- Дмитрий Дмитриевич!.. - Таня с упреком глянула на командира. - Что вы говорите! Принуждать!.. Да я... Эх!..
Глаза ее наполнились слезами.
Командир взял ее за руки.
- Так вот, - продолжал он, - с вами еще отправятся товарищ Дукачев и Ванюшка. Поедете вы в бричке. Ванюшка - за кучера, Дукачев - за лавочника, а вы - за его детей. На хуторе товарищ Дукачев останется. Костя пойдет с лотком в Крепточевку, а ты, Таня, в Липовку.
- В Липовку? К дяде Ивану? - воскликнула Таня.
- Да, к твоему дяде Ивану. Нам надо связаться с его отрядом.
- Я найду, - твердо сказала Таня.
- Найди и приведи дядю на хутор Сигиды, к товарищу Дукачеву. Приведешь раздавим крепточевских бандитов, не приведешь - как бы не раздавили они нас.
- Господи, - сказала Таня бледнея, - да как же это можно, чтоб не привела!
В амбар я и Таня вернулись с листом глянцевитой красной бумаги, подаренной нам командиром. Из этой бумаги мы сделали двенадцать крошечных книжечек, а Сережа Потоцкий великолепными буквами написал на них двенадцать имен и фамилий. Свою книжечку, с давно уже поблекшими Сережиными буквами и Таниной почти детской подписью, я храню и до сих пор.
Расставаясь в тот день с Таней, я спросил:
- А ты в Липовке и Джима увидишь?
- Может, и увижу. А что?
- Если увидишь, спроси, не встречался ли он когда-нибудь с негром Чемберсом Пепсом, цирковым борцом.
- Спрошу, - сказала Таня. - А зачем тебе?
- Так, - уклончиво ответил я, - на всякий случай. Таня удивленно посмотрела на меня, но расспрашивать не стала, только несколько раз повторила:
- Чемберсом Пепсом, Чемберсом Пепсом...
АРТЕМКА ПРИОБРЕТАЕТ ЦИЛИНДР
Что за жалкий рынок в Крепточевке! Десяток грязных рундуков, на которые свалена всякая чепуха: рваные башмаки, керосиновая лампа с надтреснутым стеклом, дырявые кастрюли, зажигалки, грубо сделанные из медных стреляных гильз. Тут же кусочки мыла, старого сала для борща, запыленного сахара...
Я распродал всю свою махорку, а Артемка не показывался. Какой-то рыжеусый ротмистр остановился и уперся в меня красными глазами.
"Выследили!" - обожгла меня мысль. - Значит, и Артемка с Трубой попались".
- Много наторговал? - неожиданно спросил ротмистр. - Ну-ка, покажи.
Я выложил на стойку целый ворох бумажек всех мастей и правительств. Ротмистр сгреб их, рассовал по карманам и пошел, икая и пошатываясь. А я стоял и чуть не с умилением смотрел ему вслед: это был обыкновенный белогвардейский пропойца и грабитель, и ничего он обо мне не знал.
Однако где ж все-таки Артемка? Потеряв терпение, я обошел вокруг казармы и заглянул в скверик. И сразу увидел того, кого искал. Артемка стоял на дорожке, перед скамьей, на которой несколько дней тому назад разговаривал я с писарем. Теперь на этой скамье сидела какая-то странная фигура: тощая, с уныло спущенным носом, с серыми бакенами, в сюртуке травянистого цвета и такого же цвета цилиндре. Я подошел ближе и стал за кустом сирени. Безнадежным тоном человек говорил:
- Странно вы рассуждаете, молодой человек. Вернется государь, потребует всех нас к исполнению своих обязанностей, - в чем же я, миль пардон, явлюсь в департамент?
Артемка махнул рукой:
- К тому времени ваш цилиндр мыши сгрызут.
Фигура подняла на Артемку выцветшие голубые глаза, пожевала синими губами и уныло сказала:
- Да, кажется, вопрос затягивается.
- Затягивается! - согласился Артемка. - А кушать-то ведь надо. Я вам хорошо даю, ей-богу. Фунт сахару, буханку хлеба и целую коробку сигар, - кто вам больше даст за такое барахло!
- Миль пардон, - обиделась фигура. - Цилиндр - от Бурдэ, лучшей парижской фирмы. Впрочем... Сигары гаванские?
- Гаванские, - важно сказал Артемка.
- Да, конечно, все это весьма соблазнительно. - Фигура вздохнула. Странно, почему мне не отвечают их превосходительства генерал Деникин и генерал Краснов? Я им послал детальную докладную записку относительно некоторых административно-хозяйственных мероприятий... насчет самоуправства мужиков и разных там мер пресечения. - Фигура опять пожевала губами. - Н-да... Никакого ответа... Весьма странно... Им, конечно, хорошо там, в разных атаманских дворцах, а каково мне в этой, миль пардон, дыре! Вот Василий Варламович... Вы его знали? Василия Варламовича Шуммера? Тоже действительный статский, нас в одном году представили... Н-да... Так вот, он устроился при генерале Краснове. А я застрял. И жена моя... Вы ее знали? Любовь Степановну?.. Тоже устроилась. В Париж укатила. И, представьте, все мои драгоценности того... с собой захватила. Впрочем, что ж, она на двадцать восемь лет моложе меня.
