Проснулась я от негромкой, приятной музыки, струящейся, переливающейся. А еще ноздри щекотал какой-то неизвестный мне, но сладкий и манящий аромат. Открыла глаза — и не поняла, где нахожусь. Потолок, который сначала показался мне живым, шевелящимся, оказался прозрачным шелковым балдахином над высокой кроватью с массивной резной спинкой. В распахнутое окно светило солнце, колыхались красные, в кистях, занавески. Светло карминовые стены покрывали золотые узоры. Из окна сладко пахло, какими-то неизвестными мне цветами. Я села на кровати, отчего у меня закружилась голова, и я опять упала на мягкие подушки. Понемногу, шаг за шагом, вспоминалась картина произошедшего.
Пробуждение в небольшой холодной горнице на шкуре элсмирского волка…
Бег по темным коридорам от этой же самой шкуры со страшными дырами вместо глаз…
Попытка спрятаться в какой-то горнице, полной чудовищами, вознамерившимися меня банально сожрать…
Провал в дыру в полу и бег вниз по винтовой лестнице…
Светлый, освещенный факелами коридор…
Странный, как будто придуманный, несуществующий, тихий лес…
Покосившаяся, ветхая избушка…
Старуха на крыльце, занимающаяся починкой какого-то рубища… С бородавкой на лице, крючковатым носом и не умещающимися во рту зубами… Которая сказала, что она моя бабушка… И назвала меня по имени…
Как же… Не помню…
Крючковатые пальцы старухи, с отрастающими звериными когтями, ее оплывшее, стекающее вниз лицо…
Отражение в зеркале…
Я, совершенно беспомощная, привязанная к каменному алтарю…
Сотни ударов тяжелых черных цепей, разбивающих кости на моих руках и ногах… Потная спина чудовища, лежащего на мне…
Я вскочила, с ужасом уставившись на свои руки, ноги — все было целым, не тронутым, даже синяка ни одного не было. Ах, да, это же происходило в зеркале. А что было потом? И что было до того, как я проснулась вчера в той, первой, горнице? Не помню…
Кто я? Что я здесь делаю?
Такое ощущение, что за вчерашний день я израсходовала полный запас страха. Бояться больше не было сил.
Чарующие, умиротворяющие звуки музыки, мягкие подушки, теплое, уютное одеяло… Наверно, мне все приснилось. Или сейчас снится. В таком случае, какой приятный сон. Пусть не кончается подольше.
Недовольно забурчавший живот дал понять, что никакой это не сон. К горлу подступила тошнота, вызванная волной голода. Сколько же я не ела?
Дверь, с мелодичным колокольным звоном, распахнулась, и в опочивальню зашла крепкая, немного полноватая женщина средних лет в длинном, до земли, платье. Светло-алого цвета, как практически и все здесь.
Через открытую дверь донеслись женские голоса и смех.
— Цыц, дурехи! — цыкнула женщина через плечо, неизвестно к кому обращаясь, — Госпожа проснулась!
— Сегодня — госпожа, да! — и опять почему-то смех.
В руках у женщины был поднос, с блюдами под металлическими крышками. Она решительно подошла к кровати. За ней гуськом вошла процессия из трех других женщин, помоложе, но все с такими же пышными формами и в шелковых красных нарядах. Всем хорошие женщины, если б не маленькая деталь, выдающая, что передо мной нелюди — маленькие красные очаровательные рожки у всех четверых.
В мгновение ока на мою кровать был поставлен специальный низкий столик, который тут же был заставлен всевозможными яствами.
— Не стоит беспокоиться, госпожа, — обратилась ко мне старшая женщина, увидев, что я намерена встать, — Поешьте сначала. Берегите силы.
Остальные женщины улыбались и переглядывались между собой, под неодобрительными взглядами старшей.
Я была настолько голодна, что решила до поры до времени не обращать внимания на ее «берегите силы». Подняла одну крышку — и чуть не захлебнулась слюной, услышав запах омлета с грибами. На другом блюде лежали пышные, горячие, только что из печи, сдобные булочки. Какие-то фрукты на тонких изящных шпажках… Тонко нарезанный ароматный сыр с большими дырками… Сливовое варенье. И умопомрачительный аромат какао с молоком из серебряного кофейника! Как мало, оказывается, нужно для счастья!
Расправилась с предложенным я в очень, очень и очень короткие сроки, так была голодна. С сожалением подобрав последним кусочком булочки остатки варенья в вазочке, запила это последним глотком какао и отвалилась на подушки. Теперь можно и попытаться вспомнить — кто я? Неудивительно, что я этого не помню, так голодать-то! Однако память не возвращалась. Но вернулись женщины, быстро забрали столик и пустую посуду, ушли, и вскоре вернулись вновь.
