Шамиль Ракипов - Прекрасны ли зори?..

— Не сяду! — крикнул он. — Не сяду!

У ворот ребятня сгрудилась. Тревожно приумолкли, на нас глазеют. Они тоже с Иваном сдружиться успели. Де хотят, чтобы он, обиду в сердце затаив, уехал от нас. Он-то, может, не уехал бы, да отец велит. Стоит Иван, голову опустил, подаренный мной кубыз о рукав вытирает.

— Выбрось эту безделушку! Лезь в телегу, тебе говорят! Быстро! — крикнул дядя Давид, теряя терпение.

— Не выброшу! — упрямился Иван. — Не залезу!

— Ну и чёрт с тобой, оставайся! Без тебя уеду…

Дядя Давид выругался и в сердцах стеганул лошадь.

И тут произошло нечто невообразимое. Девчонки, что стояли поодаль, завопили с перепугу.

Едва лошадь привстала на дыбки, чтобы ринуться вскачь, Иван неожиданно сорвался с места и лёг в воротах поперёк дороги.

— Ах! — раздался сквозь громыхание телеги голос Шамгольжаннан-жинге, вышедшей на крыльцо.

Мальчишки закрыли глаза ладонями.

Однако недаром говорят, что лошадь — умное животное. Кобылка, сразу не удержавшись, переступила передними ногами через Ивана и резко стала. Мальчик с перепугу всплеснул руками, в его ладони блеснул мой кубыз. Ветер ли коснулся медного язычка кубыза, или так сильно вздохнул упрямый мальчишка, или задела инструмент копытом лошадь — кубыз вдруг издал жалобный звук и смолк.

Мы привели напуганного, но счастливого Ивана в дом. Отец его согласился ещё на денёк остаться у нас.

Поздно вечером за мной прислал соседского мальца Ванька Рогов. Мы уже поужинали и собирались ложиться спать. К тому же дядя Давид затеял нам всем рассказывать интересную сказку. Я вышел с неохотой. Луна уже поднялась высоко и продиралась сквозь тучи. Деревья, крыши хат, земля то серебрились от её голубоватого света, то опять набегала тень.

Ванька поджидал меня за воротами. Он вынул из-за пазухи огромный тёмный клубок и сунул в мои руки,

— Нá, забери, — сказал он, не глядя на меня. — Это хвост ихней кобылы. Кто отрезал, не спрашивай. Всё равно не скажу…

Резко повернувшись, он ушёл. От неожиданности я и слова не успел ему сказать. По правде говоря, и не знал я, ругать его или благодарить.

Мои братья спали. Дядя Давид и Халиулла-абзый сидели за столом и тихо разговаривали. Отец Ивана просил не очень ругать его, уверяя, что это он сгоряча обругал всех жителей Голубовки. Он признался, что неправ, и испытывал перед Халиуллой-абзыем неловкость.

— Молодец мой Иван, а? Молодец! Не дал нам с тобой поссориться, — то и дело приговаривал он, поглядывая на широкие полати, где рядком, один подле другого, спали ребята.

Иван так и уснул с моим кубызом в руке.

На рассвете мы с Иваном вышли во двор и приплели отрезанные волосы к хвосту кобылы. Правда, её хвост теперь выглядел не таким уж роскошным и длинным, но к ней всё же вернулся приличный вид. Пока у кобылы вырастет новый хвост, никто не заметит, что этот у неё приставной.

Долго мы любовались преобразившейся кобылой. Обходили её со всех сторон. Легонько подёргивали за хвост, для проверки — не оторвётся ли.

А потом я вынес из сарая припрятанные там сапоги, и мы, не теряя времени, помчались к дяде Родиону. Он так ловко пересадил голенище с одного сапога на другой, что сам Иван не сразу мог различить, какой сапог починили. Теперь я за друга не волновался. Однако держал в руках изуродованный сапог Халиуллы-абзыя и растерянно почёсывал затылок, не зная, что с ним делать. Подумав, решил положить обратно в сундук. До осени дяде сапоги не понадобятся, и до того времени я смогу жить спокойно…

Дядя Давид и Иван у нас погостили ещё денёк. Потом на рассвете уехали. Иван увёз мой кубыз. Я словно потерял сразу двух друзей. Мне в первые дни был очень скучно, и я не знал, чем заняться.

Видно, Иван тоже скучал по мне. Он стал приезжать к нам каждую неделю. А то и дважды на неделе. Хорошо, что рудник Первомайка, где они жили, находился не очень далеко.

В то лето, вскоре после того, как уехали от нас Чернопятки, приехала моя мать. Через несколько дней мы с ней отправились в её родную деревню под Казанью, в Ямаширму. А оттуда в Апакай подались.

В Ямаширме мы бывали часто. Там не счесть сколько маминых родственников. Оказывается, и сам я считаюсь ямаширменским. А это вот как получилось. В 1914 году, когда грянула первая мировая война, маме решила, что надёжнее всё же жить в сельской местности, и там, где побольше родственников. Земля — она как мать: как-нибудь да прокормит. Взяла менял запелёнатого, на руки и отправилась пешком в родное селение. А там уже местный староста и внёс меня в список, по которому вёл учёт населения своего села. Вот и получилось, будто я в Ямаширме родился.

