— Бабушка, — осторожно позвала я, но старуха, видимо, не слышала.
Я закашлялась.
— Бабушка, — позвала уже громче.
Старуха подняла от шитья голову и уставилась на меня, подслеповато щуря глаза. На щеке у нее была огромная бородавка, нос крючком, редкие зубы не помещаются во рту. Разглядев, наконец, меня, старушка улыбнулась. Обрадовалась.
— Внученька, дорогая, Аглашенька! Ты пришла! А я тут все жду тебя, уж не чаяла! — радости бабки не было конца.
Это она — мне? Я — Аглашенька? Странно. Ничего не почувствовала при звуках этого имени. Как будто не мое. Но я себя не помню совсем, а ей, поди, виднее, если узнала. Или не узнала, ошиблась? Бабка-то плохо видит!
— Бабушка, — на всякий случай повторила я, решив не спорить со старухой, — А что это за место? Где я? Где мы?
— Ну что ты, внученька? Ты дома, — причитает бабка, и, кряхтя, поднимается, — Теперь все будет хорошо. Слава Че…, - бабка осеклась на полуслове, — Нашлась, яхонтовая моя! — запричитала она с новой силой, — Дай жа я тебя обниму! Это ж сколько не виделись — то!
— А вы — уверены, что вы — моя бабушка? — я не выдержала. Точнее, нервы не выдержали. Не спешила я в гостеприимно распахнутые объятия горбатой старухи, — Я вот ничего не помню!
— Так опоили, опоили зельем проклятым внученьку мою, родненькую, — запричитала старуха, — Аглашеньку-уу-уу! Опору мою единственную! Уж я и ночей не сплю, и не ем, и не пью, жду ее, родимую, а она родную бабулю не признает! Да как же так, люди добрые! Посмотрите на горе наше горемычное!
Мне стало совестно. Наверно, и в самом деле попала под действие какого дурмана, как обухом по голове стукнули. Надо бы действительно бабушку-то обнять.
Почему-то подавив первоначальный порыв — броситься в распахнутые навстречу объятья, я, шаг за шагом, начала осторожно приближаться к старушке. Она стояла на пороге, не двигаясь мне навстречу. И это меня насторожило. Протягивала ко мне сухонькие скрюченные руки в старческих пятнах, с тонкой, дряблой кожей, однако с места не двигалась.
— Что же, бабушка, не подойдешь, не встретишь кровиночку свою, которую ждешь уже давно? — не выдержала я, остановилась, не доходя до крыльца какой-то шаг.
Глаза бабушки злобно сверкнули. На лице ее промелькнуло выражение досады, но в следующий миг оно сменилось льстивым ожиданием.
— Ревматизм треклятый замучал, ягодка моя. Ревматизм. Суставы ни к Ч…черту! Подойди ж моя миленькая, подойди ж сама быстрей, моя конфетка!
А я почему-то не могла отвести взгляд от волосатой бородавки на щеке старухи, и ощущение неправильности происходящего не покидало меня. Что-то не так. Это точно. Еще бы понять, что именно.
— Ну же, бабушка, один только шаг, — не уступала я, — А я потом суставы твои посмотрю…
Почему я сказала о суставах? Что я имела ввиду? Я что, умею их лечить? Ничего не понимаю.
Но глаза старухи горели уже неприкрытой злобой.
— Аглашка! Не глупи, девка! От сейчас возьму хворостину да отхожу тя по мягкому месту! Вы только посмотрите на нее, она ж ищо над старым человеком издевается, бесстыжая!
— А с кем это ты все время разговариваешь, бабушка? Не видишь ли ты то, что я не вижу.
Я отступила на шаг. Бабка буквально зарычала от злости, осознав, что я не спешу утонуть в ее объятиях. Я испугалась, увидев, что скрюченные руки старухи, которые она протягивала ко мне, внезапно начали расти, удлиняться, когти на них сделались страшными, звериными, кожа приобрела зеленоватый оттенок. В воздухе запахло тленом.
Меня замутило, стоило взглянуть в лицо старухи — оно исказилось до неузнаваемости, черты лица поплыли, стали какими-то рыхлыми, одутловатыми. Странным зеленоватым цветом светились ее зубы.
Меня бы точно стошнило, если бы не совсем уж откровенная паника. Показалось, что воздух начинает сгущаться, и я вот-вот увижу что-то важное, но настолько страшное, что мне никак не пережить. Я отвернулась, и в следующий миг бросилась бежать, однако лес, вопреки ожиданиям, не приближался. Я бросила взгляд вниз, и увидела, что мои босые ступни бегут по воздуху, хотя под ними ощущается по-прежнему мокрый каменный пол. Настолько мокрый, что я поскользнулась. И упала. И провалилась в темноту.
* * *
Пришла в себя, лежа на холодном камне. Отчего-то невозможно было двигаться — руки и ноги были надежно привязаны. Я повертела головой — и обнаружила, что на соседнем каменном помосте лежит еще одна девушка, лицо которой было мне странно знакомо. Очень знакомо. Глаза девушки были закрыты, руки и ноги, как и у меня, связаны. Стройное тело прикрывала полупрозрачная нательная рубашка. Перевела взгляд — на мне точно такая же. И тут я вспомнила, где видела эту девушку! Это было невероятно, но у нее было мое лицо. Это была я сама.