— Пожалуйте в умывальню, госпожа.
— Кто вы? И как меня зовут? Где я нахожусь? — вопросы сыпались из меня, как горох из прохудившегося мешка.
Однако женщина как будто не слышала меня.
— Хорошо ли вам спалось? Не мучали кошмары? В это время года такое случается…
— Почему вы мне не отвечаете?
— Сюда пожалуйте. Понравился ли вам сегодня цвет постельного белья? Я сама выбирала. Думаю — проснется госпожа, а на ней новенькая рубашка в тон простыням, вот радости-то будет.
Я только заметила, что на мне странное легкое одеяние такого же алого цвета, как и все в комнате.
— Почему вы мне не отвечаете?!
Я была в отчаянье. Женщины одновременно обращались ко мне, говорили красивые слова, успокаивали, улыбались, и одновременно смотрели сквозь меня. Как будто я была пустым местом. Это было невыносимо. И злило очень.
Меня привели в огромную умывальню из розового мрамора, отделанную драгоценным розовым кораллом. Увидев круглую ванну с обильной пеной со сладким цветочным ароматом, я решила повременить с вредностью и выяснением отношений. Вот искупаюсь — и потом. Они мне на все вопросы ответят, решено!
Однако искупаться мне не дали. В смысле — самостоятельно. Меня старательно мыли, терли щетками с мягкой щетиной, пористыми шершавыми губками, обмазывали тело белым пенящимся мылом, шипевшим на коже, растирали бархатными тряпочками, массировали, скребли, опять мыли, опять растирали. Казалось, конца не будет этим водным процедурам, а я была слишком слаба и растеряна, чтобы ответить этим рогатым дамам как следует. Дать отпор, так сказать. В завершение — за хорошее поведение, не иначе, мне дали немного понежится в низком бассейне с теплой приятной водой. Затем достали, еще раз растерли ароматным маслом и насухо вытерли. Затем, обмотав махровой простыней, сопроводили обратно в опочивальню и приступили к одеванию.
— Не хочу красное, — решила я покапризничать для разнообразия, отпихивая от себя услужливо протянутую руку с красным струящимся платьем.
Мне тут же на выбор предложили несколько других. Оттенков молодого коралла, фуксии, вишни и малины. Мда, вот тебе и разнообразие.
Остановив выбор на нежно-коралловом цвете, другого все равно не было, не ходить же в том самом полупрозрачном балахоне, в котором я спала! тоже красном, кстати, я позволила облачить себя поочередно в тонкую нижнюю рубашку, тяжелую нижнюю юбку, и мягкое, струящееся платье с широкими рукавами, на широком поясе. Белья почему-то не полагалось. Волосы подобрали сзади, уложив на затылке с помощью нескольких длинных деревянных шпилек с алыми камнями вместо головок. В зеркало на меня смотрела царица. Гордая, неприступная. И совсем незнакомая. Я знала, что это мое лицо, и все же не могла поверить, что вижу себя. Что-то во всей этой ситуации было не так. Но я никак не могла понять — что именно.
Затем женщины исчезли, сказав мне, что нужно ждать.
Что мне еще оставалось делать? Я осталась в опочивальне, тем более что дверь закрыли с другой стороны. А в окно, в отличие от вчерашнего вида, было видно зеленую заливную лужайку, правда, тоже слишком низко. И находился на ней все тот же, дышащий огнем, змиулон, или горыныч, что и вчера. Все-таки, не приснилось. Или это две серии одного и того же сна, что в принципе невозможно. Не знаю, почему. Невозможно, и все тут.
Долго ждать не пришлось.
Дверь открылась, и в опочивальню вошел высокий мужчина в темном.
— Всем довольна? — с порога обратился ко мне, даже не поздоровавшись.
— Здравствуйте. Что все это значит? — решила тоже не пускаться в залукоморские церемонии.
— Что не так? — поднял он бровь. Холодно так спросил, отчего я поежилась. Не понимаю, отчего, но было неуютно, некомфортно. Что-то внутри подсказывало — «Молчи. Соглашайся со всем. Тяни время…»
Но одно дело — слушать внутренний голос, и совсем другое — слушаться его. Поэтому в следующий миг я решила перейти в наступление.
— Кто вы? И кто, тролль подери, я? Что это за место? Почему никто не отвечает на мои вопросы?
— Кто ты? — мужчина нехорошо усмехнулся, — Ты — моя собственность. Вещь. Игрушка. И останешься таковой, пока я не наиграюсь. А мне быстро, очень быстро надоедают хрупкие, смертные куклы.
