Ирка и обиделась.
– Папа попросил меня отметить праздник, – сказала она.
– Я тебя ни в чём не обвиняю, – сказала я.
Правда, внутри я слегка… Ну не то чтобы злорадствовала. Это как отказывать себе в чём-то вкусном из-за фигуры, когда остальные объедаются десертами. А ты смотришь на них и думаешь: «Ешьте, ешьте… Превращайтесь в жирдяев!»
Звонит папа. Я слушаю его голос. Даже не слова, которые он говорит, хотя они тоже важны. Сначала я слушаю голос. В этот раз он будничный. Как будто папа – на даче, только что погулял с собаками, заварил кофейку, намазал хлеб вареньем и подсел к компьютеру. Вдруг вспомнил что-то важное и короткое и, чтобы не забыть, звонит мне.
– Муськин-Пуськин. Надо отметить день рождения.
– Без тебя – ни за что.
– Нехорошо получится. Если помнишь, у бабушки день рождения следом за твоим.
– Ну и что… Пусть она тоже не отмечает.
– Муськин, это неправильно. Знаешь, день рождения – это возможность встретиться. Увидеться друг с другом. Я хочу, чтобы вы там… встретились…
Тут у папы сломалась его будничность в голосе. Он осип. И замолчал. И только поэтому я сказала:
– Хорошо.
Буднично. А слёзы проглотила.
Непраздничный праздничный стол
На столе были: запечённая курица, сациви, лобио, оливье, сёмга, колбаса, селёдка, маринованные опята, свёкла с черносливом (а может, и с чесноком – если честно, мне было наплевать)..
Праздновать мой день рождения мы собрались у бабушки. За большим столом. Который обычно раздвигаем. А сейчас, без папы, мы его не раздвинули. Потому что коекто из родственников заболел, так что все и так уместились за маленьким.
И меня страшно это злило. Я только и смотрела на место возле шкафа с фотографиями и статуэтками, где всегда сидел папа.
– Лиза, попробуй грибы, – сказала бабушка, – дедушка их сам собирал.
Я мрачно кивнула.
– Перестань! – ткнула меня в бок Ирка. – Это некрасиво.
«Мне плевать, – подумала я, – двести тысяч раз мне на всё это плевать».
И дала себе клятву: ни разу не улыбнусь. Пусть они все знают: я на папиной стороне. Я не предатель какой-нибудь, который может смеяться, пока где-то там заперт дорогой тебе человек.
А потом бабушка принесла хлеб. Обычный батон, порезанный на ломтики. Она принесла его в полотенце. У бабушки есть один фокус, она рассказывала Ирке, когда та только начинала жить с Костей. Нужно заморозить батон, а потом разогревать его десять минут в духовке. И тогда он станет – как только что из печки. И вот бабушка внесла в белом, с синими полосками, полотенце дымящийся батон, и каждый взял себе по кусочку. Все передавали его друг другу по кругу. Когда очередь дошла до меня, я не смогла удержаться и тоже взяла ломтик. Хотя у меня ничего не было на тарелке, кроме тех двух опят, к которым я тоже не притронулась.
Хлеб пах детством, дачей, дачными книжками в скрипучем шкафу, дедушкиным верстаком, первой земляникой, канавой, где мы с Иркой устраивали то домик, то лабораторию, винтиками, которые мы собирали, чтобы в конце концов смастерить себе настоящий вертолёт и улететь, велосипедами, мокрым песком, электричками, на которых приезжали родители. Хлеб пах счастьем.
И вдруг я подумала, что сейчас на тарелке у каждого – кусочек тепла. Большого тепла, которое мы разделили. И сейчас это тепло потихоньку поднимается наверх. И образует большое тёплое облако. Мне даже показалось – я вижу это тёплое облако над нашими головами.
Пик!
Эсэмэска от Андрюхи. «Кьярка нарисовала тебе зайца, мыло и пылесос. Но всё сжевала. Остался мокрый комок. Могу подарить завтра. С Д.Р.!»
Я фыркнула и вспомнила шутку про сациви. Бабушка всегда готовит сациви из курицы. А папа всегда шутит, что оно – из чего угодно, только не из курицы. Бабушка делает вид, что обижается, но на самом деле всегда смеётся.
Я откашлялась и сказала:
– А сациви-то у нас сегодня из чего? Из рыбы, что ли?
Все засмеялись, а бабушка – громче всех. Таким красивым искренним смехом, которым всегда смеялась на даче. И сказала:
– Ну что ты, Лизочка! Это же курица.
И ещё:
– Между прочим, некоторые готовят и из рыбы, но мы – не из их числа.
Она всегда говорит это папе, и у меня перехватило горло, однако я всё-таки улыбнулась и взяла бабушку за руку. И Ирку взяла. А она – взяла маму. И так – по кругу.
А я тихонько подула в потолок и прошептала, так, чтобы никто не слышал:
– Лети, облако!
Мне кажется, Костя всё-таки услышал, но не показал виду. Не такой всё же он «деревянко» у Ирки.
