Как-то раз мужик простой
Перед царскою четой
Чубом пол давай мести
Да губёнками трясти:
«Не изволь, царевич, злиться.
А изволь судом явиться.
Мы на ярмарку с соседом
Оба ехали. При этом
У него в телеге конь,
На кобыле я. Ту тронь,
Еле тащится, шагая, –
Тяжела была гнедая.
Путь далёкий, что скрывать,
В поле вышло ночевать.
А наутро, только встали,
Жеребёнка увидали
Под телегой у него.
Да не взять мне своего.
Пригрозил сосед кнутом
Да забрал его судом.
Я суду тому не рад –
Прав, выходит, кто богат.
Есть ли правда в мире, нет,
Рассуди, царевич-свет».
Сын царя велит к обеду
Звать судью, прийти соседу
Да ответ пред ним держать.
Тех недолго было ждать,
Встали оба перед троном.
Дал судья ответ с поклоном:
«Под телегой найден тот,
Значит, ейный{ Ейный —: устаревшая разговорная форма слова: «её». } он приплод,
Знать, телега – его мать,
Тут и нечего гадать.
Был бы он под кобылицей,
Не была б нужда судиться».
И царевич думать так:
«Ладно судит. Вроде так».
Тут к нему жена подсела
Да советовать посмела:
«Торопиться не спеши,
А такое прикажи:
Пусть телега и лошадка
Рядом встанут для порядка,
А жеребчик позади.
После первых разведи,
А затем пусти приплод –
Сам за матерью пойдёт.
Кто из них родная мать,
Жеребёнок должен знать».
Так и сделал сын царя.
Понял всё. Судью каря,
От забот освободил.
Сам по чести рассудил.
Да бояре в ропот тут:
«Дочь холопа лезет в суд!»
Но притихли до поры.
А царевич с той поры
Знай с женою совещаться
Да с делами управляться.
Осень, зиму царь хворал
Да изрядно исхудал.
Лишь когда весна в низины
Побежала, царь с перины
Встал, набрал немного сил
Да на царство заступил.
Тут к нему бояре хором,
Кто наушничать, кто ором,
Намешав в слова золу,
На невестку льют хулу.
Де она в суды встревала,
Де приказы раздавала
Государевых мужей
Гнать с заботных мест взашей.
И царевич, как чумной,
Так и ходит за женой.
Знать, его околдовала.
На царя тут злость напала.
Всех бояр отправил прочь
Да призвал холопа дочь.
Словом в ярости звеня:
«Ты ослушалась меня!
Сыну голову морочишь.
Уходи, куда захочешь».
Та в ответ: «За что такое?
Здесь ведь только дорогое».
Царь подумал: «Жаль наряды.
Пусть берёт, не тем богаты».
На слуху сказал: «Бери
Дорогое и иди.
Дать велю тебе карету
И не видел чтоб к рассвету».
С тем и лёг спокойно спать.
Утром только свет вставать.
Да спустился налегке
На крылечко. Там слуге:
«Что, уехала холопка?»
Тот с поклоном молвит робко:
«Так и есть. Ещё до света
От ворот ушла карета,
В ней царевна и была.
Но добра не набрала,
Ни нарядов, ничего.
Только мужа своего.
Говорит, дороже нет.
Час уже, как стынет след».
Царь обдумал всё умом
Да велел вернуть их в дом.
Так и жили год, года.
Старый помер царь. Тогда
Встал царевич на престол.
Хоть и был умом не гол,
Но в заботе о стране
За советом шёл к жене,
С тем не ведал вовсе бед.
Правил мудро много лет.
В стороне далёкой да северной,
За горой высокой, немереной
Средь дубрав да лесов, что хвойные,
Под царём жили люди довольные.
Зла не ведали, да и бремени
До поры до какой-то, до времени.
Царь с царицей немало правили,
Но детьми свой род не прибавили.
Уж и зрелость проходит глубокая,
А семья у царя не широкая,
Не широкая, неказистая,
Да на слухи молва голосистая.
Покатились слова населения
Далеко от любого селения,
За дубровник, за ельник. За речкою
Запорхнули в избушечку с печкою,
Где жила одинокая женщина,
Что с неведомой силой обвенчана.
Как услышала весть, опечалилась
Да добром к ним на помощь отправилась.
Через срок, что положено временем,
Разрешилась царица от бремени,
Род пополнив царей ясной ноченькой,
Долгожданной и крепенькой доченькой.
Подрастало, красой наделённое,
При родителях чадо холёное.
Так любили её, так лелеяли,
Что в заботе худое содеяли.
До такого была избалована,
Что на грубое слово не скованна.