- Слушай, дед, - крикнул Артемка, видимо, потеряв терпение, - говори толком: меняешь шляпу?
- Миль пардон, - заморгала фигура глазами, - это я - дед? Впрочем, гм.. Вы ничего не прибавите больше? Денег бы немножко, а? Тысяч двести, а?
- Нету у меня денег, - нахмурился Артемка. - Будешь торговаться, покуда раздумаю.
- Ну что поделаешь: давайте, - вздохнула фигура. - Только чтоб сигары были действительно гаванские, а то знаете, какое теперь время. Все, миль пардон, обжуливают. Вот, например, жена... Вы ее знали? Любовь Степановну?.. Говорила: едем вместе. А сама - фюить!.. Забрала фамильные драгоценности, банковскую книжку - и...
Но Артемка уже его не слушал: он быстро бежал к казарме.
- Н-да... - уехала, - продолжала бормотать фигура. - Все стали жульничать... Собственно, Деникин, если правду сказать, тоже, миль пардон, жулик, но это - строго между нами.
Скоро Артемка вернулся.
- На, - положил он на скамью буханку хлеба и два свертка, - забирай, а цилиндр давай сюда. - И без церемоний он снял с фигуры шляпу, обнажив гладкий, как бильярдный шар, череп.
- Артемка... - позвал я его тихонько, Он оглянулся, разглядел меня сквозь поредевшие уже ветки сирени и кивнул головой.
- Саперная, пять, - шепнул он мне. - Иди туда. ...Мы сошлись у глиняной избы на окраине города. Перелезли через плетень и оказались в садике с беседкой
- Вот, - сказал Артемка, входя в беседку, - теперь можно говорить сколько угодно. Хозяин - старый рабочий, не выдаст. Да он и не бывает днем дома. Здесь и будем всегда встречаться.
- Как же ты с ним познакомился?
- Я зашел будто воды напиться. Вижу, сидит и шилом сапоги колет, прорехи зашивает. Взял я у него из рук эти сапоги да в два счета и залатал. Сразу в доверие вошел.
- Артемка, - с упреком сказал я, - уж я ждал тебя, ждал...
- Да все из-за этого деда. Хвастает, будто первым человеком в каком-то департаменте был, а торгуется, как цыган. Целый час с ним провозился.
- Да зачем она тебе нужна, шляпа такая! Это ж не шляпа, это ведро.
- Ведро!.. Это настоящий цилиндр. То-то Труба обрадуется! Вот будет Гордей Торцов!
- Ты все о том же. А тут такая обстановка получается...
- Я про обстановку не забываю. Обстановка у меня на первом месте. Вот, слушай. - Артемка выглянул из беседки и, хотя никого не заметил, перешел на шепот - Вчера прискакал поручик с денщиком от полковника Волкова. Фамилия поручика Змеенышев. Прямо как влипла ему эта фамилия: голова у него маленькая, шея длинная, а глаза гадючьи. Вечером опять кутили у полковника Запорожцева. Уж этого Змеенышева поили, поили и коньяком, и шампанским, и чистым спиртом, а он ни в одном глазу. Только под конец опьянел и стал хвастаться. "Наша, говорит, - часть из одних офицеров, у нас нет этих вонючих солдат, как у вас. Мы, если хотите знать, и одни можем ваших припекинских на корм воронам раскрошить". Сколько их, этих офицеров, я так и не узнал. Узнал только, что остановились они в Прокофьевке, сорок верст отсюда, а в субботу к вечеру будут тут... Уж и конюшни готовят и квартиры.
- Еще что? - волнуясь, спросил я.
- Еще - вот. - Артемка нагнулся, снял с ноги башмак и, поковыряв в нем пальцем, вытащил в несколько раз сложенный лист синей бумаги. - Черт его знает, что оно такое. Труба в штабе со стола стянул. Он думает, что это план всей Крепточевки: с орудием, с пулеметами... Возьми, командир разберется.
- Артемка, - обрадовался я, - если только это план...
- Ну-ну, - усмехнулся Артемка, видимо, и сам довольный, - может, это и не такая уж важная штука.
- Важная, важная! - уверял я. - Ну, а как ты тут? Как Труба?
Губы у Артемки покривились:
- Этот проклятый Потяжкин... Прямо в душу плюет, подлец. Днем изводит на репетиции, ночью на попойках. Труба - тот легче переносит, даже, я замечаю, доволен, что в коньяке хоть купайся, а я не знаю, как и выдержу. Хоть бы конец уж скорей!
И Артемка рассказал, что ему приходится переживать.
До двенадцати часов Потяжкин спит после ночных попоек, а с двенадцати "сочиняет" на репетициях. "Запеканкин! - кричит он Артемке. - Скорей на сцену. Я придумал новый вариант. Прищурь глаз! Оскаливай зубы! Кричи!"
- И знаешь, - еще тише зашептал Артемка, озираясь, - по-моему, он замечает, что мне это противно. Да, замечает и нарочно придумывает всякую чепуху - может, чтоб помучить меня, а может, с расчетом, что я не выдержку и выдам себя.
