— Понял, остолоп? Я нашёл ключ от твоей храбрости! — холодно повторил Волк (он внезапно ужасно устал). — Вот так! Ваша песенка спета!
— Песенка Зелёновой Рощи спета, — тихонько проворчал Лесовик.
Но чуткие уши Волка уловили его слова.
— Наоборот! — рявкнул он. — Это начало могучего и великого Волкодарства! Да здравствует Волкозелёновая Роща!
— Да здравствует! Ура, ура, ура! — подхватили волкохраны, потрясая копьями. — Волчья власть и волчья доля — то всего народа воля!
— Благодарим, — бросил Волк. — Хорошо сказано! — И он хлопнул в ладоши. — А теперь — за работу! Покажем нашим гостям, как в нашем новом Волкодарстве делаются дела и как вершится наше правосудие. Берите пример, слабаки! — Волк повернулся к охранникам. — Введите первого просителя! Они ведь там ожидают день и ночь! Сейчас опробуем на практике новый закон — Lex Lupus. Наконец-то все его статьи и параграфы подготовлены.
Один из волкохранов на минутку вышел и вскоре возвратился со старенькой Зайчихой, которую все лесные жители хорошо знали. Она никогда не сделала ничего плохого, никому худого слова не сказала, а жила тихонько в своей избушке, зарабатывая на жизнь сбором грибов и ягод да продажей картошки со своего огорода. И вот теперь крохотная Бабушка Зайчиха стояла перед Волком, сжимая в руках корзинку; губы её дрожали.
— Бабушка Зайчиха, милочка, не надо меня бояться, — запел Волк медовым голосом. — Никто здесь не желает причинить тебе зла — нам только надо, чтобы всё было по закону…
Зайчиха кивнула и хотела что-то сказать, но не смогла вымолвить ни слова.
— Расскажи, расскажи о своей беде… Если закон на твоей стороне, тебе нечего бояться! — Тут Волк подмигнул охранникам, и они захохотали. — Волчий Закон — железная штука!
— Дак я… это… — заговорила Бабушка Зайчиха, — не знаю, право, с чего и начать… Давеча я грибы собирала, как завсегда, в Гнутом Логу, дак там объявился один из этих… ваших… охранов. У меня в корзинке были грибы, как и нынче… — И Зайчиха протянула корзинку Волку. — Дак охран забрал все грибы и корзинку тож забрал — говорит, всё теперь волчье… мол, грибов нельзя больше собирать и ничего другого тож нельзя… Дак как же мне теперича жить-то, Великий Волк? Чем кормиться? — Голос Бабушки Зайчихи опять задрожал и прервался, так ей было боязно.
— Гляди-ка, грибы! — оживился Волк. — Ну-ка покажи! — И сгрёб в охапку протянутую бабушкой корзинку. — Гм! Боровики… Фу-ты ну-ты… — Волк принял соответствующую званию позу и объявил официальным тоном: — В корзинке действительно боровики! И решение суда таково: как предписывает Lex Lupus, или на простонародном языке Волчий Закон, все дары леса принадлежат мне и только мне — соответственно первому параграфу первой статьи! Боровики просто отличные… Волкохраны! — крикнул он. — Снесите грибы на кухню и прикажите поджарить с луком! К завтраку! Со сметаной! И всё! Обжалованию не подлежит! — Волк посмотрел на Бабушку Зайчиху почти дружелюбно. — Поскольку грибы такие замечательные, я не буду сегодня тебя наказывать, хотя восьмой параграф это предусматривает… Стало быть, можешь идти… Но корзинка останется мне… Чтобы впредь не нарушала…
Бабушка вся затряслась, хотя и пыталась совладать с собой. Большущие слёзы закапали из её глаз. Волка это только разозлило.
— Катись отсюда подобру-поздорову, пока я не передумал и не бросил тебя в тюрьму! — прошипел он. — Справедливее наших законов ещё не придумано!
Лесовик больше был не в силах сдерживаться.
— Вот тут ты ошибаешься! — закричал он, тряся бородой. — Это разбойничьи законы!
Волк зарычал и прыгнул с помоста к камере Лесовика.
— Смотри-ка, наш старый друг ещё смеет меня поучать… — И Волк, уставился на Лесовика самым грозным из своих взглядов. — Старый мудрый Лесовик… а известно ли ему, что я составлял их по образцу законов самого Хаммурапи?! Только немножко подправил…
— Это что же, сейчас правосудие свершилось? — спросил Лесовик и, не моргнув, уставился на Волка так же грозно. — Как теперь Бабушка Зайчиха будет жить? Ты же осудил её на верную смерть!
Волк рассвирепел:
— Как ты смеешь со мной так разговаривать, жалкий гном? Пусть бабка идёт работать! Куда пожелает! — И скомандовал волкохранам: — Бросить Лесовика в тюрьму! Чтоб мигом там был!