Помотала головой, пригляделась повнимательнее — и поняла, что нас разделяет высокая, прозрачная стена, а точнее зеркало. Очертания темного помещения, со зловещими к'аддалистическими знаками на стенах, черные свечи… все было таким же. Кроме моего отражения, потому что я вертела головой, смотрела, разглядывала — а я там, в отражаемой (или отражающей?!) комнате — спала. Или была без сознания.
Внезапно там, в отражении открылась темная невысокая дверь. Так неожиданно, что не будь я привязанной, подскочила бы. А так — только перевела взгляд, и к своему удивлению обнаружила, что такая же дверь, ведущая в это помещение, в котором я находилась, оставалась закрытой. Заглянула опять в зеркало — и увидела, что в комнату отражаемой действительности, где лежала на каменном алтаре вторая я, неспешно заходят фигуры в черных балахонах, окружая этот самый каменный алтарь. Девушка, лежащая на нем — все же удобно было называть ее так, нежели собой, очнулась и с ужасом уставилась на происходящее. Губы ее открывались, голова моталась из стороны в сторону, но неслышно ни слова. Действие происходило в абсолютной тишине. От этого становилось еще более жутко. Несложно догадаться, что девушка просит ее отпустить, умоляет, плачет, обращаясь по очереди к каждой из черных фигур, но они абсолютно безучастны к ее просьбам, продолжают медленно, приседая на каждый шаг, ритмично двигаться вокруг алтаря.
Девушка не выдерживает, она бьется в настоящем припадке, но привязана она крепко, не вырваться. Никак не вырваться. Она кричит, и мне кажется, я слышу ее истошный крик.
— Отпустите меня!!! Вы этого не сделаете!!! Это бесчеловечно!!! Бесчеловечно!!!
Черные фигуры замирают. Поднимают правые руки вверх, в них оказываются висящие черные цепи. Что они собираются делать?! Что они собираются делать?!!
В следующий миг я уже знала — что. Не просто знала — видела. Не в силах отвернуться — наблюдала. Легко, будто играючи, фигуры в балахонах вскидывали тяжелые цепи и с силой опускали их на расставленные руки и ноги девушки. Мне показалось, что я слышу ее хрипы, ощущаю ее боль. Потому что она — и есть я. Вот, я пыталась вспомнить, кто я, не получилось. А теперь нашла себя — но слишком поздно. Удары продолжали наноситься. Кровь из перебитых рук и ног струилась по холодному камню, но не достигала пола, впитываясь в него. В это время одна из фигур бросила цепь и сбросила плащ, оказавшись тем самым странным рогатым существом из первой комнаты. Существо взгромоздилось на залитое кровью тело, и принялось совершать ритмичные движения. Остальные продолжали крушить железными цепями кости. Мне стало плохо, замутило. Закружилась голова. Но в следующий миг наступила пронзительная, отрезвляющая ясность. Потому что я услышала, как дверь в помещение, в котором находилась я, открывается. И, как в кошмарном сне, который я только что просмотрела, в низкую дверь входят фигуры в черных плащах с капюшонами. Каждая из них несет в руке тяжелую, железную цепь…
Такого апогея, апофеоза страха я не испытывала никогда. Это был страх тела, которое сейчас умрет. Страх каждой клетки, которая хотела жить. Страх загнанной в ловушку жертвы, когда она понимает, что ни помощи, ни пощады ей ждать неоткуда. Страх… Липкий… Ясный и вместе с тем животный… Из животного исходящий и в животное превращающий.
Неожиданно посреди помещения, прямо надо мной возникло большое прозрачное лицо, которое с видимым удовольствием и интересом наблюдало за происходящим. Внезапно и без того полупрозрачная рубашка на мне бесстыдно задралась, а в голове у меня раздался голос.
— Какой же твой страх сладкий, милая. Очень сладкий, как и ты сама. Я хочу наслаждаться им снова и снова…
В этот момент я начала терять сознание, и последнее, что я услышала, был четкий, холодный приказ, отдаваемый непонятно кому: Прекратить…
Я опять падала в темноту…
Сказ иной, тридцать девятый ЗНАКОМСТВО
Проснулась я от негромкой, приятной музыки, струящейся, переливающейся. А еще ноздри щекотал какой-то неизвестный мне, но сладкий и манящий аромат. Открыла глаза — и не поняла, где нахожусь. Потолок, который сначала показался мне живым, шевелящимся, оказался прозрачным шелковым балдахином над высокой кроватью с массивной резной спинкой. В распахнутое окно светило солнце, колыхались красные, в кистях, занавески. Светло карминовые стены покрывали золотые узоры. Из окна сладко пахло, какими-то неизвестными мне цветами. Я села на кровати, отчего у меня закружилась голова, и я опять упала на мягкие подушки. Понемногу, шаг за шагом, вспоминалась картина произошедшего.