Трудно жилось нам. В те годы всем нелегко доставался кусок хлеба. В один из дней приехал Халиулла-абзый и, усадив в телегу, увёз нас обратно в Голубовку. Не случись этого, может, мы бы до сих пор там и жили…

Впрочем, я отвлёкся. Так вот, погостили мы с матерью неделю в Ямаширме и неделю в Апакае. Может, дольше погостили бы, да подошло время уезжать нам в Астрахань.

Возвращаемся в Голубовку — а нас там недобрые вести поджидали. У Халиуллы-абзыя стала одна за другой дохнуть домашняя скотина, птица. Мы все растерялись, не знаем, что и думать. Даже прославившийся на всю окрестность дядя Родион беспомощно руками разводит. Твердит одно и то же: «Я такой болезни не знаю!..» «Что за беда на мою голову!» — вторит Халиулла-абзый, чуть не плача.

Шамгольжаннан-жинге та и вовсе растерялась. Чтобы задобрить бога, ходила третьего дня к мечети милостыню раздавать убогим. Знакомые старухи ей наговорили всякой всячины. «В несчастье, что обрушилось на вас, повинны те неверные, что гостили в вашем доме», — сказали ей. Она вернулась расстроенная, нам передала услышанное. Халиулла-абзый лишь с раздражением отмахнулся — мол, мне некогда выслушивать твои причитания. А мы, детвора, и подавно не придаём значения всяким «бабкиным сказкам». Шамгольжаннан-жинге раздосадовалась, ходит по избе, ворчит. Хотела было предложить муллу пригласить, чтобы молитву почитал над скотиной, не решилась: побоялась, что мужа вконец из себя выведет.

А Халиулле-абзыю и впрямь недосуг было выслушивать словоизлияния жены. Он день-деньской был по горло занят в шахте. Там забывал о беде. Однако, едва ступит на порог, жена принимается твердить одно и то же — что на их скотинку порчу кто-то наслал.

У Халиуллы-абзыя у самого на сердце кошки скребут, а тут ещё и она добавляет.

— Да пусть передохнут все куры, и овцы, и телята! — вспыхивает он. — Мне сейчас главное угля побольше нарубить! Заработаю деньжат, другую корову тебе куплю…

Мы все рассаживаемся за стол. Шамгольжаннан-жинге накрывает чистую скатерть. И пока она подаёт ужин, мой дядя рассказывает о своих шахтёрских делах, о том, как славно работают парни, недавно приехавшие из Татарстана. Он просто нахвалиться ими не может. Ещё бы! Ведь сам обучал их трудному шахтёрскому делу.

— И всё же не хватает в шахте людей, мало, — жалуется Халиулла-абзый. — Всего четыре бригады работают. А нам вон сколько нужно угля! Раз в пять больше, чем мы добываем. Ведь паровозы на угле работают, заводы на угле работают, люди согревают своё жильё углём… Сегодня собрание было. Из самой Москвы человек приехал. Говорили, что для работы у нас начнут вербовать рабочих из окрестностей реки Идель. Ещё несколько тысяч шахтёров прибудет в Донбасс из Татарии, и здесь даже начнут выпускать шахтёрскую газету на татарском языке. Вот где закипит работа! Шахтёры народ крепкий, не подведут. Лишь бы уголь не кончился в лаве!..

Спустя несколько дней управление шахты поручило Халиулле-абзыю раздобыть лошадей, годных для работы под землёй. Когда дело касалось лошадей, Халиулла-абзый был готов отправиться добывать их даже за мифические горы Каф.

Подался Халиулла-абзый в калмыкские степи. Не прошло и месяца, пригнал оттуда целый табун выносливых, сильных лошадей, купленных по сходной цене.

Часть табуна угнали на другие шахты. Но большинство лошадей осталось всё же в Голубовке. Радости-то сколько было у ребят! Всё лето мы пасли лошадей в раздольной степи. А необъезженных с помощью Халиуллы-абзыя приучали к упряжи.

— Молодцы, джигиты! Доброе дело творите! — не раз говаривал нам Халиулла-абзый. А потом призадумывался и горестно вздыхал: — Эх, ребятки, лишь бы они у нас эту зиму выжили…

Мы удивлялись его словам. Думали: «Как это могут не выжить такие лошади, красавицы и резвухи, все как на подбор?..» И гораздо позже, зимой уже, поняли, что недаром ходил озабоченный Халиулла-абзый.

А пока зима ещё была далеко, Халиулла-абзый не сидел сложа руки. Неподалёку от террикона, у дороги пустовал большой кусок земли. Мой дядюшка, оказывается, давно держал его на примете. Он посоветовался, поговорил в парткоме, и администрация шахты попросила поссовет выделить эту землю под огород шахтёрам. Пустырь вспахали и разровняли. Семь шахтёров высадили на огородах овощи.