Старикам никогда не поклонится,
На расправу совсем не сторонится,
За жестокость свою не ответлива.
Так и выросла – зла, неприветлива.
Из подруг – только служки безвольные,
Что терпели затрещины больные
Да слова получали обидные,
На судьбу свою не завидные.
И никак её нрав не исправится.
Нелюбима народом красавица –
И любовь её сердцу неведома,
И родителям чадо не преданно.
Царь с царицей от горести – в слёзоньки,
Словно сок по весне из берёзоньки.
А молва говорила, что якобы
Только лес та любила да ягоды.
Раз царевна, гуляя в дубравушке,
Притомившись, присела на травушке,
Разогнала прислужек глумливая,
Улыбнулась, собой горделивая.
Только личиком солнышко встретила,
Как мелькнувшую тень заприметила.
К ней старушка идёт черноглазая,
На головушку вся седовласая.
Через руку – корзинка покрытая.
На улыбку старушка открытая.
Поздоровалась с девицей бабушка:
«Будь здорова, голубушка-лапушка.
Не солгала молва перекатная –
Красота у тебя ненаглядная.
Разреши мне присесть, притомилась я,
Тут с тобой бы едой поделилась я.
Отвечает царевна жестокая:
«Ты ходила бы мимо, убогая.
Прут пока на себе не отведала,
От меня бы подальше обедала –
Красоту мне испортишь убогостью».
Поглядела старушка со строгостью,
Говорит: «Хоть красива, да вздорная.
И душа-то не светлая, чёрная.
Ни добра в тебе нету, ни радости,
Только брань да в деяниях пакости.
Я же девицу норовом грубую
Одарю не снимаемой шубою.
И не скинется та, и не стянется,
И до срока такого останется,
Как сердечком найдёт покаяние
Да исполнит три добрых деяния.
Ну, а жалостью вдруг кто откликнется,
Тут и шуба от этого скинется».
После слов, словно не было бабушки,
Лишь корзинка осталась на травушке.
А царевна – в корзиночку, смелая,
А там – ягодка сочная, спелая.
Только скушала ягодку девица,
Так и стала собою медведица.
Когти выросли, зубы клыкастые,
Вместо рук – лапы, силой опасные.
Слуг зовёт да сама же пугается –
Только рык у неё получается.
Косолапой ступает медведицей
За подмогой к прислужницам-девицам.
А прислужки, как зверя увидели,
Так в дубраве их только и видели –
Побежали стремглав до околицы.
Да царевна за ними торопится.
В дом к родителям рвётся медведицей.
Да народ ополчился. Не верится –
Колья тычут в неё да рогатины,
Нанося ей удары да ссадины.
Криком, ором себе во спасение
Гонят зверя долой из селения.
А медведице с людом не справиться,
В лес бежит, хоть и то ей не нравится.
В ельник скрылась, в леса, что дремучие,
Да излила там слёзы горючие.
Не дождаться родителям доченьки
И на вечер. К исходу же ноченьки
Отправляют народ, чтоб аукали,
Зазывали рожковыми звуками.
Не нашли, не услышали девицы.
Лишь тоскливые рыки медведицы
Из оврагов, что были глубокие,
По лесам разносились далёкие.
Долго поиски длились немалые,
Только канули с летом усталые.
Скоро ль время летит быстротечное,
За зимою – весна скоротечная,
За весной – лето, ягодой спелое.
Детвора в лес бежит оголтелая.
За полянкой – полянка богатая,
За пригорком – грибница горбатая
Завели двух сестёр, что родимые,
В дебри леса непроходимые.
Все корзинки уж горками дыбятся,
Только к дому никак им не выбраться.
Больно ветки лишь хлещут еловые –
Заблудились вдвоём непутёвые.
В дом дороженьку ищут, торопятся.
Вдалеке уж и волки охотятся,
Рядом шорохи, рыки медвежьи
И от страху леса им безбрежные.
Волки стаей в охоте жестокие
Стали ближе, а были далёкие.
За спиною дубровник ломается –
Рыком страшным медведь надрывается.
То зайдёт к ним по левую сторону,
То по правую рыкнет по-скорому.
О себе дикий зверь не заботится,
Гонит деток до дому, торопится.
Потеряв по дороге корзиночки,
Кое-как добежали кровиночки
До порога, а там озираются,
На медведицу все удивляются.
Та с волками рычит да сражается,
То когтями их рвёт, то кусается.
Вышли люди помочь зверю бурому,
Да медведица стаю по-хмурому
Разогнала, сама не жалеючи,
Хоть и грубо, да, видно, умеючи.
После этого скрылась в дубравушке.
