! Один-единственный на всем свете! — пробормотал про себя Лорд-Канцлер, но Бруно тотчас услышал его.
— Что значит «единственный мальчик»? — шепотом обратился он к Сильвии.
— Это значит, что ты — один-единственный в своем роде. Поэтому он и говорит в единственном числе. А если бы вас было двое или трое, он говорил бы во множественном.
— Ну, тогда я очень рад, что я — единственный! — радостно воскликнул Бруно. — Это было бы просто ужасно, если бы нас, то есть меня, было бы двое или трое! А вдруг они не захотели бы играть со мной!
— А зачем им играть с тобой? — вмешался Другой Профессор, неожиданно встрепенувшись после долгой дремоты. — Они вполне могли бы уснуть.
— Не могли бы, если бы я проснулся! — лукаво возразил малыш.
— Ну, знаете, это уж слишком! — запротестовал Другой Профессор. — Мальчишки, знаете ли, никогда не ложатся спать в одно время. Вот и эти мальчики… Кстати, о ком это мы говорим?
— О, он никогда не забудет сперва обо всем расспросить! — шепнул детям Профессор.
— Разумеется, обо мне остальном! — с торжествующим видом воскликнул Бруно. — При условии, что меня было бы двое-трое!
Другой Профессор вздохнул и опять погрузился в мечтательную дремоту. Внезапно он пришел в себя и обратился к Профессору:
— Ну что, больше здесь делать нечего?
— Прием, то бишь банкет, приближается к концу, — с удивленной улыбкой отвечал Профессор, — он прошел в теплой атмосфере. Смею надеяться, банкет вам понравился, особенно — его теплая атмосфера, несмотря на духоту.
Фраза прозвучала весьма эффектно, но я, признаться, не вполне понял ее. Другой Профессор тоже разобрался в ней не лучше меня.
— Несмотря на что? — поинтересовался он.
— На духоту. Я хотел сказать, что в зале было не так душно, как могло бы быть, — отвечал Профессор, ухватившись за первую мысль, пришедшую ему в голову.
— Ах вот как! Теперь-то я вас понимаю! — величественно проговорил Другой Профессор. — Мысль, правда, выражена весьма неудачно, но я вас понял! Тридцать с половиной минут тому назад, — продолжал он, взглянув на Бруно, а затем — на часы, — вы сказали: «Эта Кошка очень добрая, она Мышек не трогает». Это единственное в своем роде существо.