Ретивые волкохраны бросились действовать, хотя и не очень понимали зачем: ведь Лесовик и так уже находился, ясное дело, в тюрьме. Но Волк был так взбешён, что они не смели его ни о чём спрашивать. Поэтому дверь тюрьмы отворили; Лесовика приволокли и поставили перед Волком. Только это взбесило Волка ещё больше.
— Болваны! Дураки! Вороны! — завопил он, чувствуя, что голова у него кругом идёт. — Какого лешего вы его сюда притащили? Отведите в тюрьму!!! Я ведь приказал! Назад, назад его, в тюрьму! Наказать! И пострашнее!
Лесовика затолкали обратно и заперли дверь.
— А что теперь нам делать, о Великий? — спросили волкохраны.
Волк изо всех сил хлопнул себя по голове, чтобы расшевелить мозги, и выкрикнул:
— Устрашнить наказание! Приказываю посадить Лесовика на хлеб и воду! Приказ исполнять немедленно!
Лесовик обрадовался.
— Спасибо, вот уж спасибо, — забормотал он, — это очень хорошо… даже слишком…
— Стой! — завопил Волк. — Отставить!
Волкохраны, уже мчавшиеся к камере с кувшином воды и буханкой чёрного хлеба, остановились.
— Воду и хлеб Лесовику не давать ни в коем случае!
Волк потёр лапами голову, пытаясь что-нибудь придумать. «Хитрость моя, хитрость, — молил он, — куда же ты подевалась?» И наконец — видимо, благодаря трению — у него возникла блестящая мысль!
— Лесовичок, миленький, — сладко пропел Волк, — старый приятель… скажи, пожалуйста, а какую еду ты не любишь?
Лесовик ответил не задумываясь — ведь многие современные продукты он просто терпеть не мог:
— Корнфлекс не люблю и вообще всякие хлопья, особенно с молоком, мёд не люблю… Землянику тоже… Не говоря уже о печенье в шоколаде. Потому что в один из самых тяжёлых моментов моей жизни, в кукольном домике одной маленькой девочки, мне пришлось питаться одним печеньем.
Волк радостно завопил:
— Слыхали, волкохраны? Вот это всё и тащите ему, да поживей! А заодно и всем остальным! — И он потирал лапы, совершенно счастливый: какое замечательное наказание для всех заключённых он придумал!
Волки разбежались в разные стороны; захлопали двери, зазвенела посуда. И хотя казалось невероятным, что в Волчьем Замке можно что-либо отыскать среди громоздившегося кучами хлама, приказ выполнили быстро: вскоре появились чашки, плошки, коробки с корнфлексом и молоко. Всё это пропихивалось сквозь прутья решёток и жадно расхватывалось пленниками. Чудеса! Мёд был настоящий, вересковый, собранный дикими пчёлами, а земляника — не какое-нибудь прошлогоднее варенье, а почти как свежая, из морозильника! Медведь обнял банку с мёдом обеими лапами, не веря своим глазам: он в жизни не слыхивал, чтобы с заключёнными в тюрьмах так обращались!
Волк подобрался вплотную к каморке Лесовика, чтобы полюбоваться на его мучения, И в самом деле, было чем любоваться: несчастный Лесовик скрючился над своей миской. Эта еда напоминала ему о давних временах, которые он совсем не желал бы воскрешать в памяти. Но голод всё же победил: передёрнувшись от отвращения, Лесовик погрузил ложку в хлопья с молоком.
— Вкусно, правда? — спросил Волк, облизываясь. «О-хо-хо, — подумал он про себя, — как чудесно наконец-то по-настоящему насладиться чужими мучениями!»
И всякий раз, когда Лесовик в отчаянии мотал головой, сердце Волка наполняла беспредельная радость. Он до того увлёкся наблюдениями над Лесовиком, что совершенно не замечал, что происходит в остальных каморках, а если бы заметил, его наверняка хватил бы удар. Медведь лизал мёд и глотал молоко как одержимый; Филин тоже не уступал ему в скорости.
— Хлопья… — бормотал он, — поджаренные… с орешками… Я таких не пробовал с того самого дня, когда по оплошности залетел на склад гастронома…
Лисонька косилась на них немножко презрительно: чавкают и хлюпают, как выводок поросят. Сама она умела есть изящно и гордилась этим. Такую жадность выказывать не годится — всё-таки на свете есть ещё хорошие манеры… праздники, балы… красивая одежда… элегантность…
Но когда перед её носом возник красный смерзшийся ком, Лисонька на минутку даже зажмурилась от блаженства.
— Это, наверное, земляника! — выдохнула она. — Красная… Ой! Именно такая, как описывала тётушка Вострушка!
Но ком был слишком большой, чтобы разом затолкать его в рот, и Лисоньке пришлось усердно поработать ложкой, чтобы отделить всего одну ягодку. Она катала земляничину во рту от одной щеки к другой и морщилась — до чего ж холодная! Но когда ягода понемножку оттаяла, Лисонька ощутила странно знакомый, позабытый вкус. Он напомнил детство, маму, запах и тепло её мягкого длинного меха. Наверное, когда-то мама давала ей землянику на сладкое!
