- Не ленись, не балуйся там, в чужих-то людях... - наставляла мать.
Она утерла слезы рукавом и вышла за мной во двор.
Хозяин уже сидел верхом на лошади. Брат посадил меня сзади хозяина, открыл ворота, и мы выехали на улицу.
С крыш свисали недотаявшие сосульки и падала капель, под ногами Гнедка сверкали студеные ручьи, но все это затуманили навернувшиеся слезы.
Скоро Зарека осталась позади. Мы проезжали мимо школы. С тоской заглядывал я в ее голубоватые окна, особенно в то, крайнее, у которого стояла парта, знакомая мне до последней царапинки и чернильного пятнышка. Я даже увидел ее черный краешек, но Гнедко круто повернул налево, и школа осталась за спиной.
У ворот одного богатого верхохонского мужика собрались девки; в середине сидела учительница и что-то рассказывала. Девки смеялись.
Я поздоровался.
- Здравствуй, Степанко! - ответила учительница, веселая, белозубая.
Но не спросила, куда я поехал, - видно, постеснялась незнакомого человека. Я живо представил себе, как она будет спрашивать завтра обо мне у ребят, глядя на опустевшее место на третьей парте, и мне стало совсем тоскливо.
Мы проехали последнюю избу. Впереди лежала потемневшая и уже разбитая санями, дряблая дорога. Но снег в поле еще лежал почти не тронутый весной, только немного посерел и потускнел. Над ним стояла мглистая голубизна.
Ехали молча. Хозяин сначала долго насвистывал какую-то песенку, а потом на тот же мотив стал вполголоса напевать:
Солдатушки, браво-ребятушки,
Где же ваши жены?
- Наши жены - ружья заряжены,
Вот где наши жены!
Почти вплотную уткнувшись лицом в широкую спину хозяина, я крепко держался за него обеими руками. Волосы у него были подстрижены коротко, по-солдатски, шея красная, грубый, шершавый зипун плотно облегал спину и плечи.
- Ты что там носом-то швыркаешь? Озяб, что ли?.. - грубовато спросил хозяин. - Не озяб. Ну и хорошо. А горевать о своей деревне, о дружках-приятелях ты брось. В Филатове дружки-приятели найдутся. Племянник мой, Спирька, - ровня тебе. Подружитесь быстро. Он хороший парень.
Хозяин помолчал и стал закуривать: - Песни петь умеешь?
Я молчал. Песен я знал много и подтягивать любил, но голоса у меня не было.
- Раз молчишь, значит, не умеешь, - сказал он, махнув рукой. - Тогда сказку скажи!
Сказывать сказки я тоже не умел и совсем упал духом.
- Дядя Матвей, а стихотворение про войну можно? - срывающимся голосом спросил я.
Хозяин выдохнул первую затяжку табачного дыма и глянул на меня через плечо:
- Про войну?.. А ну-ка, давай!
Торопливо, глотая отдельные слова, я стал читать "Бородино". Первые строчки прочитал очень тихо. Потом разошелся.
...Да, были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя,
Богатыри - не вы!..
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля...
Голос у меня окреп, и слова звучали всё четче и воодушевленнее. Дочитав до конца, я замолчал.
Хозяин не сразу отозвался, смотрел в сторону и о чем-то думал.
- Да... Хорошо сложено... А мы вот воевали... Никто не написал про нас!
Хозяин грустно покачал головой и поторопил Гнедка, который, почувствовав, что про него забыли, еле плелся.
Поля с перелесками и кустами черемухи кончились. Примерно с половины пути дорога пошла сплошным лесом.
- Дядя Матвей, а богатыри на самом деле жили когда-то или это в книжках только? - осмелев, спросил я.
Он бросил на снег окурок и снова стал погонять Гнедка.
- Богатыри, говоришь... - раздумчиво начал Матвей. - Как тебе сказать, парень? Вроде жили. Ездили мы с отцом - это еще было до военной службы - к Сухому Логу за бревнами. Лес вокруг - неба не видно. Сосны прямые, звонкие - терема рубить из таких сосен. А в одном месте, на болоте, все сосны были перекорежены, с корнем выворочены. Тамошние мужики сказывали нам, будто Илья Муромец баловался тут: поспорил с мужиками на ведро водки - и давай лес корежить.
Я слушал Матвея, и мне виделся Илья Муромец - великан, переламывающий огромные сосны, словно тростинки. Лес тянулся почти до самого Филатова.
Когда мы выехали на опушку, справа, под желтым крутояром, блеснула Пышма, а левее я сразу увидел длинное, с белой церковью посередине, село.
- Вот оно, Филатово-то наше, - показал рукой хозяин.
Вскоре мы въехали в село.
По обеим сторонам улицы стояли большие пятистенные дома, крытые железом или тесом.
- Чем не город? - похвастался хозяин, когда мы проезжали возле самого большого дома, с зеленой железной крышей. - Смотри, даже столбы у ворот каменные.