Поехать к папе удалось нескоро. Оказывается, в колонию нельзя просто взять и приехать, особенно если с ночёвкой. Нужно это право ещё заслужить.
Во-первых, нельзя было получать выговоры. То есть замечания. А их за любую ерунду могли дать. Вот, скажем, им нельзя сидеть днём на кровати. Если присел – выговор. Или если небритый – тоже выговор. Или шнурок развязался.
Мама говорит, папа там всё время в напряжении. Чтобы не получить эти выговоры. Чтобы разрешили с семьей увидеться.
А во-вторых, надо было делать какую-то общественную работу. Мама сказала, папа рисовал стенгазету. Как раз к Двадцать третьему февраля. За это ему разрешили свидание с нами. Мы на полдня с Иркой, а мама – аж до понедельника. Колония далеко, четыре часа на машине. Туда нас повезёт Костя.
Обратно мама собиралась на поезде вернуться. На работе уже отгул взяла.
Костя с Иркой приехали ночевать. Я понимаю, Костя добрый, много маме помогает. Например, привёз какието каши, которые варить не надо, залил кипятком и всё. Ну то есть овсяные каши «минутка» в каждом доме есть, а Костя нашел ещё и гречку такую, и рис, всё – в хлопьях.
Папе очень нужны эти каши, потому что у них там нет плиты, и готовить нельзя. А в столовке кормят ужасно, мама рассказывала.
Но меня Костя почему-то сразу взбесил.
– Погоду, – говорит, – на завтра ясную передавали. Приятно будет ехать.
Мама рассеянно улыбнулась. А я обозлилась страшно. Приятно? Приятно ехать в колонию? Костя, да ты ку-ку! Выбирай выражения!
Я всё это подумала, конечно. Вслух не говорила. Короче, я не стала с ними разговаривать. Ушла в свою комнату и привет! Ирка попыталась меня удержать. Но я и так нервничала перед поездкой. Ещё не хватало мне сидеть и слушать Костины разглагольствования.
Заперлась в комнате. И стала звонить на радио. Я туда пятый раз уже звонила. Всё занято, занято. Хотела песню заказать. Seven tears. То есть «Семь слез». Она старая-престарая, но папа часто её на ютьюбе просматривал. Её дядька поёт такой светловолосый, он улыбается, а глаза грустные. А с ним трое танцуют в таких смешных костюмах, просто оборжаться можно. В ярких, переливающихся, с какой-то дурацкой бахромой. При чём про одного не очень понятно, мужчина он или женщина, и мы с папой всегда спорим по этому поводу.
Я часто слушаю эту песню и думаю о папе. Вчера догадалась, что могу ему попробовать заказать её. Он говорил, у них там есть радио.
О, дозвонилась!
Я прямо подпрыгнула на стуле.
– Добрый день! Минуточку…
В дверь постучала мама.
– Уйдите все, – прошипела я, – я с радио разговариваю!
– Так, мне некогда, – сказала мама строго, но не мне, а Ире в коридор. – Сама ей потом скажешь! Но я, конечно, очень рада. Только давайте всё-таки…
Я не дослушала, потому что ко мне в трубке вернулся женский голос и спросил название песни.
Это было здорово! Просто фантастика! Я сама первый раз в жизни дозвонилась на радио! Ох, как же жаль, что у меня нет подруг. Андрюше позвонить? Я глянула на часы. Одиннадцать. Нет, Кьяра спит, могу разбудить.
Я решила тоже лечь спать, чтобы скорее настало завтра и я увидела папу! Быстро проверила книжки, которые хотела передать ему. Всё только весёлое, бодрое! «Манолито Очкарик» в первую очередь. Купила его вчера в книжном. И спать-спать, а завтра проснуться, встать и поехать к папе!
Спала я плохо, всю ночь ворочалась – мешала мама, мешали Костя и Ира, почему-то говорившие в голос и даже смеявшиеся (совсем им плевать на меня, что ли?).
И вот, как только я заснула и мне стали сниться красные лошадки, бегущие по небу, мама начала меня расталкивать.
– Я полчаса полежу, – пробормотала я, – я не выспалась.
– Нет у нас получаса! Я вообще не ложилась.
Я при этих словах вскочила. Ирка уже сидела на кухне, пила чай. Смотрела в чашку и улыбалась. Костя носил вещи.
– Я помогу, – вызвалась я.
– Не надо, – коротко сказал он. – Иди одевайся, ехать пора.
«Мало мне командиров, – мрачно подумала я, потащившись в ванную. – Мама, Ирка, так ещё и этот».
Потом, когда мы ехали с ними в лифте, Ирка всё разглядывала себя в зеркало.
– Чего ты туда уставилась? – спросил Костя.
– Еду и думаю, а кто это такой красивый с нами едет? – хихикнула Ира.
Меня чуть не стошнило. Они скоро закончат друг другом любоваться?! Оказалось, нет. Не скоро. Как только они сели в машину, Костя врубил музыку. «Оазис».