Филатове и взаправду считалось в нашей местности самым богатым селом и мало походило на Щипачи. У нас пятистенных домов и десятка не было, а тут чуть ли не подряд.
У одного дома, на большой проталине, толклись ребята и девки, весело пиликала гармошка, в середине круга плясали.
- Дядя Матя, кого это ты везешь? - звонко крикнул в праздничной толпе какой-то парнишка.
- Тебе товарища везу... - отозвался хозяин и тихонько добавил для меня: - Спирька интересуется... Сейчас прибежит к нам.
Проехав еще немного, мы остановились у ворот одной не особенно большой избы, крытой тесом.
- Вот мы и дома. Слезай, парень!
Прыгать с Гнедка мне показалось страшно: он был выше нашего Игреньки. Хозяин, заметив мою заминку, подзадорил меня:
- Боишься? А Спирька не побоялся бы.
Мне стало обидно. Я перекинул ногу через круп Гнедого и стал съезжать с его широкой, гладкой спины. Спрыгнул и обрадовался, что устоял на ногах, не упал, не осрамился перед хозяином.
18. ХОЗЯЙСКИЙ ХЛЕВ
Сняв уздечку с Гнедка и пустив его в крытый соломой ригон, хозяин повел меня в избу. Переступив порог, он весело сказал:
- Вот мой помощничек. Прошу любить и жаловать... Раздевайся, орел!
Я снял сермягу и вместе со своим узелком положил ее в задний угол, на ту часть лавки, которая примыкала к самой двери и называлась коником. Вперед не пошел, присел там.
- Да ты не робей! Чего сидишь там, в углу-то? Проходи вперед! Скоро ужинать будем, - подбодрил меня хозяин.
Я пересел поближе к столу.
- Матвей сказывал, вроде Степаном звать-то тебя?.. - спросил меня сидевший возле печи старик с белой бородой. - Так-так... Значит, Степаном... Хорошо.
Я сразу догадался, что это отец Матвея, и все поглядывал на него. "Ведь это с ним ездил Матвей по бревна-то к Сухому Логу, где Илья Муромец лес покорежил", - думал я.
За столом сидела конопатая, растрепанная женщина, держа на руках ребенка, жевала хлеб и жвачку совала пальцами ему в рот.
- Дай-ка дочку-то подержать, жена, - попросил ее Матвей.
Она подала ему девочку и, зевая, встала из-за стола. На меня она смотрела чужими, безразличными глазами. Даже ни о чем не спросила.
У печи гремела заслонкой и орудовала ухватом высокая, худая старуха. Она тоже была не очень-то ласкова со мной, но, глянув на меня в первый раз, сказала:
- Баской 1-то какой! Как Спирька наш. (1 Баской - красивый.)
Когда стали садиться ужинать, в избу вбежал парнишка и кинулся к Матвею:
- Дядя Матя, ты кого же это привез-то?
- А вот погляди, - кивнул на меня Матвей. - Чем не товарищ тебе?
- Садись, внучек, поешь, - пропела старуха, тронув Спирькины вихры.
Но он будто и не слышал.
- Дядя Матя, а я сегодня Алешку Кукушонка побил, - захлебываясь, говорил Спирька. - Он толкнул меня в лужу, а я как дал ему!..
- Хвастунишка ты, Спирька. Алешке-то тринадцатый год идет. Он больших парней не боится, а тебя и подавно.
- А я побил его!.. Не веришь? Спроси у ребят! - стоял на своем Спирька, поглядывая на меня.
Ему, видно, хотелось передо мной побахвалиться: вот-де я какой, никого не боюсь.
Спирька скоро убежал домой. Я допивал третий стакан чаю, налегая на шаньги, жирно помазанные маслом.
Когда все встали из-за стола, хозяин сказал:
- Ешь ты, парень, хорошо - должно быть, хорошо и работать будешь.
Хозяева стали собираться спать. Матвей бросил мне старый, рваный полушубок и сказал:
- Стели на конике и ложись спать.
Разувшись, я лег на разостланный полушубок и укрылся своей сермягой. Уснул после дороги сразу.
Утром хозяин разбудил меня еще до солнышка, и мы пошли задавать лошадям корму. Кроме Гнедка, я увидел в пригоне еще буланую лошадь с черным хвостом и гривой. Мы принесли по охапке сена, разложили его в колоде и полили колодезной водой. Потом хозяин посыпал мокрое сено отрубями и перемешал длинной палкой. Лошади нетерпеливо тянулись мордами к колоде, но он добродушно их отгонял:
- Потерпите, слаще будет...
Выходя из пригона, он наставительно сказал:
- Следующий раз будешь замешивать сам. Запомнил как?
Я кивнул головой. Запоминать мне было нечего. Хотя и редко, но мешанину для Игреньки мы с братом делали.
На другое утро я пошел в пригон один. Натаскал в колоду сена, вылил на него четыре ведра воды из колодца и стал перемешивать, но колода приходилась мне по грудь - и переворачивать палкой сено было трудно, да и лошади не слушались, все время лезли мордами в колоду.
